Дети из города Могилева, бывавшие со своими родителями и раньше в соборе в дни посещения его Государем и зная, что Государь всегда кому-нибудь из них отдавал свою просфору, по окончании службы сами подошли к Государю, но на этот раз Государь отдал просфору маленькой крестьянской девочке, которую на руках держала ее мать. Это было последнее непосредственное общение Государя Императора с русским народом.
Первые дни по возвращении Государя в Ставку жизнь ее внешне почти не изменилась. Так же продолжали видеть Государя, по утрам проходящего в Штаб Верховного Главнокомандующего, в сопровождении конвойца – своего ординарца. Так же ежедневно после завтрака Государь с лицами своей ближайшей Свиты совершал загородные прогулки. Так же в определенные часы (в две смены) чины Штаба и офицеры воинских частей, находившихся в Ставке, большими группами тянулись на завтраки и обеды в Собрание, в столовой которого лишь смолкала обычная ее шумливость. Было тихо, и никто не нарушал эту траурную тишину. Временами казалось, что все случившееся в Пскове лишь кошмарный сон! Но… действительность была другая, и последовал новый удар – неизбежность подчинения приказу о снятии с погон дорогой эмблемы – вензелевого изображения Имени отрекшегося от Престола Государя Императора. Только тот, кто, служа в Шефских частях, лично сам пережил эту трагедию, может понять всю глубину душевных страданий при исполнении этого приказа.
С каждым днем в Ставке чувствовались последствия совершившегося «добровольного» отречения от Престола Главы Российского государства и наступившей «великой и бескровной». Толпы на улицах города стали обычным явлением. Нередко в них были заметны и одиночные солдаты. Некоторые здания правительственных учреждений «украсились» красными флагами, а на стенах их появились расклеенные экземпляры всевозможных воззваний новой власти и, среди них, преступный «приказ № 1», призывавший армию к развалу ее дисциплины.
На площадях учинялись митинги. Распинались местные и приезжие «ораторы», призывавшие к «углублению революции».
Дивизион Конвоя и роты Сводного полка, бывшие в Ставке, полностью стояли в стороне от этих событий и продолжали нести свою службу. Охрана губернаторского дома неслась прежним порядком, но караулы Конвоя и Сводного Пехотного полка были усилены, и, по приказанию полковника Киреева, во дворе гостиницы «Париж» находилась очередная дежурная пешая сотня Конвоя, в полной готовности к вызову. Другая сотня оставалась в казарме, также в полной готовности к вызову конной.
В один из этих дней из Штаба Верховного Главнокомандующего было получено сведение, что неизвестная банда солдат, проезжавших через могилевскую станцию, самочинно пыталась произвести обыск в поезде Великого Князя Бориса Владимировича. В распоряжение Великого Князя был послан хорунжий Галушкин со взводом казаков Л.-Гв. от 1-й Кубанской сотни. Великого Князя больше никто не беспокоил, но от коменданта станции Могилев было получено странное сообщение, что на одной из железнодорожных станций между Могилевом и Оршей «находится эшелон Конвоя». Офицер Конвоя, поспешивший к телефону, попросил соединить его с начальником этого эшелона. На вопрос «Кто у телефона?» последовал ответ: «Начальник эшелона Царского Конвоя, иду в Могилев с особой задачей». Слыша незнакомый голос, офицер попросил «конвойца» назвать свою фамилию. Ответ: «Штабс-капитан Иванов».
Наименование «Царский Конвой», пехотный чин и сама фамилия отвечавшего (Ивановых в Конвое не было) свидетельствовали о самозванстве.
По тревоге прибыл на вокзал командир Л.-Гв. 1-й Кубанской сотни есаул Рашпиль с остальными тремя взводами сотни. Эшелон «штабс-капитана Иванова» так в Могилев и не прибыл. Позже было установлено, что у телефона был предводитель одной из революционных банд, разъезжавшей по железной дороге и обезоруживавшей на станциях жандармов.
На другой день Великий Князь Борис Владимирович, поблагодарив офицера и казаков, отпустил их, задержав при себе одного урядника и трех казаков для своей личной охраны. (Великий Князь был тогда Походным Атаманом Казачьих Войск.)
Революционные настроения захватили и солдат Георгиевского батальона (батальон прибыл опять в Ставку). Стали говорить о предполагавшемся каком-то выступлении этой части. Однако это выступление не было неожиданным. По сведениям офицеров этого же батальона, демонстрация была разрешена командиром батальона и, во избежание каких-либо эксцессов со стороны солдат, офицерам батальона было приказано присутствовать.
Как только (от тех же офицеров батальона) определилось время выступления Георгиевцев, полковник Киреев приказал дежурной сотне, находившейся во дворе гостиницы «Париж», с утра этого же дня начать незаметное сосредоточивание к губернаторскому дому.
Это надо было провести незаметно и от самого Государя, так как всякое видимое усиление охраны производило на него неприятное впечатление, что особенно сказалось в Пскове, когда Государь открыто выразил неудовольствие инициативой, проявленной хорунжим Лавровым.
Прибытие дежурной сотни из гостиницы «Париж» в губернаторский дом и усиление ею внутреннего караула было произведено через различные промежутки времени отдельными небольшими командами, по внешности похожими на обычные смены караулов и отдельных постов.
Со стороны казарм, занимаемых Георгиевским батальоном, послышалась музыка. Полковник Киреев, заняв сотней сад перед губернаторским домом, выслал вперед на улицу наблюдательные посты под командой сотника Шведова. Вскоре показался и сам батальон.
Батальон шел стройно, со своим оркестром музыки, имея в голове колонны красный флаг. Несчастные офицеры, находясь в подобном строю, выглядели мучениками. Не доходя до губернаторского дома, батальон, изменив направление, вышел к Днепровскому проспекту. За все время пребывания в Ставке отрекшегося от Престола Государя это было единственным выступлением воинской части. (Генерал Алексеев потребовал от офицеров Георгиевского батальона их жертвенного присутствия, чтобы избежать нечто худшего, чем маршировка солдат с красным флагом по улицам Могилева.)
Ожидался приезд в Ставку Великого Князя Николая Николаевича, назначенного Государем Императором Верховным Главнокомандующим. Конвой Его Величества был переименован в Конвой Верховного Главнокомандующего. Для офицеров Конвоя это было полной неожиданностью!
Как могло произойти это переименование, никто не мог себе представить! В Ставке усиленно говорили о том, что это была личная просьба графа Граббе. Офицеры Конвоя в этом сомневались, ибо эту бестактную поспешность с переименованием трудно было связать с его именем.
От имени всех офицеров полковник Киреев обратился к графу Граббе с просьбой пояснить, как могло это случиться и действительно ли верно, что сам граф в этом переименовании принимал какое-то участие.
Граф Граббе лично прибыл к офицерам и сообщил, что он руководствовался в создавшемся положении своим убеждением, что после отречения от Престола Государя Императора за себя и за Наследника Престола и последовавшего затем отречения Великого Князя Михаила Александровича единственным представителем Династии является ожидавшийся в Ставке Великий Князь Николай Николаевич, одним из последних повелений Государя Императора назначенный на пост Верховного Главнокомандующего, а потому Конвой, состоя при нем, сохранит преемственность службы Династии.
При всем глубоком уважении к своему командиру, это его поспешное и личное решение всеми офицерами Конвоя было осуждено, что и было ему честно, открыто и немедленно же доложено старшим офицером полковником Киреевым.
8 марта. Последний день пребывания Государя в Ставке. Полковник Киреев объявил офицерам, что в 10 часов 30 минут в зале управления дежурного генерала Государь Император будет прощаться со всеми чинами Ставки. Одновременно им же было отдано приказание вахмистрам и взводным урядникам прибыть к назначенному времени в зал управления.
Офицеры Конвоя несколько запоздали. Большой зал был переполнен чинами Штаба Верховного Главнокомандующего и других учреждений Ставки. Всем распоряжался Начальник Штаба генерал Алексеев. По его распоряжению офицерам Конвоя было указано место на левом фланге всех выстраивающихся офицеров, а казакам Конвоя (также и солдатам – представителям рот Сводного полка) вдоль лестницы, ведущей в зал.
Гул тихих разговоров в зале прекратился командой генерала Алексеева: «Смирно! Господа офицеры!» Послышался громкий ответ казаков и солдат на приветствие их Государем Императором.
В зал вошел Государь. Остановившись посреди зала, Государь обратился к присутствующим в зале с речью. Государь говорил отчетливо. При мертвой тишине особенно ясно были слышны слова Государя, но… из офицеров Конвоя никто не мог точно воспроизвести и удержать в памяти того, что говорил Государь.
Общее их волнение было таково, что воспринимались не слова, а только лишь звуки. От сознания, что Государь прощается, холодело сердце… Слова Государя Императора «Сегодня Я вижу вас в последний раз…» терзали душу, и с каждым новым словом Государя нарастало такое небывалое волнение, что его сдержать не было сил… и с разных сторон послышались стоны и сдавленное рыдание.
Государь, начавший говорить наружно спокойно, сам заметно стал сильно волноваться, голос его дрогнул, и он смолк. Прервав свою речь, глубоко взволнованный Государь начал обходить строй офицеров и прощаться с ними. Началось общее, уже ничем не сдерживаемое, такое волнение, которого Государь не смог выдержать и, приостановив свой обход, быстро направился к выходу.
Но, выходя из зала и увидев на левом фланге офицеров Конвоя, Государь направился к ним. Подойдя к офицерам, Государь окинул их внимательным взглядом и обнял стоявшего правее всех разрыдавшегося полковника Киреева и поцеловал его. В этот момент бывший в общей шеренге офицеров Конвоя хорунжий С. Лавров потерял сознание и во весь свой большой рост упал прямо головой к ногам Государя Императора…
Государь вздрогнул, что-то быстро проговорил, разобрали лишь слова: «С вами, дорогие, еще увидимся…» – и, не обходя