Караулов был старым сослуживцем по Войску, знаком некоторым офицерам Конвоя. Знал его и был лично с ним знаком и есаул Макухо.
Есаул Макухо, не имея возможности установить прерванную телефонную связь с Царским Селом и с Царской Ставкой, где находились на службе сотни Конвоя, решил воспользоваться своим знакомством с членом Комитета Думы Карауловым и от него узнать создавшуюся там обстановку в связи с событиями в Петрограде.
Надев обычную черкеску и бурку, есаул Макухо отправился в Думу к Караулову. Точные сведения обо всем, что происходило в Царском Селе, Караулову не были известны, но он сообщил о том, что Александровский дворец находится под охраной его гарнизона и что для выяснения положения в Царском Селе 28 февраля Комитет решил туда послать двух членов Государственной Думы как своих представителей. О Ставке Караулов ничего не знал, кроме того, что Государь Император, выехав из Могилева, в Царское Село не прибыл и где находится Императорский поезд – неизвестно!
Член Комитета Думы Караулов был сильно обеспокоен самочинным обыском, которому подверглись семьи знакомых ему офицеров, и предложил есаулу Макухо выдать ему (как выразился Караулов) «охранную бумагу» за своей личной подписью. В ней значилось, что «все лица, живущие в офицерском флигеле, числятся за ним – членом Временного Комитета и находятся под домашним арестом и что никто без разрешения его (Караулова) посещать офицерский флигель не имеет права».
Ввиду того, что в городе все лица с немецкими фамилиями подвергались сильному преследованию, Караулов советовал полковнику барону Унгерн-Штернбергу принять его предложение прибыть в Думу лично к нему и оставаться у него до «водворения порядка», во что сам Караулов, казалось, верил. Предложение есаула Караулова полковник барон Унгерн-Штернберг принял.
В то время, когда есаул Макухо был у члена Временного Комитета Думы Караулова, казарма Конвоя подверглась вторичному нападению. Заполнившие казарменный двор солдаты требовали от команды казаков немедленной выдачи «скрытых пулеметов», спрятанного оружия, а также и всего имущества Конвоя. Солдаты кричали, заставляя казаков исполнить их требование, и угрожали расправиться с «Царскими опричниками»…
Положение небольшой команды казаков было критическое! Спас это положение урядник Сторчак. Он громко заявил, что Конвой никогда не был вооружен пулеметами, что в складе хранится не оружие, а собственное казачье имущество, что в конюшнях стоят собственные казачьи лошади (полусотни, находившейся в Киеве, и других казаков). Для многих солдат запасных батальонов то, что у казаков лошади собственные, а не казенные, была новость, и это на них произвело впечатление. Солдаты стали требовать выдачи казенного имущества! В этом требовании Сторчак не отказал, но с условием, что сдаст имущество только «выбранным самими же солдатами делегатам», под их ответственность. Желающих принять эту ответственность не оказалось, и среди солдат начались ссоры и споры. Некоторые из них, угрожая применить оружие, настаивали на выполнении всех своих требований без всяких условий. Другие были готовы принять предложение урядника Сторчака. Эта солдатская ругань зашла так далеко, что готова была превратиться в столкновение.
Со слов урядника Сторчака, «появилось их начальство» – какие-то штатские, но вооруженные люди и, прекратив солдатский спор, удалили всех со двора, назначив из солдат «комиссию», которая должна была проверить все имущество, находившееся в складах.
Уряднику Сторчаку удалось убедить оставшихся солдат («комиссию», как он называл) не открывать склада, так как не было уверенности в том, что во двор вновь не ворвется другая толпа, среди которой есть грабители и воры.
И действительно, в казарменный двор стали опять входить группы солдат, и «комиссии» пришлось заниматься не проверкой имущества, а вместе с казаками выдворять входивших во двор солдат.
Покидая казармы Конвоя, солдаты «комиссии» заявили уряднику Сторчаку, что они придут в другой раз, и если в складах обнаружат не собственные казачьи вещи, а «скрытые пулеметы», то он первый будет предан «революционному суду»!
Насколько поведение Сторчака было достойно, когда он с редким мужеством единолично выступил против всей толпы, ворвавшейся в казарменный двор, дальнейшее его поведение свидетельствовало о том, что все пережитое подействовало на него настолько, что он окончательно потерял голову и растерялся.
Боясь наплыва новой толпы, «революционного суда» и разгрома не только казенного имущества, а главным образом собственных казачьих сундуков, урядник Сторчак совершил поступок, имевший роковые последствия и давший повод творцам революции создать легенду, оклеветавшую не бывший в Петрограде Конвой\
(Этой клевете на Конвой посвящена следующая глава настоящей книги.)
У казака-конвойца его собственный сундук – все его сбережение и достояние, приобретенное им за четыре года службы в Конвое. В этом огромном, окованном железом сундуке казаки складывали и хранили все получаемое обмундирование, переходившее в их собственность.
У каждого казака собиралось по несколько алых и синих мундиров, белых и алых бешметов и шаровар. Кроме того, в сундуке хранилось офицерское пальто (сшитое казаками для себя) и алая офицерская фуражка, что по традиции надевалось конвойцами в своих станицах. Хранились в сундуках Царские подарки, получаемые казаками Конвоя в дни праздника Рождества Христова, и подарки, купленные самими казаками для своих семейств, и вообще все, что было для казака ценно и дорого. Сторчак – такой же «собственник», как и все вообще казаки, – дрожал прежде всего за собственные казачьи вещи и хорошо знал, что гибель своих сундуков казаки ему никогда не простят.
Перепуганный Сторчак решил сам искать защиту у тех, «кого солдаты, грозившие ему судом, только и признавали» (так оправдывался урядник). Трудно было установить, под давлением ли солдат нестроевой команды, окончательно почувствовавших свое «превосходство» над казачьей командой, или по собственной инициативе, но Сторчак с небольшой группой казаков и солдат явился в Государственную Думу.
Сторчак не взял с собой всех свободных от службы казаков, но если даже и предположить, что с ним были все, то и тогда его группа не могла быть больше 18 человек (из общего состава команды в 35 казаков было в наряде 17 человек: караул у денежного ящика – 4 человека, дневальные по конюшне – 3 человека, дневальные в казарме – 3 человека, дневальные у двух ворот – 6 человек, дежурный по команде – 1 человек).
Есаул Макухо заканчивал свой разговор с членом Комитета Карауловым, когда узнал о прибытии урядника Сторчака. Вместе с Карауловым он вышел к нему и был свидетелем следующего.
Урядник Сторчак сообщил Караулову о том, что он и пришедшие с ним казаки просят защиты и помощи, что он больше не может нести ответственность за сохранение имущества от разгрома толпой, так как он сам, Сторчак, ожидает ареста и предания его суду «за скрытие пулеметов»…
Караулов, удостоверившись в том, что в складах Конвоя действительно нет пулеметов и что в них лишь хранится материал для постройки обмундирования и сундуки с собственными казачьими вещами, постарался успокоить казаков.
Он заявил, что примет все меры, дабы в будущем никаких обысков в казарме Конвоя не производилось. Затем, обратившись к уряднику Сторчаку, спросил, он ли старший, и, получив утвердительный ответ, добавил: «…В таком случае и я тебя назначаю старшим. От моего имени к складу никого не подпускать!»
В тот же день в очередных листовках Совета Рабочих и Солдатских Депутатов особо жирным шрифтом была сообщена провокационная ложь о «прибытии в Государственную Думу в полном своем составе Собственного Его Величества Конвоя». Сам Караулов отлично понимал, чем именно руководствовался урядник Сторчак, решив с группой казаков и солдат прийти к нему. Ему было ясно, что Сторчак шел к нему только за помощью, не преследуя никакой политической цели.
Однако, когда есаул Макухо, возмущенный содержанием листовок, клеветавших на Конвой, потребовал от Караулова объяснений, тот цинично заявил: «Понимаю вас и сам знаю, что Конвоя в Петрограде нет, но неужели вы думаете, что я, член Временного Комитета Государственной Думы, буду опровергать то сообщение в печати, которое нам так выгодно и приносит лишь неоценимую пользу?!»
Во все последующие дни по Шпалерной улице, мимо казарм Конвоя, к Государственной Думе беспрерывно тянулись войсковые части, с оркестрами музыки, с красными флагами, с пристраивающимися к войскам штатскими, с офицерами и без офицеров. Офицеры имели вид ведомых на казнь.
К вечеру 3 марта явились из Царского Села два казака. От них были получены первые вести о положении в Императорском Александровском дворце и о сотнях Конвоя, несших там службу.
Последние дни пребывания Конвоя в Царском Селе и в Ставке
В Царском Селе сотни Конвоя никакой гарнизонной службы не несли. Сотни изредка занимались строевыми учениями и через день выводились на проездки.
В Ставке, с отбытием Государя Императора, полковник Киреев приказал сотням Конвоя вновь перейти в лагерные бараки за Днепром. Дивизион Конвоя, бывший в Ставке, так же как и другой Царскосельский Дивизион, в гарнизонный наряд города Могилева не входил.
Ожидался приезд с Кавказа Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Великий Князь прибыл в Ставку 11 марта и с лицами, его сопровождавшими, оставался в своем поезде на станции Могилев.
О своем вступлении в Верховное Командование Действующей Армией Великий Князь Николай Николаевич поставил в известность Временное Правительство. Но, находясь уже в Могилеве, Великий Князь получил догнавшее его только там письмо Временного Правительства, за подписью его председателя князя Львова, с просьбой о сложении с себя звания Верховного Главнокомандующего.
…В тот же день, 11 марта, Временное Правительство объявило о состоявшемся отстранении от должности Верховного Главнокомандующего Русскими Армиями Великого Князя Николая Николаевича, отда