инять участие» в мифическом «восстании» Конвоя, из всех 28 офицеров Конвоя в Петрограде было только 3 офицера!
Никто из казаков петроградской команды их и не думал арестовывать. К ним, как и вообще ко всем своим офицерам, казаки Конвоя относились с должным уважением и вниманием и, как всегда, а в особенности в дни начала трагедии России, вели себя безукоризненно!
В эти дни офицеры Конвоя находились:
1. Командир, Свиты Его Величества генерал-майор граф Граббе-Никитин, сопровождая Его Величество, – в Пскове.
2. Помощник командира по хозяйственной части полковник барон Унгерн-Штернберг – в Петрограде.
3. Помощник командира по строевой части полковник Киреев – в Ставке.
4. Адъютант Конвоя подъесаул Ветер – в Царском Селе.
5. Командир Л.-Гв. 1-й Кубанской сотни есаул Рашпиль – в Ставке.
6. Командир Л.-Гв. 2-й Кубанской сотни есаул Свидин – в Царском Селе.
7. Командир Л.-Гв. 3-й Терской сотни есаул Панкратов – в Царском Селе.
8. Командир Л.-Гв. 4-й Терской сотни есаул Татонов – в Ставке.
9. Командир формировавшейся Л.-Гв. 5-й Сводной сотни есаул Савицкий – в Петрограде.
10. Есаул принц Риза-Кули-Мирза – в Царском Селе.
11. Есаул Макухо (казначей) – в Петрограде.
12. Подъесаул Федюшкин 1-й – в Ставке.
13. Подъесаул Скворцов – в Царском Селе.
14. Сотник Зборовский – в Царском Селе.
15. Сотник Зерщиков – в Царском Селе.
16. Сотник Шведов – в Ставке.
17. Сотник Белый – сильно пострадавший при крушении поезда, шедшего 2 января 1915 года из Царского Села в Петроград, по болезни – в отпуску.
18. Сотник Скляров – в Ставке.
19. Сотник Шкуропатский – в Ставке.
20. Хорунжий Рогожин – в Киеве.
21. Хорунжий Ногаец – в Киеве.
22. Хорунжий Колесников – в Царском Селе.
23. Хорунжий Галушкин – в Ставке.
24. Хорунжий Грамотин, по повелению Ее Величества, – в командировке.
25. Хорунжий Лавров, сопровождая Его Величество, – в Пскове.
26. Хорунжий Ергушев – в Ставке.
27. Хорунжий Федюшкин 2-й – в Царском Селе.
28. Хорунжий Вертепов – в Царском Селе.
(В Пскове – 2, в Киеве – 2, в Петрограде – 3, в Ставке – 9, в Царском Селе – 10, в командировке – 1, в отпуску – 1.)
Все переданное генералом Клембовским в штаб Северного фронта об «аресте офицеров Конвоя» относится к области личной фантазии и к совести тех, кто в этой революционной сказке бессовестно его «информировал».
Можно допустить более чем странное положение, что генерал Клембовский «действительно не знал», что другой Дивизион Конвоя в Петрограде не мог быть, так как нес службу в Царскосельском Александровском дворце, и «не мог» проверить достоверность дошедшего до него слуха.
Но что генерал Клембовский «не знал» и «не видел» чинов Дивизиона Конвоя, вместе с ним же в Ставке находившихся, и, как помощник Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, «не имел возможности» проверить существование в Могилеве офицеров и казаков двух сотен Конвоя – допустить невозможно!
Можно ли допустить такое положение, что Штаб Верховного Главнокомандующего командирует Дивизион Конвоя из Могилева в Рогачев, а помощник Начальника Штаба не знает о том, что в Ставке этот Дивизион существует, ибо доносит в Псков о прибытии в Государственную Думу всего Конвоя, в полном своем составе?!
Может ли быть такое положение, что факт пребывания в Ставке половины казаков постоянного состава Конвоя был известен всем чинам Штаба Верховного Главнокомандующего и вообще всем, находившимся в Могилеве, кроме одного, и этот один – помощник Начальника Штаба?!
Мог ли Государь Император 8 марта, в день своего отбытия из Могилева, после общего прощания со всеми чинами Ставки, при котором присутствовали все офицеры, вахмистры и взводные урядники дивизиона Конвоя, находившегося в Ставке, выразить свое пожелание еще раз видеть офицеров Своего Конвоя и отдельно с ними попрощаться в губернаторском доме и этот исторический факт занести в свой дневник, если бы сведения о Конвое, переданные генералом Клембовским генералу Болдыреву, были действительно правдивы?!..
Легенда – «прибытие в Государственную Думу Конвоя в полном своем составе», по словам одного из создателей ее, члена Временного Комитета Государственной Думы Караулова, – «прием революционной тактики». В те мрачные дни все жаждали вздорных слухов, муссировали эти слухи и беспощадно и беспроверочно создавали клевету, стараясь прежде всего очернить тех, кто оставался верен своему долгу. Злонамеренно созданная клевета на Конвой и, как следствие того, сообщение генерала Клембовского о Конвое, лишенное фактической правды, нашли отражение в зарубежной печати.
В различных мемуарах, личных воспоминаниях, журналах и книгах, авторы коих претендуют на историческую точность своих повествований, эта клевета, без какой-либо критики, повторяется в той или иной форме. Искажается правда о самом трагическом периоде истории Конвоя, и чины его прямо или косвенно обвиняются в действиях, ими не совершенных.
Некоторые «свидетели» происходивших событий в феврале и марте 1917 года в своих воспоминаниях сплетают были и небылицы, искажая действительность. Такого рода произведения не только затемняют истину, но и дают основание другим, ссылаясь на них, создавать и усугублять неверные и ложные сведения о службе чинов Конвоя. Когда автором подобных произведений является лицо, принимавшее активное участие в «великой и бескровной», – это понятно! Что можно ожидать от последователей тех, кто в течение столетия расшатывал исторические устои Российской Империи и добился своей цели, пользуясь клеветой, как главным средством к подготовке государственного переворота?
Удивляет другое – мемуарные воспоминания лиц из «другого лагеря»! К таковым относятся воспоминания А. Вырубовой, Т. Мельник (урожденной Боткиной) и генерала Воейкова. Имена этих авторов для всех, кто не осведомлен о фактической обстановке, бывшей в Царском Селе, являются достаточным авторитетом, чтобы на основании их «свидетельств» повторять созданную ими фантазию.
А. Вырубова была больна и лежала в жару. Т. Мельник, как сама пишет в своей книге, наблюдала все события, происходившие в Царском Селе, через окно своей комнаты, и обе они питались лишь одними паническими слухами, доходившими до них через их прислугу. «Целые дни мы проводили у окон столовой, наблюдая за происходящим на улице»… «На разведки был послан старый лакей Иван Капитонович».
В такой обстановке их личные мрачные переживания, при повышенном возбуждении от доходивших до них фантастических и неверных слухов, настолько повлияли на восприятие ими происходивших событий в Царском Селе, что в своих воспоминаниях они совершенно исказили историческую правду, что и является причиной того, что в их книгах сведения о Конвое соответствуют не действительности, а их собственному представлению об обстановке, которая фактически была им неизвестна.
С. Мельгунов, исследовавший подробно все материалы, касающиеся событий, происходивших в дни февраля и марта 1917 года, как изданные за рубежом, так и опубликованные Советами в «Красном Архиве», указывает: «…показания дочери Лейб-медика Боткина (Т. Мельник) по существу и хронологически очень неточные».
Примером тому служит нелепое и вздорное ее сообщение о казаках Конвоя, бывших в разъездах. В своей книге она пишет: «По улицам гарцевали нижние чины Конвоя Его Величества, надушенные, напомаженные, с красными бантами…» Далее, развивая свою фантазию, Т. Мельник создает клевету «о переходе казаков на сторону революционеров»… Эта созданная ею фальшивая версия опровергается не только личным секретарем Государыни Императрицы, графом П. Апраксиным, но и лично Ее Величеством, о чем будет указано в этой главе, посвященной клевете на Конвой. Что касается «красных бантов» на груди у казаков Конвоя, несших службу разведывательных разъездов, то они существовали только в ее возбужденном воображении, при котором алая грудь гвардейского бешмета при походной, защитного цвета черкеске ей представлялась «красным бантом»!
При этом Мельник, видимо, обладала исключительно обостренным обонянием, чувствуя в своей столовой (откуда она наблюдала революцию!) запах духов и помады от проезжавших по улицам Царского Села разъездов Конвоя! Так, не стесняясь, писала она подобную чушь о казаках Конвоя, которые начиная с 28 февраля и до 16 часов 8 марта, неся напряженнейшую службу охраны Александровского дворца, не раздевались и не снимали своего оружия в часы своего краткого отдыха.
Мельгунов пишет и о Вырубовой: «Вырубова была больна, лежала в жару, и, вероятно, в представлении ее все достаточно перепуталось». И действительно, перепуталось настолько, что С. Мельгунов воспоминание А. Вырубовой называет не историческим, а «истерическим» повествованием.
Ложную версию Вырубовой – «Александровский Дворец был всеми покинут» – повторяет и Дворцовый Комендант генерал-майор Воейков. В своей книге Воейков пишет о том, что якобы «части, составлявшие гарнизон Дворца, 1-го марта покинули Александровский Дворец», и буквально повторяет слова Вырубовой: «Уже 2-го марта стали по Дворцу бродить кучками совершенно распропагандированные солдаты… Толчок измены воинских частей был дан уходом батальона Гвардейского Экипажа».
Так написал генерал Воейков! Но он написал неправду! Действительность была другая:
1. 1 марта из гарнизона дворца выбыл только батальон Гвардейского Экипажа (батальон был вызван в Петроград).
2. Батальон Сводного Пехотного полка и Дивизион Конвоя продолжали верно нести свою службу охраны дворца и оставались на своем посту включительно до 16 часов 8 марта, когда распоряжением Временного Правительства были удалены из Александровского дворца.
3. 2 марта по дворцу никто не «бродил», а там стояли часовые – казаки Конвоя и солдаты Сводного полка.
4. Сам дворцовый комендант генерал Воейков в то время в Александровском дворце не находился. Его заменял помощник коменданта генерал фон Гротен.