взаимоотношения»: в вопросах любви теория соответствий стремится выстроить аксиому или формулу успешных сексуальных отношений. Но можно ли поставить любовные отношения на такой же уровень, как и сведение пациента, страдающего от почечной недостаточности, с донором или человека, ищущего работу, с менеджером, нанимающим персонал? Проблема тут не только в сохранении морального достоинства, но в самой имманентной логике: когда человек влюбляется, он не знает, что он хочет/что ему необходимо, и, следовательно, не ищет некое соответствие – «чудо» любви в том, что человек понимает, что ему необходимо, только когда это необходимое находит.
Как все это связано с событием в сфере сексуальности? В фильме французского режиссера Катрин Брейя «Романс Х» есть фантазматическая сцена, идеально показывающая радикальный разрыв между любовью и сексуальностью: героиня воображает себя лежащей на животе на низком маленьком столике, разделенном пополам перегородкой, в которой есть дыра, по размеру точно соответствующая ее телу. Верхняя половина тела обращена к милому, ласковому мужчине, с которым она обменивается нежными словами и поцелуями, тогда как ее нижняя половина обращена к одному или нескольким любовникам, ведущим себя как животные, страстно и многократно проникая в нее. Но истинное чудо случается, когда эти два процесса на мгновение совпадают, когда секс «пресуществляется» в акт любви. Есть четыре способа отвергнуть это невозможное/реальное совпадение любви и сексуального наслаждения: (1) чествование асексуальной «чистой» любви, как будто бы сексуальное желание к любимой указывало на «неподлинность» такой любви; (2) противоположное утверждение о жарком сексе как о «единственно настоящем», что сводит любовь к лишь воображаемому соблазну; (3) разделение этих двух аспектов, их распределение по двум разным людям – любят нежную жену (или идеализованную недоступную Даму), а сексом занимаются с «грубой» любовницей; (4) их ложное непосредственное смешение, согласно которому жаркий секс должен послужить демонстрацией того, что человек «действительно любит» своего партнера, как будто бы, чтобы доказать истинность любви, каждый половой акт должен быть «трахом века». Все эти четыре позиции неверны и являются бегством от допущения невозможного/реального совмещения любви и секса. Настоящая любовь, сама по себе, самодостаточна и отменяет важность секса, но именно из-за вышеупомянутого безразличия. Так как «по сути, секс не важен», мы можем полностью наслаждаться им без давления супер-эго. Этот поворот неожиданным образом приводит нас к Ленину. Когда в 1916-м любовница Ленина (к тому моменту бывшая) Инесса Арманд написала ему, что даже мимолетная страсть чище и поэтичнее поцелуев без любви между мужчиной и женщиной, он ответил:
Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что? Казалось бы, поцелуи с любовью? А вы противопоставляете мимолетную (почему мимолетную?) страсть (почему не любовь?) – выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолетные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… это странно[93].
От ответа Ленина обычно отмахиваются как от доказательства его мелкобуржуазной сексуальной ограниченности, поддерживаемой горькой памятью их с Арманд былого романа, но здесь скрыто нечто большее. Наблюдение Ленина заключается в том, что супружеские «поцелуи без любви» и внебрачная «мимолетная связь» есть две стороны одной медали – они оба уходят от совмещения Реального, как в безусловной страстной связи, с формой символического возглашения. Ленин здесь совершенно прав, хотя и не в обыкновенном ханжеском смысле, предпочитающем «нормальный» брак по любви тайному распутству. Лежащее в основе ответа Ленина наблюдение состоит в том, что, в противоположность видимости, любовь и секс не просто различны, но и в конечном итоге несовместимы, что они действуют на совершенно разных уровнях, как агапэ и эрос: любовь милосердна, скромна, стыдлива, тогда как секс жарок, по сути жесток и является самоутверждающим и собственническим (или, наоборот, собственническая любовь выступает против щедрого погружения в сексуальные наслаждения). Но истинное чудо происходит, когда эти два процесса на мгновение совпадают, когда секс «пресуществляется» в акт любви – достижение, реальное/невозможное в точно лаканианском смысле и, таким образом, по сути своей исключительно редкое. В наши дни узел, связывающий три уровня, характеризующие традиционную сексуальность (воспроизводство рода, сексуальное наслаждение, любовь), постепенно развязывается: воспроизводство оставляется биогенетическим процедурам, делающим половой акт чем-то избыточным, сам секс превращается в развлекательный досуг, а любовь сводится к сфере «эмоционального удовлетворения». В подобной ситуации тем более ценно напоминание о редких чудесных моментах, в которых два из этих трех измерений все еще могут совпасть, т. е. в которых наслаждение становится знаком любви. Только в такие редкие моменты половой акт становится аутентичным Событием.
Пересадка 5.2 – Символическое: новая Гармония
Ударом пальца по барабану ты из него исторгаешь все звуки – начало гармонии новой.
Один твой шаг – и поднимаются новые люди, ведя других за собою.
Отвернулась твоя голова – это новой любви зарожденье!
Повернулась она – зарождение новой любви.
«Измени нашу участь, изрешети все бичи, начиная с бича по имени время», – поют тебе дети. «Подними и возвысь, где бы ты ни было, сущность наших стремлений и нашего счастья», – обращаются с просьбой к тебе.
Из всегда к нам пришедший, ты будешь повсюду[94].
Эти строки Артюра Рембо «К разуму» предоставляют самое емкое определение символического события, возникновения нового Господствующего означающего. Этот событийный момент происходит, когда означающее – физическая форма, олицетворяющая смысл, – впадает в означаемое, в то, что она означает, т. е. когда означающее становится частью обозначаемого объекта. Представим ситуацию беспорядка в обществе, в котором у разных социальных групп есть разные ожидания, цели и мечты. Некое действующее лицо затем успешно объединяет их под знаменем Господствующего означающего, которое не стирает их разницу, концентрируясь на общих взглядах (общих стремлениях и ценностях) разных групп – оно всего лишь позволяет каждой из групп распознать свои взгляды в общем означающем. Скажем, этим означающим является «солидарность»: она будет значить одно для безработного рабочего, другое – для консерватора-крестьянина, третье – для голодного интеллектуала, четвертое – для солдата или полицейского и т. д. Но социальный пакт, единство, устанавливаемое этим означающим, не будет просто иллюзорным, т. е. оно не будет просто воображаемой маской, скрывающей различия, которые продолжают существовать. Постольку, поскольку установление этого означающего служит основой политического движения, которое со временем даже придет к власти, оно создает свою собственную общественную реальность: люди сотрудничают, даже если им кажется, что они все делают это исключительно ради себя. Совершенно не важно, что некоторые группы могут цинично использовать это означающее – важно то, что они участвуют в социально-символическом пространстве под его знаменем. Подобный пример можно найти, обратившись к описанию Марксом Партии порядка, пришедшей к власти в 1848-м, когда революционный пыл во Франции спал. Согласно Марксу, секрет существования этой партии заключался в том, что сформировалась
…коалиция орлеанистов и легитимистов в одну партию. Буржуазный класс распадался на две большие фракции, которые попеременно обладали монополией власти: крупные землевладельцы – в период Реставрации, финансовая аристократия и промышленная буржуазия – в период Июльской монархии. Бурбон – таково было королевское имя для преобладающего влияния интересов одной фракции; Орлеан – королевское имя для преобладающего влияния интересов другой фракции; только в безымянном царстве республики обе фракции могли отстаивать свои общие классовые интересы, стоя на равных началах у власти, не прекращая в то же время своего соперничества[95].
Парламентарии от Партии порядка рассматривали свое республиканство как фарс: в парламентских дебатах они допускали роялистские оговорки и высмеивали Республику, чтобы показать, что их истинной целью было восстановление монархии. Они, тем не менее, заблуждались, сами того не зная, касательно истинного социального воздействия их правления. Они невольно установили условия буржуазного республиканского порядка, так ненавидимого ими (например, за счет гарантии неприкосновенности частной собственности). То есть они не были роялистами под маской республиканцев, хотя сами считали себя таковыми; их «внутреннее» роялистское убеждение стало обманчивым фасадом, прикрывающим их истинную социальную роль. Иными словами, их искренний роялизм был вовсе не скрытой истинной стороной их публичного республиканства, но фантазматической основой республиканства истинного – он принес в их деятельность страсть. Разве не значит это, что депутаты Партии порядка также прикидывались, что прикидываются республиканцами, чтобы быть тем, кем они по-настоящему были?
Подобная означающая инверсия (установление Господствующего означающего) – не просто внешняя по отношению к означаемому, она предоставляет означаемому дополнительное непостижимое свойство, кажущееся скрытым источником остальных его свойств. Представьте наименование некой нации в качестве Господствующего означающего: если спросить у члена этой нации, «что значит быть американцем/русским/ британцем?», в ответ мы никогда не услышим простое перечисление наблюдаемых свойств, но всегда что-то вроде «Нас отличает нечто таинственное, за пределами понимания иностранцев, и, чтобы почувствовать это, ты должен быть одним из нас!» Тот факт, что этот таинственный Х оказывается за пределами ясного лингвистического объяснения и залегает «глубже, чем язык», является результатом избытка языка по отношению к его объекту.