– Что я тут делаю? Кто я?
Вздрогнув, я резко останавливаюсь и судорожно выставляю автомат вперед. Горячий пот мгновенно заливает глаза, но я боюсь отпустить оружие даже на краткий миг, чтобы вытереть лицо.
– Кто спасется из жуткого мрака?
Волосы шевелятся на затылке, и леденящий холод пробирает меня до дрожи. Лишь сейчас я осознаю, что это говорю я сам… И в этот момент я слышу тяжелое дыхание у себя за спиной…
Моментально развернувшись, я делаю судорожный вздох и секунд тридцать не выдыхаю, прислушиваясь и вглядываясь в окружающий белый мрак расширенными глазами. Я стою неподвижно, боясь даже пошевелить рукой, чтобы не привлечь к себе то, что, возможно, прячется в тумане. Все мои ночные кошмары оживают сейчас… Темная тень, кружащая вокруг… Нечто невообразимо древнее, лениво выплывшее из мрака, чтобы…
Как по щелчку туман рассеивается. Я нахожусь метрах в пятидесяти от основной группы, которая распалась на отдельных бойцов, уткнувшихся в стену, привставших на одно колено или лежащих на полу. Я бегом возвращаюсь к группе и провожу быструю перекличку. Одного из бойцов, шедшего в арьергарде, нет…
Мы тут же разбиваемся на пять небольших групп и расходимся в разные стороны, осматривая все близлежащие боковые коридоры. Рации не функционируют, и мы договариваемся вернуться на это место, помеченное красной краской, через шестьдесят минут.
Через двадцать минут в одном из боковых коридоров мы находим шлем пропавшего с прикрепленной тактической камерой. Никаких иных следов или снаряжения не обнаружено…
Быстро вернувшись на место сбора, я вытащил карту памяти из камеры и вставил ее в походный лэптоп, молясь, чтобы боец успел включить видеозапись. Он, как оказалось, успел…
Начало записи.
Изображение трясется верх-вниз, и видно, что боец бежит по коридору. За кадром слышно его тяжелое дыхание и неразборчивое бормотание:
– Где… (неразборчиво) подева… (неразборчиво) происход… (неразборчиво)
Изображение резко стабилизируется и замирает: боец внезапно останавливается. Слышен звук расстегиваемых ремешков, и изображение, качнувшись, меняет ракурс, и теперь я вижу лицо бойца: он держит снятый шлем с камерой в руках и снимает себя. Он очень бледен, под глазами видны черные круги. Боец начинает говорить в камеру тихо, но отчетливо:
– Не понимаю, что происходит, группа завернула за угол и в секунду исчезла. Долго бежал по коридору, куда они вошли, но никого не нашел.
Пауза.
– Я остался один.
Камера дергается, когда он резко оборачивается и смотрит куда-то назад. Повернувшись к объективу, он продолжает:
– По-моему, я что-то видел в коридоре, будто что-то темное проползло по потолку. – Голос дрожит.
Он замолкает и вслушивается, морщась от напряжения и страха. Слышно его судорожное тяжелое дыхание. Внезапно отчетливо слышится еще один звук, напоминающий частую дробь копыт… Через миг к нему примешивается утробное горловое рычание… В ту же секунду боец исчезает из кадра, и изображение, перекувырнувшись несколько раз, застывает. Шлем явно падает, и объектив камеры утыкается в стену. Должно быть, боец отбрасывает шлем, чтобы освободить руки. Подтверждая эти догадки, слышится несколько коротких приглушенных очередей. Затем камера фиксирует последнюю фразу пропавшего бойца:
– Этого не может быть, мне просто чудится…
После слышится топот ног в тяжелых ботинках, который постепенно затихает вдали. Можно уловить приглушенный расстоянием звук нескольких коротких очередей. А еще через четыре секунды доносится слабый крик.
Конец записи.
Никакого намека на туман на записи нет.
Потеря соратника подрывает моральный дух группы. Мы не знаем, жив ли наш товарищ. Я долго не могу решить, идти ли нам дальше или остаться и продолжить поиск. Инстинктивно я чувствую, что найти затерянного в дебрях коридоров бойца практически нереально, даже если предположить, что он еще жив. Отчетливо слышанные нами звуки, издаваемые кем-то или чем-то, и последовавшая реакция тренированного бойца оставляют мало надежды на благополучный исход…
В конце концов я принимаю решение двигаться дальше, а масштабную поисковую операцию начать по дороге обратно. Тогда я еще не знаю, что назад группа уже не вернется…
Я собираю бойцов, сообщаю о принятом мной решении и прошу подготовиться к продолжению похода. Члены группы кивают, однако я читаю сомнения на их лицах. Буквально через несколько минут череда неожиданных событий положит конец этим колебаниям…
Мы выступаем и сразу набираем быстрый темп. Постепенно я вновь вхожу в ритм однообразных движений и погружаюсь в тягостные мысли о судьбе пропавшего товарища. Поэтому я не сразу реагирую, когда слышу внезапный гомон голосов сзади. Резкие вскрики постепенно достигают моего сознания, и я наконец оборачиваюсь… Я вижу лежащее тело одного из бойцов, подергивающееся на полу, в то время как медик группы пытается удержать его голову. Оставшаяся часть группы стоит чуть поодаль, и ошеломленные бойцы молча наблюдают за судорогами товарища.
Я подбегаю и присаживаюсь на корточки рядом с медиком. И только теперь я осознаю весь ужас происходящего: у бьющегося в судорогах бойца из глаз и ушей сочится кровь… Уловив мой взгляд, медик отрицательно качает головой: он не знает, что происходит с упавшим бойцом.
В это время к нам возвращается З, которая до этого инцидента оторвалась от группы и ушла вперед. Молча понаблюдав за лежащим бойцом несколько секунд, она поворачивается ко мне.
– Нам нужно идти дальше, нельзя больше останавливаться, – произносит она тихим голосом. – Мне очень жаль вашего товарища.
С трудом подавив вспышку ярости от такой отчужденности и безразличия З, я оставляю ее реплику без внимания и обращаюсь к медику.
– Мы можем ему чем-нибудь помочь? Его можно нести?
– Когда закончатся судороги, ему нужно немного отдохнуть, и после его, наверное, можно будет транспортировать, – предполагает медик. – Однако ему не следует идти дальше, его нужно вернуть на базу и оказать полноценную медицинскую помощь.
Решение созревает мгновенно. Я жестом подзываю к нам своего заместителя.
– У нас уже второе ЧП, и я не хочу потерять второго человека. Мы поступим следующим образом: группа пойдет дальше, чтобы не терять времени. Мой заместитель займет мое место. Медик, я и два бойца останемся здесь, пока он, – киваю на лежащего товарища, – не будет готов к передвижению. Когда он очнется и сможет двигаться, бойцы сопроводят его на базу, а медик и я догоним группу по оставленным вами следам на стене. Вопросы?
– А зачем вам нужно оставаться, вы же ничем ему не поможете? – спрашивает З.
– Что-то подсказывает мне, что никто не должен передвигаться по этим коридорам один. Поэтому я не хочу, чтобы медик догонял группу в одиночестве. Кроме того, я хочу лично убедиться, что он, – вновь показываю на лежащего на полу соратника, – придет в себя и сможет идти обратно.
Заместитель никаких вопросов не задает и занимает мое место в головном охранении колонны. Через минуту группа проходит мимо нас и уходит вперед по коридору. И метров через сто сворачивает в боковое ответвление слева.
Через минут пять после ее ухода потерявший сознание боец начинает приходить в себя. Застонав, он наконец открывает глаза и осмысленно нас оглядывает. Кровотечение слабеет и останавливается. У меня отлегает от сердца – возможно, он сумеет добраться до базы живым. Еще несколько минут, и можно отправлять его на базу вместе с сопровождением.
Не успеваю я обдумать эту мысль, как до нас доносится приглушенный расстоянием звук далекой перестрелки. Слух автоматически регистрирует грохот шквального огня из десятка стволов, который перемежается глухими хлопками разрывов гранат. Через секунду до меня доходит – звуки доносятся с той стороны, куда несколько минут назад ушла группа… Сердце начинает колотиться о ребра с бешеной силой… Оглядев оставшихся со мной товарищей, я вижу их бледные застывшие лица, на которых читаются страх и недоумение…
Я вскакиваю на ноги и отрывисто отдаю приказы оставшимся со мной бойцам.
– Должно быть, там засада. Мне необходимо срочно вернуться к группе. Как только сможете – немедленно возвращайтесь назад на базу.
Трое остающихся бойцов угрюмо мне кивают. Медик быстро собирает свою сумку, и через минуту мы с ним бежим по коридору для воссоединения с основной группой. Больше оставшихся трех бойцов я никогда не увижу.
По мере нашего приближения к месту перестрелки звуки боя начинают постепенно усиливаться, общий гул понемногу распадается на отдельные выстрелы. Мы ориентировочно в трехстах метрах от группы и должны вот-вот увидеть происходящее при очередном повороте. Мы бежим изо всех сил, буквально пролетая короткие отрезки коридоров… Внезапно перестрелка прекращается, и наступает звенящая тишина…
Вбежав в очередное боковое ответвление, мы резко останавливаемся. В воздухе витает сильный запах пороха, клочьями висит дым, стены и потолок прострочены длинными штрихами пулевых отверстий и утыканы гранатными осколками: мы наконец находим место перестрелки…
Я осторожно продвигаюсь вперед, держа оружие на изготовку, с замиранием сердца ожидая увидеть страшное… На протяжении последующих пятидесяти метров повсюду разбросаны развороченные рюкзаки, простреленные куски походного снаряжения, тлеющие обрывки тактического обмундирования и исковерканные автоматы… Но ни одного тела нет…
Исследовав коридор на сотню метров в обе стороны, ни я, ни медик так никого и не находим. Вдруг раздается шорох, и из бокового коридора с шумом вываливается перемазанный копотью заместитель. Его обмундирование порвано, он заметно прихрамывает. Увидев нас, он прислоняется к стене и медленно сползает по ней вниз…
Медик тут же бросается к нему и начинает оказывать ему первую помощь. Через пару минут заместитель приходит в себя. Медик заверяет меня, что физически он в порядке. Заместитель не ранен, но явно находится в шоковом состоянии: с всклокоченными волосами, выпученными глазами, он все время озирается. Я присаживаюсь на корточки с ним рядом.