Потом говорили по лагерю, будто погорячился Лёха, что у него то ли сдали нервы, то ли «рванул крышняк»[30]. Знатоки норм лагерной жизни с жаром утверждали, что ничего бы Лёхе не было, что тут больше виноваты те, кто допустил его до игры с таким серьёзным долгом. Не было — было! Было — не было! А человека-то не стало… И какая теперь разница, кто именно в этом виноват?
Выходило, что чёрный зверь забрал у Барабана жизнь, оставив честь и доброе имя. Размен, имеющий право в некоторых случаях считаться равноценным. Только к катрану Лёху в своё время подтолкнул своими липкими щупальцами тот же зверь, и азарт в нём раздул, притупив бдительность и здравый смысл. Тот же хищник, лежащий на боку и претендующий на право распоряжаться нашими судьбами. Значит, в этом случае зверюга оказался сильнее человека?
Не обошлось без злой воли чёрного зверя и в истории с Костей Грошевым. Тот умер всего за две недели до своего освобождения. Ни на что не жаловался, не болел. Просто вышел на тот же плац, дважды пересёк его по вечному арестантскому маршруту (от мусорки[31] мимо «козьего» барака[32], лагерного храма до «дежурки» и обратно)… Правда, передвигался тяжело, по-стариковски подгребая ногами, что ранее за ним не замечалось. Потом с размаху остановился, будто наткнулся на невидимую, но непреодолимую стену, еле слышно икнул и медленно ополз по этой невидимой стене.
На тот момент было Косте ровно шестьдесят лет, из которых на лагеря, тюрьмы, этапы растерялось куда больше половины. Две недели оставалось ему до «звонка»[33], только возвращаться ему было некуда. На тот момент, говоря сверхточным арестантским языком, не было у него «ни флага, ни Родины». Украинское гражданство утеряно, российское — не восстановить. Родственников никого — кто умер, кто потерялся, пока Костя лагерные адреса коллекционировал. Он даже город не мог назвать, куда после освобождения хотел бы отправиться.
В итоге так и складывалось: человеку того и гляди, как освобождаться, а освобождаться некуда. Удивительно, но задумался над этим Костя только за считанные дни до своей смерти, а до этого, как и любой арестант в подобной ситуации, просто суетился, собирался, радовался скорой встрече со свободой.
Похоже, очень похоже, будто чёрный зверюга просто смертельно жёстко одернул Костю, вернул его к шершавой реальности, освободил от такой неуклюжей и нелепой формы возвращения арестанта на свободу, когда свобода как таковая есть, а всё необходимое для жизни в этой свободе отсутствует: ни домов, ни родственников, не говоря уже о вечно зыбкой для любого освобождающегося перспективы трудоустройства, прописки и т. д. Одним махом, одним, как потом выяснилось, тромбом решились все проблемы. Вместо вольного вагона (пусть плацкарта, но уже не «столыпин»[34]) — чёрный пластиковый мешок, в который загрузили Костю «шныри» из лагерной санчасти на том месте, где он упал.
Вроде и здесь чёрный зверь поступил как безмерно циничный санитар-миротворец. И Костю избавил от мытарств на воле, и многих людей от возможности быть тем же Костей обворованными и ограбленными спас, ибо кроме того, как грабить и воровать, Костя за свои шестьдесят лет так ничему и не научился.
Выходит, и здесь зверюга человеческой судьбой распорядился. Посредником, а, может быть, и соучастником-исполнителем в этом мрачном деле выступил опять же лагерный плац, он же фрагмент звериной туши.
Коварен, непредсказуемо коварен чёрный зверь… Порою, будто играя со своей жертвой, он ведёт себя так, что арестант, лишённый им жизненных сил, вовсе не перестаёт дышать, не холодеет телом, то есть не умирает в общепринятом смысле этого невесёлого слова. В этом случае жертва чёрного зверя сохраняет человеческую оболочку и внешние признаки, якобы, человеческого поведения, но человеком быть перестаёт.
История с Вовой Слоном — лучшая иллюстрация на эту тему.
Полгода просидел он в нашем бараке, пыжился из последних сил, выдавая себя за блатного, «отрицал баланду»[35], не выходил на проверки. По любому поводу демонстрировал он свои мастерски выполненные наколки (на плечах — погоны, на груди — церковь с куполами, на спине — целая картина с тенями и полутенями на библейский сюжет «Снятие с креста»). Хотел бы Слон и весь свой срок отбыть на почётном месте в «углу»[36], тем более, что срок этот был пустячным, «ни о чём», как здесь говорят, — всего четыре года за какую-то нелепую кражу. Только зона не то место, где от своего прошлого спрятаться можно.
С одним из этапов прибыл невзрачный мужичок, некогда пересекавшийся со Слоном в какой-то мордовской «командировке»[37]. Два дня не отходил Слон от этого мужичка, завалил его фильтровыми сигаретами, чаем и прочими арестантскими ценностями. Всё пытался вполголоса о чём-то договориться во время прогулок по тому же плацу. Да не сложилось, не срослось! Уже на третий день весь лагерь знал, что по прежней арестантской жизни репутация у Слона не то, чтобы сомнительная, а откровенно грязная, что прежние свои сроки он коротал где локальщиком[38], где столотёром[39], где в прочих неприглядных ипостасях. Тут же появилась в бараке делегация из «кремля» (шестого барака, где жили самые авторитетные представители блаткомитета зоны) во главе с самим лагерным смотрящим Лёхой Медведем. У Слона только и спросили: «Как по прошлым срока́м сидел? Почему, когда сюда прибыл, правды не сказал? На что надеялся?» Угрюмым монотонным мычанием ответил Слон на все вопросы и получил, что положено получить арестанту, уличённому в столь серьёзных по лагерным понятиям проступках — затрещину от смотруна и публично объявленный ярлык «блядь», что единожды в зоне полученный, сопровождает человека до дней его последних.
Далее, следуя опять же лагерным неписанным, но куда как строго чтимым традициям, Слону предстояло переместиться со своей «машкой»[40] и прочим скарбом на «шконку» в «петушатнике» или в самой непосредственной близости от него и нырнуть до конца срока в позорное забвение, в атмосферу всеобщего и вполне заслуженного отвращения к собственной персоне.
Вот в этот момент побелевший, вздрагивающий всем своим немалым телом Слон вышел на плац, нервно закурил, и, едва докурив сигарету на треть, так и не появившись в барак за вещами, рванул в сторону «вахты» под защиту «мусоров», от позора не способных спасти, но обязанных спасать арестанта в подобных ситуациях от конкретных проявлений неприязни со стороны солагерников.
А чёрный зверь, чувствуя шкурой дробные, но тяжёлые шаги Слона, удовлетворённо констатировал: вот, бежит очередное полено для моей топки, очередной сгусток калорий для моего организма.
Почему чёрный зверь полностью не лишил Слона жизни? Возможно, пожалел его, оставляя шанс на прозрение, раскаяние, исправление? Хотя, скорее, проявил зверино-животную солидарность. Ведь в натуре и поведении Слона человеческое давно сильно уступало животному.
Бывает и так, что иных, провинившихся по его мнению, чёрный зверь не убивает и не подталкивает к отчаянным поступкам, а …лишает изрядной части разума. При этом хищник не превращает свою жертву в овощ в человекообразной кожуре, просто вытягивает из его сознания добрую половину здравого смысла.
Именно так было с Тёмой Маленьким. Поначалу в зоне он как-то растерялся, замельтешил, запутался в ориентирах. То примкнул к блатным, участвовал в «общих делах»[41], помогал организовывать отрядные шахматные турниры «на интерес»[42], следил, чтобы в бараке всегда был запас поздравительных открыток, которые от имени смотруна, или «мужиков»[43] вручались уважаемым арестантам по случаю дней рождений и прочих торжественных дат. То начинал зондировать перспективы «одевания рогов»[44], настырно узнавая о гарантиях УДО и прочих льготах в случае согласия занять должность отрядного дневального. Было дело, на общем собрании «порядочных» горячо призывал всех больше уделять на общее, а потом целые полгода почти не вносил обязательных пачух[45] сигарет за «атас, заготовку, уборку»[46], к тому же здорово просрочил с возвращением взятого в долг на соседнем бараке блока тех же сигарет.
Словом, кидало Тёму из крайности в крайность. И крайности эти часто друг друга люто исключали. Такое в зоне совсем нежелательно, зачастую и наказуемо, в чём своя жестокая, но всё-таки логика, присутствует. Пришло время и ему за свои метания отвечать, задуматься над вечным арестантским вопросом: «Ты кто по жизни? Как срок сидеть будешь?» Были и задушевные беседы на ту же тему «в углу» и жёсткие нотации с несильной, но обидной пощёчиной. Всё это видно здорово перегрузило и без того не богатырскую психику Тёмы. В итоге случилось то, о чём на зоне говорят «у него гуси полетели», «бак потёк», «крышу снесло». Словом, тронулся парень умом. Не так, чтобы сильно, но заметно. То и дело стало появляться на его лице блаженное выражение, всё чаще в одиночку вышагивал он на плацу, что-то нашёптывая, то кивая самому себе, то плавно разводя руками. В целом, его сумасшествие было мягким, незлобливым, неопасным. Только от этого таковым быть не переставало. Вот такую меру наказания определил ему чёрный зверь за все былые промахи, и напомнил, что в зоне жизнь без черновиков, сразу набело пишется.