4) Куруров не уступать ни под каким видом6.
Слава богу (не приписываю моему умению, но страху, который нагнали на всех успехи нашего оружия), я поставил себя здесь на такую ногу, что меня боятся и уважают. Дружбы ни с кем не имею и не хочу ее, уважение к России и к ее требованиям, вот мне что нужно. Собственные Аббас-Мирзы подданные и окружающие ищут моего покровительства, воображая себе, что коли я ему что велю, то он непременно должен сделать. Это хотя и не совсем так, потому что он старый плут, многое обещает, а мало исполняет; но пускай думают более о моем влиянии, чем есть на деле. Теперь стоит только министерству меня поддержать, а если иначе, si on me donne des dégoûts, adieu l'ambition et tout ça qui s'en suit, cela n'est pas ma passion dominante. Zinondali et la Kakhetie valent encore mieux, quoique je n'ai rien au monde qu'une perspective d'avancement et une modique pension qui m'en reviendrait avec le temps[144].
Кому от чужих, а мне от своих, представьте себе, что я вместо поздравления получил от матушки самое язвительное письмо. Только, пожалуйста, неоцененный благодетель, держите это про себя и не доверяйте даже никому в вашем семействе. Мне нужно было вам это сказать, сердцу легче.
Поздравляю вас с полком вашего имени8. Кажется, что вы должны быть довольны этим живым монументом.
Засим следует три просьбы: 1) Осмеливаюсь вашему сиятельству напомнить о моей бумаге № 44 сентября 8-го о моем переводчике Шах-Назарове9. 2) При мне находится для рассылок и для разных поручений дворянин Саломон Кабулов, которого я с собою взял по предварительному сношению с Сипягиным. Не знаю, как и когда доносил вам об этом покойный военный губернатор10, сделайте мне одолжение причислить его куда-нибудь, и чтобы он считался в откомандировке при мне. Аттестаты его посылаю к Устимовичу. 3) Примите в ваше покровительство надворного советника Челяева, который некогда был прокурором в Тифлисе, потом при Сипягине. Он меня об этом не просит, но еще в бытность мою в Тифлисе он очень желал быть лично известным вашему сиятельству11. Все его знают за самого благонамеренного и расторопного человека, сведущего в законах, и, наконец, грузина, каких я мало встречал, с европейским образованием и нравственностию. Притом простите слабости человеческой. Нина тоже обращается к вам с просьбою об нем и, не смея прямо это сделать, стоит возле меня и заставляет меня всеусердно о том при вас стараться. Мне самому смешно, когда вспомню свой собственный стих из «Горя от ума»:
Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,
Ну как не порадеть родному человечку.
Вчера давал мне вечер с штуками и беглербек12, где провозглашали славу вашу во все четыре угла обеденной комнаты. Мать его говорит, что каждый день в молитвах своих вас поминает, для того, что такой великий человек почтил в ней вдову гиланского Гедаст-хана. Вот что значит подарить 5 т. червонцев.
Работа орденов остановилась, потому что золотых дел мастера все к нам перешли в Урдабад. Я уже писал к генералу Мерлини, чтобы на время выслать сюда двоих, уведомляя его, что вместе с тем доношу вашему сиятельству. Оконченная для вас звезда очень великолепна, и пошлется с тем вместе особый чиновник в Тифлис при фирмане шаха и с поздравлением по случаю побед ваших.
Прилагаю здесь несколько строк для тифлисских газет, коли вы одобрите.
Прощайте, ваше сиятельство, расцелуйте вашу жену и детей милых, жаль, что они мало меня знают, Остаюсь вам по гроб преданный
А. Грибоедов.
Я, право, не знаю, как мне быть с моим жалованием, не для собственных издержек, а для экстраординарных по службе. Теперь дышу только двумя тысячами макдональдовских, которые вы мне дали в Ахалкалаках, и из них уже тысяча прожита, а своих ни копейки!!
Главное
Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги, и если бы с вами был вместе, сделал бы это, и осыпал бы руки ваши слезами. Вспомните о ночи в Тюркменчае перед моим отъездом. Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас господь бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги. Дочь ваша едва вышла из колыбели, уже государь почтил ее самым внимательным отличием, Федю тоже, того гляди, сделают камер-юнкером. Может ли вам государь отказать в помиловании двоюродного брата вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, вам близкий родственник, а вы первая нынче опора царя и отечества. Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтется у бога неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и
Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца13.
Паскевичу И. Ф., 3 декабря 1828. Отношение № 217*
3-го декабря 1828 г. Тавриз.
Английский посланник, Макдональд, свидетельствуя вашему сиятельству усерднейшее почтение, просит вас еще раз быть ходатаем для получения ему ордена св. Анны 1-й степени, всемилостивейше уже ему назначенного. По статутам английским, никто не может получить чужестранного ордена, не участвуя в военных делах той державы, от которой получает сей орден; но Макдональд в кампании 1812 года находился при нашей главной квартире и в 1813 году при гр. Милорадовиче, в сражении при Люцене, также при осадах Данцига, Глогау и проч. Сие дает ему вящее право на получение российского ордена, кроме чистосердечных стараний его в пользу нашу при заключении славнейшего Туркменчайского мира. Он столько уверен в вашей к нему благосклонной дружбе, притом в действительности сильного вашего представительства, что полагает ваше мнение достаточным для успеха сего дела в великобританском министерстве иностранных дел, коль скоро оное ему будет передано императорским посольством в Лондоне.
Письма к П. Я. Ренненкампфу, 5-11 декабря 1828*
Ренненкампфу П. Я., 5 декабря 1828
5-го декабря <1828>. Тавриз.
…Завтра я еду в Тегеран1; Амбургер остается моим поверенным в делах. Когда кончите разграничение, пошлите ему краткое описание ваших работ, с означением сомнительных и спорных пунктов, а я постараюсь поддержать наши справедливые требования перед шахом, как скоро граф Эриванский2 даст мне на то приказание. Здесь придираются к каждой пяди земли, тогда как шах всячески избегает споров и несогласия с такою державою, как Россия. Я пишу вам в качестве частного лица и советую как друг. Отступитесь от всякого притязания на увеличение наших владений против условий договора; в Петербурге этого не хотят, и граф Эриванский не желает, чтобы дело такого рода тянулось, и пр., и пр.
Ренненкампфу П. Я., 7 декабря 1828
7-го декабря <1828>. Тавриз.
…Мне кажется, все, что я могу здесь сделать, это подготовить умы к принятию решения главнокомандующего, какого бы то ни было, хотя бы одобрения вашего мнения. Но трудно уверить персиян в справедливости ваших требований. Мы ошиблись, указав на Одина-базар, и хотим его променять на другое. Но разве персидское правительство не может также представить мне как ошибку данное им обязательство заплатить нам 10-й курур, тогда как в действительности оно намерено выплатить нам только 8-мь.
Ренненкампфу П. Я., 9 декабря 1828
9-го декабря <1828>. Тавриз.
…Вот конец моих переговоров с здешним правительством: принц согласен отступить от Исти-Су3. Он объявил мне это формально, так же как и относительно Лекин-чая; но карта Монтиса заставила его убедиться, что Одина-базар44 – река, которая будет служить границей. По нем, сказать, что она не существует, значит спорить против очевидности, так как об этой самой реке упомянуто в Гюлистанском мирном трактате. Сегодня будет отправлен ракам к Мирзе-Масуду, чтобы он отступился от Лекин-чая, в Уджарлинском округе, и оставил в стороне Исти-Су взамен другого отрога Астары5, более значительного, и, судя по тому, что говорит Монтис, это, вероятно, тот самый отрог, который вы называете Северною Астарою. Мое дело здесь только составлять записку и соглашать мнения. Я не имею ничего более прибавить; прошу вас только потерпеть до решения графа Эриванского. У меня все готово, и я выезжаю из Тавриза сегодня, тотчас по отсылке курьера к вам.
Ренненкампфу П. Я., 11 декабря 1828
11-го декабря <1828>. Тикмедаш.
…Я отвечал вам с вашим курьером, сказав вам все, что было нужно по делу. Принц6 говорит, что ему нечего более ни изменять, ни уступать, разве его заставят не разумными доводами, а силою. Вот мы теперь при чем. Но вы не воображайте, что сила здесь означает войну; нет, это значит только, что мы, как более сильные, всегда можем указать на какую угодно границу; но за то это было бы нарушением справедливости.