Сочинения — страница 102 из 137

[398] называют себя от корня мад (мада — буйный богатырь). Германцы от гер и ман (воин). Франки от франк (свободный); ибо, вырвавшись из‑под римского ига, ничего не казалось им прекраснее их новой свободы. Имя венедов, ванадов, вендов, вана (искаженное греками в генеты по закону перехода б или в в придыхание), которое так ясно определяет землю славянскую во всем ее пространстве, принадлежит к неразрешимым загадкам. Мнение, будто бы оно не принадлежало собственно племени славянскому, но было дано ему германскими его соседями, по явной нелепости, не заслуживает опровержения. Пусть оно покуда остается для утешения отсталой полуучености! В форме венд отзывается корень вено (продажа), из которого латинское vendere, venum‑dare (продавать), санскр. ванидж (торговец) и, может быть, славянское мена. Венды было бы собственно купцы, но такое толкование едва ли согласно с их постоянным прозвищем великих (та—китайских летописцев, лага — санскрит., лики, великие—у греков и римлян, вильци — у германцев, васци, вящие—у саксона или велетабы, величавые). Сверх того, трудно, чтобы это обширное племя называло себя купцами в землях, еще не посещенных человеческою ногою до вендского расселения. Итак, мы должны совершенно отвергнуть эту этимологию, несмотря на торговый дух славян. Другой, более вероятный, корень можно бы найти в слове ван или вен, которое в наречиях скандинавском, кельтском и латинском содержит в себе смысл милого или прекрасного и напоминает характеристику вендской богини Прии. Но и в этом толковании мало вероятного; во–первых, потому, что имена Ванадис (Фрея Северная), Вендис (Диана Фракийская), Венера и другие не происходят от корня ван или вен, но от имени народа; это ясно уже из прямой зависимости всех этих богинь от области славянской и от славянского влияния; во–вторых, потому, что корень ваня в смысле милого не сохранился, кажется, нигде в чисто славянских наречиях. Вспомним, что венды лужицкие, вудины геродотовские, венды византийских историков, славянские пэоны, венеты галльские и другие были столько же знакомы с водою, как и с землею, что земля, пограничная Вендии Галльской и населенная, как мы видели, издревле славянами, называется у римлян Аквитания (водная земля) и в особенности, что Прия–Венера получила свое начало от волны морской, что Прия–Лакшми — подруга морского Вишну (Вишну Нараяна), что Прия–Ванадис—дочь морского Ниорда, что Прия–Семи–рамида—дочь морской Деркето, что славяне, по свидетельству византийцев, особенно поклонялись водам, и что одно только чисто мифологическое лицо, сохраненное в песнях славянских христиан, есть чудо морское (бог моря), — и мы должны признать, что вероятнейшая этимология слова венд или вудин есть вода (иначе вуда или венда). Рассматривая славян как великую отрасль едино–божников и духопоклонников, иранцев, мы легко можем уже понять, что вода и огонь были собственно приняты первыми просвещенными предками иранского племени за великие символы великого духа, и что при разделении семей особенное направление мысли избрало у западно–иранцев огонь, а у славян воду за преимущественное изображение божества.

Наконец, с падением религиозных понятий и с огрубением человечества, символ мало–помалу заступил место творческого духа, и племя приняло имя от обоготворенной стихии. При этом, однако же, не должно забывать, что поклонение иранскому божеству, под каким бы то ни было видимым знаком, никогда не теряло своей всеобщности и что тот же Ниорд, или Нептун, или Океан, который по преимуществу был владыкою морей, обитал в небесах, как Перун громовержец (Диос) и обтекал землю под именем Белена или Белена (Гелиос и Аполлон). Другое прозвище племени (славяне), которое является уже в позднейшее время, но которое можно угадать в имени Ретин и Бактрии, еще замечательнее. Венелин, приписывавший его одним словакам [399], и прав и не прав. Оно принадлежало, может быть, одним словакам, как имя венд одним вендам прибалтийским и адриатическим, но это значит только то, что, кроме общих племенных прозвищ, такая‑то или такая‑то семья не имела собственного, частного прозвища. Отдельные семьи по большей части имели еще каждая свое собственное имя (русь или чех, или серб), но сверх того они все соединились издревле под общим именем венд и отзывались издревле на общее название славянин. Про это знают все старые летописцы славянские, про это помнят все современные славянские братья. Глагол слыть, существительное слово — вот корни названия славянин. Мы уже сказали, что в старину всякий народ заключал в свое имя свой идеал человеческого совершенства. Восточно–иранское племя разделилось на две отрасли: одно по имени божественного духа, радующегося бытию (бгъ и рама), приняло прозвище бхраман (по искажению брахман), т. е. людей духовных; другие от высшего изображения понятия, от единственного орудия мирной общительности, слова, приняло прозвище людей говорящих, то есть мирных, общительных, выражающих смышленым словом невещественное сокровище мысли. Оно назвало свои правительственные или судные собрания вече (от чего польское вициния) или речь (от чего римское республика): оно назвало себя народом славянским. Такова основа его истории, таков дух, в нем тайно живущий, такова разгадка его братства с Индустаном с неприкосновенности его словесного достояния. Бесполезно было бы отыскивать родословную семейных названий лех или сака, или гета и других. Но вникнув в общность славянского мира, приняв в полное сознание дух всего племени, критик для исторического синтезиса должен обратить внимание на частные прозвища, чтобы понять жизнь и судьбу отдельных народов. Таким образом из сличения местных названий Русь, Россия и Пруссия в землях славянских, из свода слов иорнандовых о роках (росах) и новего [400], из предания о гибели грозного готфа Иёрманрика [401] от людей росских, из свидетельства о том, что первая ссора гуннов с готфами была за угнетенных славян, наконец, из призвания в Новгород варягов–руси, выходит явное заключение, что Русь была искони славянская, что она составляла ветвь ванов, завоевавших (вместе с алан–азами) Скандинавию, и что часть этих смелых выходцев возвратилась на свою восточную родину после 9–тивекового владычества над Швециею и после того, как сражение при Бравалле освободило Скандинавию от господства Гардарика (теперешней России), ибо войско Сигура Ринга состояло из шведов, между тем как войско Гаральда Гильдетанда (собственно датчанина) состояло по большей части из славян, и самая Дания, как известно, долго еще была данницею славянского поморья. Точно так же вся загадочность гуннов или уннов исчезает при исследовании несколько беспристрастном. В наш век уже смешно бы было еще доказывать, что между нами и Гионгну летописей китайских совершенно ничего общего нет. Давно бы было пора догадаться, что этот поток, так гибельно нахлынувший на область германскую и опустошивший часть римского мира, не мог отхлынуть без следов и без народных осадков, которые бы свидетельствовали о самом составе гуннского народа. Между тем, как ни искали, как ни трудились, ни следов, ни осадков никто не находил и с горя решились принять булгар за остаток гуннов и признать булгар, назло здравому смыслу, турками, основываясь на самовольном положении, что «и гунны‑де были турки». До сих пор еще большая часть ученых вертятся в этом жалком круге, заколдованном полуученостью и страстью к априористическим выводам. Еще недавно ученый германец, объясняя беспримерное и беспримерно скорое перерождение булгаров–турок в теперешних булгаров–славян, объяснил всю тайну следующими положениями: булгары получили христианство от славян и, следовательно, славянский язык должен был вытеснить настоящий булгаро–турецкий язык. Объяснение стоит самой системы. Ни в одной земле, даже на западе Европы, несмотря на монополию святости, присвоенную латинским языком, народный язык не погибал от введения христианства. А если бы ученый знал что‑нибудь про церковь восточную, просветившую булгар, он знал бы и то, что она благословляет всякое слово человеческое на прославление имени Божьего; следовательно, проповедники не могли иначе проповедовать, как на языке народном, а где же писания или молитвы на турецком языке? Нет сомнения, что малая часть южных славян уже была христианами прежде крещения Болгарии; но большая часть еще не слыхала проповеди Евангельской, и трудно предполагать такое горячее старание славянских христиан об обращении иноземцев, тогда как вся их братия была еще во мраке идолопоклонства. Вообще дух прозелитства и миссий не похож на общий характер славянский, а предоставление такой великой славы проповедникам славянским еще менее похоже на характер ревностных византийцев, ближайших соседей земли болгарской. Наконец, немецкий ученый, если бы Германия вообще не отвыкла от наблюдений простых, чисто человеческих, знал бы и про железную личность племени турецкого, которое менее всякого другого способно измениться и едва ли может переродиться в каком бы то ни было случае. Единственное и весьма легкое разрушение всех этих затруднений состоит в том, что болгары были искони тем, что теперь, именно славянами. Но тогда где же остатки гуннов? Первый в новое время (ибо я не говорю о польских летописцах, давно признавших Аттилу за царя Вендского) Венелин догадался, что болгары действительно остаток гуннов и что гунны были такие же (славяне, как и болгары. Беспристрастные читатели могли бы убедиться его доводами (напр., словами