«Шары стучали на зеленом поле…»
Шары стучали на зеленом поле,
На стеклах голубел вечерний свет,
А я читал, опять лишившись воли,
Журналы, что лежат за много лет.
Как мы измучены и хорошо бывает,
Забыв дела, бессмысленно читать
И слушать как в углу часы играют,
Потом с пустою головой ложиться спать.
Зачем наполнил Ты пустое время,
Часы идут, спешат ряды карет,
По толстому стеклу ползут растенья,
На листьях отражен вечерний свет.
Покинув жизнь, я возвратился в счастье
Играть и спать, судьбы не замечать —
Так разлюбить бывает в нашей власти,
Но мы не в силах снова жить начать.
1932
«Шумел в ногах холодный гравий сада…»
Шумел в ногах холодный гравий сада,
На летней сцене паяцов играли,
Кривясь лакеи, как виденья ада
В дверях игорной залы исчезали.
Там газ горел, и шар о шар стучал
Пронзительно из голубого грота
Кричал паяц, но офицер скучал
И подведенный ангел ждал кого-то.
А над горами лето умирало,
В лиловом дыме тихо птицы пели
И подле рельс у самого вокзала
В степи костры оранжево горели.
Сиял курзал. О, сколько вечеров
Я счастья ждал на городском бульваре,
Под белой тканью солнечных шатров
С извозчиком во тьме смеялись пары.
Визжали девушки, острили офицеры
И месяц желто возникал в пыли,
Где сердце молодого Агасфера
Боролось с притяжением земли.
Кружася и себя не узнавая
Оно к девицам ластилось, как вор,
Но, грязным платьем небо задевая,
Смеялось время наглое в упор.
1932–1934
«В серый день лоснится мокрый город…»
В серый день лоснится мокрый город,
Лошади дымятся на подъеме,
Затихают наши разговоры,
Рано меркнет свет в огромном доме.
В серый день темнеет разговор.
Сердце мира полнится дождем,
Ночь души спускается на двор,
Все молчит и молится с трудом.
Ночь пришла и вспыхнул дальний газ,
А потом опять огонь погас,
Снег пошел и скоро перестал,
Новый день декабрьский настал.
1931
«Прежде за снежной пургою…»
Прежде за снежной пургою,
Там, где красное солнце молчит
Мне казалось, что жизнью другою
Я смогу незаметно прожить.
Слушать дальнего снега рожденье
Над землей, в тишине белизны
И следить за снежинок паденьем
Неподвижно сквозь воздух зимы.
Почему я склонился над миром,
Позабыл о холодных царях?
Или музыка мне изменила,
Или сердце почуяло страх?
Нет, но ангелы — вечные дети
Не поймут и не любят земли,
Я теперь самый бедный на свете
Загорелый бродяга в пыли,
Славлю лист, золотеющий в пол
Запах пота, сиянье волны,
И глубокую в сумраке боли
Радость жизни развеявшей сны,
Соглашение камня и неба,
Крепость плоти, целующей свет,
Вкус горячего, желтого хлеба,
Голос грома и бездны ответ.
1932
«Был высокий огонь облаков…»
Был высокий огонь облаков
Обращен к отраженью цветов.
Шум реки убывал под мостом.
Вечер встал за церковным крестом.
Лес в вечерней заре розовел.
Там молчало сиянье веков.
Тихо падало золото стрел
В золотую печаль родников.
Уж темнело. Над мраком реки
Чуть светились еще ледники.
Гнили листья. Ползли пауки.
Отражали огни родники.
Монастырь на высокой скале
Потухал в золотом хрустале,
А внизу в придорожном селе
Дым, рождаясь, скользил по земле.
Только выше, где холод и снег
Инок бедный, немой дровосек
У порога святых облаков
Бьет секирой в подножье веков.
Страшно в чаще. Он слаб, он устал.
Притупилась горячая сталь.
Ломит голову, сердце горит.
Кто-то в ветках ему говорит:
«Гордый инок! Оставь свой топор,
Будет тише таинственный бор.
Кто несет свой огонь в высоту,
Чтобы жить в этом новом скиту?
Возвратись, в подземелье сойди,
Бедный старец там тихо живет,
Спить в гробу с образком на груди,
Он не ждет ничего впереди.
Пусть вверху у открытых ворот
Тихо праздничный колокол бьет.
Ночь прийдет. Ты молчи без конца,
Спрятав руки в пыланье лица.
Говорить не пытайся — молчи,
Слушай кроткое пламя свечи.
Понимать не старайся — молись,
Сам железною цепью свяжись.»
Ночь сходила. Лесной великан
Замолкал с головой в облаках.
Все казалось погасшим во зле,
Завернувшись, уснул на земле.
«За рекою огонь полыхает…»
За рекою огонь полыхает,
Где-то в поле горит, не горит,
Кто-то слушает ночь и вздыхает,
Не сумевши судьбу покорить.
Кто там пасынок грустного света
Размышляет в холодном огне,
Не найдет он до утра ответа,
Лишь утихнет в беспамятном сне.
Разгорится еще на мгновенье,
Полыхнет и навыки погас —
Так и сам неживым вдохновеньем
Загоришься тревожно на час.
И опять за широкой рекою
Будут звезды гореть на весу
Точно ветка, что тронул рукою
Запоздалый прохожий в лесу;
И с нее облетело сиянье.
Все спокойно и тьма холодна.
Ветка смотрится в ночь мирозданья
В мировое молчанье без дна.
1931
«Лошади стучали по асфальту…»
Лошади стучали по асфальту,
Шли дожди и падали до вечера.
В маленькой квартире мы читали,
В сумерках откладывали книги.
А потом готовили обедать
В желтом, странном отблеске заката,
В полутьме молились, спать ложились,
Просыпались ночью говорить.
Поезда свистели у заставы,
Газовые отблески молчали.
Тихо в бездну звуки обрывались,
Будущие годы открывались.
А потом в слезах мы засыпали,
Падали в колодцы золотые,
Может быть соединялись с Богом,
Проходили миллионы лет.
Утро заставало нас в грядущем,
Возвращаться было слишком поздно,
Оставляя в небе наши души,
Просыпались с мертвыми глазами.
Вновь казался странным и подземным
Белый мир, где снова дождик шел.
Колокол звонил в тумане бледном,
И совсем напротив садик цвел.
Il Neige Sur La Ville
Страшно в бездне. Снег идет над миром
От нездешней боли все молчит.
Быстро, тайно к мирозданью Лиры
Солнце зимнее спешит.
Тишина сошла на снежный город,
Фонари горят едва заметно.
Где-то долгий паровозный голос
Над пустыней мчится безответно.
Скрыться в снег. Спастись от грубых взглядов.
Жизнь во мраке скоротать, в углу.
Отдохнуть от ледяного ада
Страшных глаз, прикованных ко злу.
Там за домом городской заставы,
Где сады на кладбище похожи,
Улицы полны больных, усталых,
Разодетых к празднику прохожих.
Снег идет. Закрыться одеялом,
Рано лампу тусклую зажечь,
Что-нибудь перечитать устало,
Что-нибудь во тьме поесть и лечь.
Спать. Уснуть. Как страшно одиноким.
Я не в силах. Отхожу во сны.
Оставляю этот мир жестоким,
Ярким, жадным, грубым, остальным.
Мы же здесь наплачемся, устанем,
Отойдем ко сну, а там во сне
Может быть иное солнце встанет,
Может быть иного солнца нет.
Друг, снесемте лампы в подземелье,
Перед сном внизу поговорим.
Там над нами страшное веселье,
Мертвые огни, войска и Рим.
Мы ж, как хлеб под мерзлою землею,
В полусне печали подождем,
Ласточку, что черною стрелою
Пролетит под проливным дождем.
1931
Снова в венке из воска
В казарме день встает. Меж голыми стенами
Труба поет фальшивя на снегу,
Восходит солнца призрак за домами,
А может быть я больше не могу.
Зачем вставать? Я думать не умею.
Встречать друзей? О чем нам говорить?
Среди теней поломанных скамеек
Еще фонарь оставленный горит.
До вечера шары стучат в трактире,
Смотрю на них, часы назад идут.
Я не участвую, не существую в мире,
Живу в кафе, как пьяницы живут.
Темнеет день, зажегся газ над сквером.