Каждый крестик мимо пролетая,
Пел ему: «Возьми меня с собой».
А потом он точно снег растаял.
Черт же мальчика унес в кафе домой.
В духов день
Борису 3аковичу
Карлики и гномы на скамьях собора
Слушали музыку с лицами царей.
Пели и молились еле слышным хором
О том, чтобы солнце взошло из морей.
Только ночь была глубока, как годы,
Где столько звезд зашло и не встанет;
Черные лица смотрели в сводах,
Черные дьяконы шли с цветами.
Солнышко, солнце, мы так устали
Маленькие руки к небу подымать.
Черные бури в море перестали,
Розовый голос Твой все ж не слыхать.
Солнце, взойди! Наши души остынут,
Мы станем большими, мы забудем свой сон.
Ложное солнце плывет из пустыни,
Солнце восходит со всех сторон.
И к земле наклонялись. А духи смеялись,
Черные лица в колоннах пряча.
Серое зарево в небе появлялось,
К бойне тащилась первая кляча.
А когда наутро служитель в скуфейке
Пришел подметать холодный собор,
Он был удивлен, что на всех скамейках
Мертвые розы лежали, как сор.
Тихо собрал восковыми руками,
В маленький гроб на дворе положил,
И пошел, уменьшаясь меж облаками,
В сад золотой, где он летом жил.
Под землю
Сергею Кузнецову
Маленький священник играл на рояле
В церкви заколоченной, в снежную ночь.
Клавиши тихо шумели и врали
Им было с метелью бороться невмочь.
Она сотрясала иконостасы,
Гасила лампады и плакала в трубах.
Тихо склонясь к земле ипостаси
Кутались в жесткие, желтые шубы.
А в глубоком снегу засыпал проходимец
В белой рубашке с черным крестом.
Он в маленьком свертке нес в церковь гостинец,
И заснул заблудившись под тощим кустом.
А белые зайцы смотрели из норок,
О чем-то шептались — хотели помочь.
А волки царапались в двери собора
Но лапками разве чугун превозмочь.
И карлики, ангелы белых снежинок,
Его покрывали своими лучами
Там, где уснувши в тепле пелеринок
Елки сияли звездами-свечами.
И все было глухо и тягостно в чаще.
Над всем были снежные толщи и годы,
Лишь музыка тихо сияла из Чаши
Неслышным и розовым светом свободы.
И плакали волки. А мертвый был кроток
Исполнив заветы Святого Грааля
И только жалел что оставил кого-то
В подземной часовне за черным роялем.
Звёздный яд
Иде Григорьевне Карской
В гробовом таинственном театре
Неземные на столах лежали.
Их лечил профессор Мориатри
От желанья жить и от печали.
В классе был один самоубийца.
Он любил с ним говорить о розах,
А другой боящийся разбиться
Углублялся с ним в свои неврозы.
А Ник Картер утром приходил.
Он смотрел сквозь лупу в очи мертвых
Размышлял: Профессор здесь вредил.
Он разведал адрес самых гордых.
Каждой ночью в бездну прилетая,
С золотой звездой в кармане фрака
Здесь смеясь, грустя и сострадая
Он поил их звездным ядом мрака.
Синие смотрели в океаны,
Черные на башне звали ночь.
Белые спускались за туманы,
Алые в зарю летели прочь.
А Ник Картер под дождем рыдал:
Ведь не усмотрел, а как старался,
Но профессор вдруг покинул даль,
И к нему со скрипкою подкрался.
Бедный сыщик тихо вытер слезы.
Прямо в сердце револьвер приставил.
И случилась с ним метаморфоза
Ангелом он этот лик оставил.
Саломея I
Тихо ангел гасил фонари.
Вот еще один там погас.
Синий, белый в лучах зари
Проскакал надо мной Пегас.
Странный призрак в бледном огне
Отдалился он и исчез.
Кто-то страшно крикнул в окне
При паденье последних звезд.
Город спал на больших якорях
На канале, что пуст и мал.
Далеко в рассветных морях
Утонувший кораблик спал.
Это детство мое отошло
В океан голубой без предела.
Свесив ноги в черном трико
Смерть махала на мачте белой.
На корме был прекрасный флаг
Бледно-алый с звездой золотой
Но высоко почти в облаках
Смерть лежала черной фатой.
Саломея! Бушует рок,
Развевает флаги судьба.
У твоих остроносых ног
Умирает в песке звезда.
Голубой и смешной матрос
Отравился вином из роз,
А высокий его пароход
Мимо мола ушел в поход.
Он напрасно бежит по земле,
Все пытаясь кричать, свистеть.
Смерть играет в саду на трубе,
Звон сиреней несется с аллей.
Пожалей, его пожалей!
Помоги ему умереть.
Саломея II
Розовеет осенний лес.
На холмах, я плачу, я жду,
Саломея, Тебе с небес
Посылает детство звезду.
Ты живешь на лесистой горе,
Где над замком флаги грустят,
Дремлют карлы в высокой траве
Над стенами стрижи свистят.
Дальний берег окутан мглою,
Душный вечер горит, горит.
Там, где море слилось с рекою,
Уж маяк неземной царит.
Голубой и смешной матрос
Нагружает свой пароход
Миллионами белых роз,
И уходит с зарей в поход.
Саломея! Слышишь, трубит
Пароход у земных маяков?
Нынче ночью в бурю судьбы
Он уходит без моряков.
Будет детство свое искать,
Никогда его не найдет.
В океане, где спит тоска,
Разобьется о вечный лед.
Буря рока шумит в сиренях.
Голос с моря: «Я жду, я жду!»
Саломея на зов сирены
Вознесла над землей звезду.
На огромной башне железной,
Вся в раздумье, смотрит в туман;
Брось ее в голубую бездну,
Отпусти корабль в океан.
Безвозвратно плаванье юных,
Голубых и смешных сердец.
Волны всходят по лестнице лунной,
Голос с моря: «Конец! конец!»
Все мгновенно, все бесконечно;
Ветер встречный, прощай, прощай.
Напевая в сиренях млечных
Буря смерти несется в рай.
1929
Розы Грааля
Ольге Николаевне Гардениной
Спала вечность в розовом гробу.
А кругом все было тихо странно.
В синюю стеклянную трубу,
Ангелы трубили про судьбу
В изумрудном небе утром ранним.
В темном доме призрак спал на стуле,
На рабочий стол облокотясь.
А в большом окне огни июля
Молча гасли, медленно тонули,
На огромной глубине светясь.
Высока заря над Ронсевалем,
Неподвижен вечер, кончен путь.
За стенами рыцари Грааля
Розу белую в снегу сорвали
И кого-то улыбаясь ждут.
Осветил закат святые своды.
Высоко на башнях спят цари.
А над ними в ясную погоду
Корабли весны идут как годы
С них играет музыка зари.
Колокол отбил часы разлуки.
Высоко в горах сияет осень.
Подойдет к дверям, забудет муку,
И в землей испачканную руку
Вложит розу золотой оруженосец.
Тихо скажет лето миновало.
Повернулся золоченый шар.
Посмотри как все возликовало!
Лишь цари прочли в закате алом,
Что вернулась к нам Твоя душа.
Успение
Софии Григорьевне Сталинской
В черном мире, где души враждебны,
Где закаты погибнуть зовут,
Тихо яблони в платье свадебном
Из предместья в поле идут.
В ярко-желтое дымное море
Легче им на заре отлететь,
Чем в пыли отцветать у дороги.
Ах, как дети хотят умереть.
Только редко над их ореолом
Раскрываются в небе глаза,
И с прекрасным журчаньем веселым
Прилетает из рая гроза.
А наутро выходит приезжий
В мокрый сад погрустить в гамаке.
Видит — яблоня в белых созвездиях
Умирает на мокром песке.
И вступая в тяжелое лето,
Сестры нежно завидуют ей,
Отошедшей в закат средь рассвета
В бледно-розовом дыме ветвей.
1930
Жалость к Европе
Марку Слониму
Европа, Европа как медленно в трауре юном
Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном.
Безногие люди смеясь говорят про войну,
А в парке ученый готовит снаряд на луну.