Куда-то все летя, летя...
Но из карельцев чудной птицы
Еще никто сей не видал.
Пусть ставят сети и пленицы!
Кто б был он, чтоб ее поймал?
Ее не видят здешних взоры,
Но мне порой видна она,
И с ней мне милы эти горы
И эта дикая страна!..»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Кто всходит резво на крыльцо
И в терем? В тереме ей рады:
Вот новое для нас лицо!
На ней карельские наряды.
То девушка в семнадцать лет,
То Маша, дочка Никанора!
Она умна, добра и скоро
Нашла и милость и привет,
И ей оказывали ласки
И для нее и за отца.
А паша Маша знала сказки!
Она у сельского чтеца
Училась многому, читала,
Наслушалась от стариков;
Да уж и свет таки видала:
На Шунге в ярмарку бывала,
На лове чолмужских сигов[44],
Была на берегах Неглинки
И воду, верно, там пила[45],
И по изгибам Лососинки[46]
До Машеозера дошла,
И там в монастыре была[47],
За здравье части вынимала
От человеческих грехов.
...Ив поминальник записала
Свою родню. Там, в житии
И в старописьменном сказаньи,
Узнала, как гласят преданьи,
Что лик пречестный Илии
Пророка — а отколь, не знаем! —
Плыл, плыл и стал. И уважаем
Он там от русских и лопян,
Сей лик с какой-то грозной славой!
Святый пророк казнит обман,
И горе, кто с душой лукавой
Придет с поклоном и свечей:
Сожжет огонь его очей!..
Теперь, разграбленный Литвою,
Давно уж пуст, зарос травою
Старинный этот монастырь,
И Машеозеро — пустырь!
Однако ж есть в народе слухи,
Что там не пусто!.. В тех горах
Живут селениями духи.
Точь-в-точь как мы! В больших домах,
Лишь треугольником их кровли;
Они охотники до ловли,
И все у них как и у нас:
Есть чернь и титул благородных,
Судьи, расправы и приказ.
Но нет балов, торговок модных,
Карет, визитов, суеты
И бестолкового круженья;
Нет мотовства и разоренья —
Так, стало, нет и нищеты!
Счет, вес и мера без обмана,
И у судейского кафтана
У них не делают кармана.
Я не могу уверить вас,
Имеют ли они Парнас,
Собранья авторов и залы
Для чтения. — «А есть журналы?»
Нет-с! Ну, и ссоры меньше там:
Литературные нахалы
Не назовут по именам
И по отечествам, чтоб гласно,
Под видом критики ругать:
То с здравым смыслом несогласно!
И где, кто б мог закон сыскать.
Который бы людей уволил
От уз приличия? И им,
Как будто должное, дозволил
По личным прихотям своим,
Порою ж и по ссоре личной,
Кричать, писать, ругать публично?..
Зато уж в обществе духов —
Вон там, на тех скалах огромных —
Все так приязненны! Так скромны!..
Подчас им... бедным, очень душно!
И если станет уж и скучно
Смотреть на Глупости земных,
На наши шашни и проказы,
То псов с собой четвероглазых[48] —
И в лес! И вот, лесов чесных
Принявши образ, часто странный —
То выше ели, великаны,
То наравне, в траве, с травой! —
Проказят, резвятся, хохочут,
Зовут, обходят и морочат...
Иди к ним с умной головой,
Начитанный теорик, — что же?
Тебе ученость не поможет.
Ты говоришь: все глушь да мрак.
А духи шепчут: «Ты дурак!
Сюда, мудрец, вот омут грязный!..»
Не так ли иногда приказный,
Раскинув практику свою,
Из справки в справку ходит, ходит
И часто в бестолочь заводит
И толковитого судью?..
Но мы о Маше говорили
И, бедную, совсем забыли!
А Маша в стороне своей
Умом и разумом блистала,
Про Киев и Москву слыхала,
И — уж зато и слава ей! —
Бывала даже на Олонце,
Дивилась башням и стенам[49]
И книги покупала там:
Она купила книжку с солнцем,
А около него, в лучах,
Все цифры, цифры... Что-то важно!
То солнце держит на плечах
Какой-то бородач отважно!
И подпись значит: «Книжка ся
Гадальная!» От Соломона
Начало мудрости ея!
Она читала про Сампсона
(Силач, вертел он всех и всё).
А этот лист? Тут колесо,
Оно в ходу... И человеки —
По их одежде как узнать:
То немцы, русские иль греки?
И видно, одному всползать
Наверх так весело, так сладко...
Но колесо в ходу и гладко:
Скользнул — и торчмя головой!
Внизу: бунтующее море,
На нем корабль в бою с волной —
Все в буре, в суматохе, в споре...
А тут, пониже этой при,
Каких-то двое под картиной
Из мыла дуют пузыри —
И выпускают их пречинно!..
И что ж в заглавии листа?
«Бедный, бедный человек!
Суетится целый век!
Счастия сыскать желает,
А того не постигает,
Что судьба им управляет!..»
Не правда ли: ведь мысль проста?
И справедлива, воля ваша!
Итак... Итак, карелка наша
Рассказы сказочных затей
И про дела богатырей
В семьях читает рыбарей,
Когда зимою вьюга взвеет
И все замрет и побелеет...
В избе бревенчатой, большой.
До половины задымленной,
Где лавки, сеть, ведро с ковшом,
В углу же, древностью почтенной, —
Карельский Спас, — она была
Отрадой для толпы брадатой:
Все цепенели — лишь брала
Запас из кузова богатый...
То сказки!.. Сказки про Илью,
Про витязя Иеруслана
И про царевича Ивана.
И библиотеку свою
Она прекрасно сберегала.
Какая роскошь в ней блистала!
Картинки... Что ваш Уткин! — в них
Все лица — точно наши маски!..
Но тешили людей простых
Для глаз ударистые[50] краски
И позолота по местам.
Теперь рассказывает Маша
Все больше про свою страну,
И говорила дева наша
Про то, что было в старину:
Про озеро свое Онегу
И про карельца Заонегу.
И кто же был он? — Богатырь!
И славный!.. Он, с дубиной, смелый,
Берег карельские пределы
И славил свой лесной пустырь...
Грустна затворница, скучает;
А Маша весело сидит
И про Карелу говорит.
Она преважно уверяет,
Что есть у них водяники,
Воздушники и лесовые.
Их часто видят старики
Или видали в дни былые —
И в этой мнимой пустоте
Все полно. Духи и лесами,
И на воздушной высоте
Владеют, славясь чудесами!..
Так нам карелка говорит
И многое в пример приводит:
По берегам озер нас водит
И молча замечать велит
За молчаливыми горами.
«А больше, — говорит она, —
Дела творятся вечерами!..»
Пускай все станет тишина
И к островам причалят соймы,
Туман постелется холстом,
И рыба к берегу хвостом[51],
И засинеются, как коймы,
Онеги гладкой берега, —
Тогда в поля! Тогда в луга!
И, познакомившись с лесами,
Мы кой-кого увидим сами,
Хоть их и трудно подсмотреть!..
Они то, в виде великанов,
Кроят одежды из туманов;
То, мелкие, в рыбачью сеть
Закравшись, жадно крадут рыбу;
То шарят в гнездах у гагар;
То вдруг обрушат сверху глыбу;
То на кого нашлют угар,
Под час иной — на скот заразу;
И страшную всегда проказу,
Чрез знахарей-кареляков,
На свадьбе сочинят. В волков
(Да, да, в волков!) — гостей и свадьбу.
Невеста ищет жениха,
А он... Далеко ль до греха!..
Он, бедный, в чью-нибудь усадьбу
Охотой рвется на капкан!..
Так духи всем располагают:
Тузят ленивых поселян
И красных девушек пугают...
Так в тереме, наедине,
Карелка сказки говорила,
А мне молва их повторила,
И эти сказки — вот оне:
«Зачем тут ели вдруг не стало?
Ее унес наш богатырь:
На Мурму шел он в монастырь;
Вдруг стадо на него напало,
Как войско целое, волков
(Конечно, посланных духами).
Но, вмиг управившись с волками,
Добрался он и до духов
И видимых своей дубиной
Громил и бил он, как пестом,
А невидимок гнал крестом,
Считал их козни — паутиной!..
И силой честного креста
Он их — воздушных скоморохов!
Их не спасла и высота!..
И он — правдива повесть та —
Из озера сонливых лохов
Пробил в Онегу ворота:
И стал пролив там Саламейский...
Пускай с насмешкою злодейской
Клевещут духи на него:
Он не боялся ничего!
Мы помним змея Тугарина:
Он триста сажен был длиной
И горы подымал спиной;
Но Заонегина дубина
Ему далась порядком, знать:
Мы помним, изо всей Карелы
Сошлась, как туча, наших рать:
Метали камни, копья, стрелы,
А змей бойцов и не слыхал!
И, лежа на скалах Онеги,
Им в уши бурею свистал
И пол-Онеги расплескал
Хвостом. Но все от Заопеги
Он не ушел! Избитый чуть,
Чертя густою кровью путь,
Чуть сонный, и Укшу дотащился
И там у Косалмы свалился.
Он так лежит там и теперь:
И с той поры огромным телом
Загородил на Кончу дверь[52]
И лег, как толстая плотина;
Его покрыла пыль и тина,
На нем скопилася земля —