Мое от страха сердце жмется,
И весь я — как под бурей трость;
И слышу, — все во мне трясется,
И ударяет кость о кость...
Почто ж томить?.. Вели скорее
Меня изгладить из живых
И душу свободить от духа,
От смерти кости свободить! —
И! что есть человек, сын персти,
Что Ты так чествуешь его,
И, с непонятною заботой,
О нем радеешь и болишь,
И в дивных утренних виденьях
Ему о тайном говоришь?..
За что ж меня терзать? — И долго ль
Мне ропотным и скорбным быть?
Пусть я грешу, — но что я значу
Перед Тобою, страж людей?
Зачем сражать меня стрелами —
Негодовать, как на врага?
Чтоб не помиловать страдальца,
Не снять бы всех его грехов —
Из жалости к сей бедной жизни!!.
Ведь, может, завтра же придут,
Меня поищут... и напрасно!
Страдальца боле не найдут!..»
ГЛАВА XXIV
«Ах, для чего не соизволил
Господь вести Свой суд открыто,
Поставить правду на земле,
И так судьбы людей устроить, —
Чтобы пороки за собой
Влекли свое и наказанье?
Напротив, что бывает здесь? —
Преступники живут спокойно,
Спокойно у сирот берут
Последний родовой участок,
Спокойно чуждые стада
В свои загоны загоняют
И с ветхих рубищ нищеты
Последний лоскут отдирают!
Так бедных мучат, позабыв,
Что те — их братья, те же люди!
Но их считают ли людьми?
Толпы их, скрывшись в темных дебрях,
Выходят лишь ночной порой,
Чтоб на полях, уже пожатых,
Забытый колос подобрать
И пропитать своих младенцев...
Как часто острый, горный дождь
Покров убогий пробивает, —
И мать, прижав к груди дитя,
На хладный камень упадает,
Изнеможенная, без сил!..
Как часто сильный у бессильных
Детей от персей нагло рвет
И их назад не отдает —
Без тяжкой платы, без залога! —
Кем жмет елей он из олив,
Кем точит сок из винограда, —
Того как часто голод жмет
И жажда тяжкая сжигает! —
Но труженик не смеет сей
Скрепить уста роскошной влагой,
Текущей под его рукой:
Над ним бдит глаз ему чужой;
Чужое делает он дело!..
И на селе и в городах
Кричат обиженные люди:
Конечно, крик их слышит Бог,
Но им томиться допускает...
Есть люди, кои с темнотой
Сроднилися, как птицы ночи:
Для них несносен свет дневной —
Он колет им, как правда, очи!
Смотрите: вот убийца встал
И точит нож при свете лунном;
Вот обольститель ждет, когда
Стемнеет в улицах пустынных:
Ему и темнота светла,
Он говорит: «Чтоб не узнали, —
Закрою я себе лицо!» —
Они, как филины, боятся
Людей и света и дрожат,
Когда прохожих повстречают:
Однако ж, не смотря на то,
Упрямо достигают цели
Преступных замыслов своих
И пожеланий своевольных,
И дерзко, парус распустя,
Несутся по морю разврата,
Спеша умчаться, унестись
От тихой ясности душевной
В крутой, мятежный ураган,
И от живых потоков сладких —
В безводье, в знойные пески!..
О, страшно заглянуть к ним в душу
Там все нечисто, все темно!
Они — греха живые гробы,
Легки и в мыслях и в делах...
Судьба им будто помогает!
Конечно, умирают же
И эти изверги; но жребий
Их — общий всем: как колос сельный,
Пожнет их смерть своей косой!!.
Так где ж над злыми правда здесь?!.
Еще ль со мной хотите спорить?!
Так пусть же Бог решит наш спор!..»
ГЛАВА XXVIII
«Есть место серебру, и злато
Мы плавим из драгих песков;
В земле рождается железо,
Из горных камней плавят медь. —
Безноги вы, драгие камни:
На чем вам бедным избежать
Руки пытливой человека?
Зато зарылись глубоко
Вы, по подгориям, в пещеры...
Но человек следит, следит —
И вас, отшельников, находит,
И вносит розыски и свет
Подземья в мрачные конуры. —
И докопался рудокоп
До потаенных тех заклепов,
Которые преградно свет
От древней тьмы отмежевали
И отделили нас — земных —
От забытых теней подземных:
Оттоль, из нор и тайников,
Журчит ручей металлоносный...
Земля, на коей, вместо риз,
Кипит златое море жатвы,
Внутри изведена огнем.
И там живет, в прохладных гнездах,
Лазурный камень: он скреплен
Златыми блестками. Туда
Стезю нашел землекопатель, —
Стезю, которой не видал
Ни легкий сокол островзорный,
Ни коршун. Той стези не зрел
Ни лев — ревун золотогривый,
Ни чуткий быстроногий пард...
О, чудодеен человек! —
Упорно подрывая горы,
Он подсекает корни скал, —
И с громом рушатся громады,
И тайны гор обнажены! —
Из камней он выводит реки
И запирает бег речной,
И много, многое он знает!!.
Откуда ж мудрость? — Он молчит!
Откуда виденье и разум? —
Об этом он не говорит!
Вотще и горы подкопал,
Вотще и землю вопрошает:
Богатства мудрости — не в ней!
«И я в себе ее не вижу!» —
Седая бездна говорит...
Достань хоть золото Офира,
Анфракс и оникс дорогой,
Стань обладателем сапфира,
Сбери хоть все богатства мира, —
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
Премудрость выше всех сокровищ! —
И почвы Эфиопской сын,
Смарагд, ничто пред ней! — Откуда ж
Премудрость сходит к нам? И где,
Где разумения источник —
Святый премудрости родник?..
Не от земли премудрость, нот!
В земном ее напрасно ищут:
Она сокрыта от людей!..
Пошли орла в разлив лазурный, —
Он встретит взором солнца луч,
Крылом прорежет область туч
И стерпит натиск вихрей бурный:
Но мудрости ни выше туч,
Ни в царстве воздуха не встретит! —
И говорят и Аввадон
И смерть: «Мы слышали ушами
Своими, что славна премудрость,
Но не видали мы ее!»
Никто не знает волей Бога;
Таинственны Его пути;
Сокрыт чертеж мироправленья;
В глубокой тайне скрыт раздел
Людского счастья и несчастья:
Никто не знает, что, кому?!.
Но все то ведает премудрость;
Все ясно ей, что нам темно...
Где ж путь и ключ к ее чертогу? —
Где ненаходную найти?
Спроси у звезд — они молчат;
Спроси у бездн — не отвечают!..
Один, один лишь знает Бог, —
Куда к премудрости дорога,
И где и как она живет!
Он ведает, зане объемлет
И землю взорами кругом
И всю безбрежность поднебесья;
Он ведает, зане Он Сам
И ветер взвешивал, и воды
И размерял и разливал...
Он предписал дождю законы,
Он молниям назначил путь,
И путь провел стреле громовой...
Тогда — Всезиждущий познал
Чудотворящую премудрость:
Ее Он обнял, осязал, —
И Сам, Господь неисследимый,
Исследовал ее, и Сам
Изрек заветно человеку —
В урок народам и векам:
«Премудрость (ведайте народы!)
Воистину есть Божий страх,
И удаление от зла
Есть веденье и вместе разум!..»
ГЛАВА XXXVIII
Тиха пустыня. Воздух ясен.
Беспечно златогривый лев
Лежит, как царь, с своей подругой,
Величествен и горделив,
В тени алоя и олив,
Под стройной, длинноотенной пальмой.
Вдали стена зубчатых скал;
Над нею — купол бирюзовый,
Под дымкой легких облаков,
Летучих чад златого утра,
Слитых из роз и перламутра. —
И рыщет по пескам шакал,
Услужник льва и ловчий верный;
А тигр, из чащи тростника,
Сверкая красными глазами,
Младую серну сторожит...
И скачет пестрый леопард,
К ловитве когти распуская...
Газель — красавица пустынь, —
Рисуясь, с стройной прямизною,
Как мысль, воздушна и легка, —
Ища убежища от зною,
Летит, как меткая стрела,
С своей семьей в оаз тенистый...
Орел ширяет в высоте;
И суетится длинноногий,
Беспамятный строфокамил,
Отец безгнездного семейства...
И, жадный солнечных лучей,
Из темных нор пустынный змей
Ползет, — и радуги играют
На зеркальном его хребте:
Багрянцем, синевом и златом
Сияя в панцире кольчатом,
Он блещет в дивной красоте...
И слыша час полдневный зноя,
Стада легли у родников,
Среди свежеющих оазов,
В траве душистой у холмов,
Где смоквы плод янтарный зреет
И рдеет в финике рубин. —
И легкой пеленой несется,
Шумит, пестреет и дождем
Из яхонтов живых и злата —
То сеется, то вьется рой
Златолазурных насекомых.
И стонет горлица в тиши,
В своем гнезде под тамаринтом;
И чад питает пеликан.
А между тем, степной дорогой;
Через песчаный океан,
В богатый край Авсидитийский
Идет Саввейскйй караван.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Вдруг что-то черное мелькнуло,
Как язва, на краю небес,
Растет, растет, все ближе, ближе,
И солнце, потеряв лучи,
Побагровело, зашаталось
И покатилось в море туч,
Как тусклый шар, налитый кровью...
Пустыни обнял тайный страх;
Но тишина везде, как в гробе,
И ветры спят... Кругом полны
Предчувствием и ожиданьем