Друзья, мы вихрем за героем
Вперед... умрем иль победим!
Идем, идем, друзья, на бой!
Герой! нам смерть сладка с тобой.
Хор
Идем, идем, друзья, на бой!
Герой! нам смерть сладка с тобой.
Между 1812-1816
ТОСТ В ПАМЯТЬ ДОНСКОГО ГЕРОЯ[1]
О други! Платова могила сокрыла,
И в день сей протек уже год
С тех пор, как не стало донского светила, —
И грустен придонский народ...
Он храбро с донцами в кровавую сечу —
И громы и гибель враждебным полкам!.
И весело в битве к победе навстречу
Скакал по гремящим полям!
Пред ним трепетали дунайские воды
И берег Секваны[2] дрожал;
Донцам и Платову дивились народы,
И мир его славным назвал!
Но, други, Платова могила сокрыла,
И в день сей протек уже год
С тех пор, как не стало донского светила, —
И грустен придонский народ...
И грусть по герое мы чувствуя нову
В день, памятный нашим сердцам,
Напеним фиялы: «Бессмертье Платову
И честь знаменитым донцам!»
«...Бессмертье Платову!
И честь знаменитым донцам!»
3 января 1819
АВАНГАРДНАЯ ПЕСНЯ
Скоро зов послышим к бою
И пойдем опять вперед;
Милорадович с собою
Нас к победам поведет!
Над дунайскими брегами
Слава дел его гремит;
Где ни встретится с врагами,
Вступит в бой — врагов разит.
Вязьма, Красный, Ней разбитый
Будут век греметь у нас;
Лавром бед его обвитый
Бухарест от бедствий спас.
Чтоб лететь в огни, в сраженье
И стяжать побед венец,
Дай одно лишь мановенье,
Вождь полков и вождь сердец!
Друг солдат! служить с тобою
Все желанием горят;
И, к трудам готовясь, к бою,
Общим гласом говорят:
«Милорадович где с нами,
Лавр повсюду там цветет;
С верой, с ним и со штыками
Русский строй весь свет пройдет!..»
ПАРТИЗАН СЕСЛАВИН
Он в юности своей весь отдался наукам,
Дышал мечтой о жизни боевой;
И чтением он ум обогащая свой,
И душу приучал к волшебным славы звукам...
Но вдруг... Двенадцатый, с его войною, год!
Пожар! Отечество горит — и весь народ
К оружью от сохи... И косы на защиту...
Кто там на дереве сидит
И, пепельной золой покрыту,
Москву святую сторожит?
Кто так искусно нам дает правдивы вести?
Он храбр и прям, как меч! Ни трусости, ни лести!..
Вот Вильна, польский град, французами кипит!
Двадцатиградусный мороз трещит!
И русские сердца трещат от правой мести!
Кто ж воин сей с отвагою такой,
В крови, с подвязанной рукой,
С дружиной ломится в вороты?
Вот груды золота в разбитых сундуках:
Пусть гинет золото в снегах,
Ему важнее есть заботы,
Чтоб славу скользкую держать в своих руках...
Героям древности он благородством равен,
Душой прямой россиянин,
О нем вещал бы нам и предок-славянин:
«Се — славен!»
Между 1812-1825
ПАРТИЗАН ДАВЫДОВ
Усач. Умом, пером остер он, как француз,
Но саблею французам страшен:
Он не дает топтать врагам несжатых пашен
И, закрутив гусарский ус,
Вот потонул в густых лесах с отрядом —
И след простыл!.. То невидимкой он, то рядом,
То, вынырнув опять, следом
Идет за шумными французскими полками
И ловит их, как рыб, без невода, руками.
Его постель — земля, а лес дремучий — дом!
И часто он, с толпой башкир и с козаками,
И с кучей мужиков, и конных русских баб,
В мужицком армяке, хотя душой не раб,
Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,
И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан.
Но милым он дарит, в своих куплетах, розы.
Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..
Между 1812-1825
СМЕРТЬ ФИГНЕРА
Уж солнце скрылось за леса.
Пойдем и сядем здесь, любезный ...евич!
Ты закрути свои два длинные уса!
И ты, как сказочный Иван-царевич,
Слыхал, видал большие чудеса!..
Но я один, и вижу, как в картине,
Живой, картинный твой рассказ,
Как бились вы насмерть над Эльбой на плотине,
Где Фигнер-партизан, как молния, угас...
О, Фигнер был великий воин,
И не простой... он был колдун!..
При нем француз был вечно беспокоен...
Как невидимка, как летун,
Везде неузнанный лазутчик,
То вдруг французам он попутчик,
То гость у них: как немец, как поляк;
Он едет вечером к французам на бивак
И карты козыряет с ними,
Поет и пьет... и распростился он,
Как будто с братьями родными...
Но усталых в пиру еще обдержит сон,
А он, тишком, с своей командой зоркой,
Прокравшись из леса под горкой,
Как тут!.. «Пардон!» Им нет пардона:
И, не истратив ни патрона,
Берет две трети эскадрона...
И вот опять на месте стал,
Как будто и не он!..
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Он широко шагал!
И часто, после шибкой драки,
Его летучие биваки
Сияли где-нибудь в глуши:
В болоте топком, в чаще леса,
На гребне дикого утеса...
И вот Орловский сам картину с них пиши!
Храпят у коновязи кони,
Звенят над кормом удила.
«Никто не смей снимать седла!
Кругом француз!.. Мы тут как рыба в тоне;
Дремли без сна и будь готов!»
Так он приказывал... И, лежа вкруг котлов,
Курят табак усатые гусары,
И зорко вдаль глядит козак...
И он своим рассказывает так:
«Я бился с турком, мне знакомы янычары;
Тогда служил я с пушкою пешком.
— Готовы лестницы? — сказал Каменской.
А было то под грозным Рущуком. —
Но ров не вымеряй... Тут с хитростию женской
Потребно мужество... И кто из удальцов
Украдкой, проползет и вымеряет ров? —
Он всё сказал. И я пустился...
Темнело в поле и в садах,
Муллы сзывали на молитву,
И турки, говоря про битву,
Табак курили на валах...
Фитиль над пушкою дымился.
Дремал усталый часовой...
Я подошел... перекрестился...
И лот, на снуре, весовой
Тихонько с берега скатился...
Я вымерил и возвратился.
И храбрый русский генерал
Спасибо русское за подвиг мне сказал,
И я в душе ношу спасибо это.
Хозяин мудрый правит светом:
Товарищи, наш Бог велик!
Он от погибели спасает неминучей».
Так он рассказывал... и красный луч зари
Уже проглядывал вдали за синей тучей...
Тогда в Саксонии вели войну цари,
И против них Наполеон могучий,
Как темная гроза, над Эльбою стоял,
И в перемирие он битвы замышлял...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Чу, кто там проскакал
Близ городка красивого Дессау?
Конечно, к Верлицу? Да, Верлиц — сад на славу!
Я сам в нем был, и он меня пленял...
«Смотрите, и не пьян, а по колено море:
Вот партизан прямой! В груди заслышав горе,
В веселый сад он мчится погулять!
А может, и не в сад... Как знать?
Уж перемирию конец... опять тревоги:
Французской конницей заставлены дороги,
В саксонских городах везде француз!..
Наш партизан лихой! Уж подлини» не трус...
И он без устали... всю ночь считает звезды!
Сам проверяет цепь и ставит сам разъезды...
При нем никто не смей зевать!»
Но кто взмутил песок зыбучий?
Что там синеется? Как издали узнать?..
Быть может лес, быть может тучи...
Ах, нет, то к Верлицу валит французов рать...
«Бей сбор! Муштучь! Труби! Вся партия к походу!
Француз объехал нас дугой
И жмет к реке. Друзья, назад нам — прямо в воду!
Вперед — на штык, на смертный бой!
Но я, друзья, за вас в надежде,
Что слово смерть не испугает вас:
Не всё ль равно, что годом прежде,
Что позже десятью возьмет могила нас!..
Слушай! стоять! не суетиться!
Патрон и мужество беречь!
Стрелкам по соснам разместиться:
Ни слова... ни дохнуть, в тиши стеречь!
Драгуны могут, спешась, лечь...
А вы, мои залетные гусары,
Бодри коней и сноровляй удары!
Ни вы меня, ни я друзей не выдавал!
Дай сабле поцелуй, и бьемся наповал!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шумит... вдали песок дымится:
Француз сквозь частый бор проник.
Палят!.. Вот конница и пеших крик;
Уланы польские... и всё на нас валится,
Как лес!.. «Молись — и на коня!
Сюда, на узкую плотину:
Одна сменяй другую половину.