Отец. Это и есть само абсолютное.
Учитель. В таком случае я — то же самое абсолютное?
Отец. Нет, вы — только творение его человек.
И эта свобода веры нимало не опорочивается доверием к авторитету.
Учитель. Над этим я должен подумать… Но разъясните мне еще одно недоумение. — Фактически вера всегда является признанием чего–то сказанного другими, и верующие люди постоянно ссылаются на слова святых, на тексты священного Писания, одним словом — на авторитет. Авторитет же, согласитесь, не является доказательством убедительным.
Отец. Могу вам ответить на это. — Авторитету я доверяю, только предполагая, что он говорит истину. Это не освобождает меня от долга исканий и сомнений. Православная вера, в отличие от католической, не есть доверие к авторитету. В истинности того, что говорит авторитет, я еще должен «удостовериться» и удостоверяюсь непосредственно, хотя и соборно или церковно. Если, например, авторитет говорит мне, что Бог троичен в ипостасях, я, доверяя авторитету, ищу, сомневаюсь и ciapaюсь постичь это, пока не удостоверюсь, т. е. пока не поверю.
Учитель. А если не удостоверитесь?
Отец. Пока не удостоверюсь, до тех пор не поверю. Но я сознаю слабость моего ума и немощь моей веры. Поэтому, из доверия к авторитету, я буду остерегаться категорически отвергать утверждаемое им. Так ведь и вы остерегаетесь решительно отвергать новую научную теорию, даже нелепую, если она высказана гениальным ученым.
Учитель. Все у вас выходит так просто и гладко, что я начинаю недоумевать, почему же я сомневаюсь. Откуда мое сомнение, если я соединен с несомненным?
Выяснив же достоверность, легко объяснить и сомнение,
Отец. Вот это правильная постановка вопроса! — В объяснении нуждается не достоверность, а сомнение. — Когда человек сомневается, он уединяется, замыкается в себе самом. Тогда он словно сжимается и как бы (только как бы!) отрывается от полноты своей жизни и деятельности в мире. Сомнение связано с бездеятельностью: деятельные, активные люди сомневаются редко. Сомнение — ограничение себя в бездеятельном мудровании, часто в пустом резонерстве. Когда вы деятельно любите людей и деятельно «общаетесь» с ними, — тогда у вас нет сомнений в их существовании, нет и быть не может. Стоит вам «отойти» от людей и уединиться в себе, как сейчас же сжимается в оторванный комочек ваша жизнь и делаются возможными, и возникают сомнения, которым и конца нет. В уединении своем вы воспринимаете абсолютное и несомненное в очень обедненном виде — как индивидуально–ограниченное, как «собственно–ваше» сознание. Расширяясь в деятельную
жизнь, замечаете, что расширяется и сфера несомненного. Сомнение столько же болезнь сознания, сколько болезнь воли.
Учитель. При всей справедливости этих замечаний, вы, мне кажется, слишком преуменьшаете положительную сторону и ценность сомнения; а между тем без него нет и знания.
которое может быть и бесплодным и полезным и необходимым.
О т е ц. Я вовсе не хочу отрицать того, что сомнение полезно и необходимо. Надо сомневаться во всем, даже в учениях веры — «испытывать» их. Но не надо забывать, что сомнение («смерть») — только путь и средство. Чрез сомнение надо добиваться несомненного. Нельзя вечно пребывать в сомнениях и колебаниях, успокаиваться на них. Вы сами знаете, что это равнозначно отказу от деятельности и жизни. И я отрицаю такое, «бесплодное» сомнение, засохшую смоковницу, сомнение «статическое», а не сомнение как путь к истине или как прием искания ее разумом. Я утверждаю: необходимо преодолевать бесплодное сомнение как болезнь и немощь, а преодоление его возможно только чрез преодоление собственной своей уединенности. Это не воообраемое, не мысленное только
Бесплодное сомнение преодолевается верою и деятельною любовью,
преодоление. Расширяясь, я действительно расширяюсь — действительно растет для меня со мною и во мне несомненное. Хочешь убедиться в существовании людей и узнать их — деятельно их люби. Хочешь узнать, есть ли Бог, — в деятельной любви к людям и миру деятельно люби Бога.
Учитель. Как же мне Его любить, если я не уверен, что Он существует!
Отец. Если совсем его не знаете, если нет у вас ни малейшего ощущения Его, тогда деятельно любите людей: любовь к Богу вместе с уверенностью в Его бытии придет сама собой. Таков мудрый совет евангелиста Иоанна: «Любите друг друга, и тогда узнаете, что Бог есть любовь». Но в малой степени Бог соединен со всяким человеком — как абсолютное; и ложь, будто кто–нибудь совсем Его не знает. Бытие Божие досто
с чем связаны необходимость раскрытия веры в делах и значение авторитета.
вернее собственного нашего бытия. На необходимости же того, чтобы вера раскрывалась в делах, покоится особый род удостоверения в истине. — Как до некоторой степени мы убеждаемся в ней одним разумом, так же до некоторой степени — и одною деятельною любовью, не рассуждающею. Потому–то праведники и являются для нас авторитетом. Они удостоверяют себе и нам истинность того, во что верят. Они словно указывают, где мы должны искать несомненное. — Мы ищем и убеждаемся, разумом ли — чрез сомнение, деятельною ли любовью — чрез реальное (а не воображаемое только) единение с ними.
Учитель. А могут ли праведники ошибаться?
Отец. Конечно. И тот, кто обладает способностью разумно рассуждать, должен, обязан и разумом испытывать сказанное ими, сомневаться и проверять, пока не достигнет достоверности. Достигнет же он тогда, когда и познает ее разумно и постигнет ее деятельною в любви верою. Полнота достоверности в полноте осуществления истины, осуществления свободного.
Учитель. Все это во многом очень удачно разрешает мои сомнения. Однако мне бы хотелось, прежде чем мы перейдем к дальнейшему, хорошенько все обдумать. Поэтому не отложить ли нам продолжение нашей беседы до завтра?
Отец. Прекрасно. — Времени у нас, слава Богу, достаточно, а час уже поздний.
Данное даже в сомнении безусловное есть Бог. Но
Учитель. Обдумав вчерашний наш разговор, я готов в основном принять развитые вами взгляды. И мне ясно, что вы уже дали доказательство бытия Божьего. Разумеется, Бог и есть то несомненное и безусловное, что мы находим в нашем сознании и даже в самом нашем сомнении. Однако кое–что мне еще не вполне понятно.
— Каким образом совершается скачок от субъективного сознания к объективному бытию? Несомненное является моим свойством, т. е. мною самим. Но сколь бы несомненною ни была моя мысль о чем–то безусловном, она от этого не становится еще объективною действительностью.
Бог отнюдь не субъективная мысль, а абсолютное бытие.
Отец. Удивляюсь, что после всего сказанного вы все ещё считаете абсолютное и несомненное только вашею мыслью. Безусловное не безусловно, если оно — только ваша мысль, только вы; как оно не безусловно и в том случае, если оно и не вы. Когда я говорю, что внешний мир (или любой предмет внешнего мира) «е с т ь», это «е с т ь» не только мое «свойство», но столько же и «свойство» внешнего мира. Больше того
— оно столько же сам внешний мир, сколько и сам я. Откуда иначе во мне уверенность в существовании внешнего мира, вообще — иного, инобытия? Откуда сама мысль об ином? Даже когда я утверждаю, что я сам существую («есть»), я утверждаю, что это существование или это «есть» больше и богаче, чем я. Потому я и ставлю вопрос, существую ли я; потому и могу усомниться даже в собственном моем бытии. Не так ли? — Я — только одно из проявлений «бытия», под которое себя моим суждением» подвожу» или в которое им себя «включаю»; собственно говоря — лишь познавательно утверждаю мою в него включенность. Ведь мы живем не в мире теней и воображения, не в рахитическом мире болезненного скептика, но — в реальном, полнокровном бытии.
Учитель. В этом случае получается какое–то странное соотношение между моим бытием и объективным бытием, которое оказывается и мною и не мною.
Отец. Так оно на самом деле и есть. И вы, видимо, немного запамятовали то, о чем мы говорили вчера. Присмотритесь к религиозному
Бог двуедин с человеком, и это
опыту. — Верующий, несомненно, постигает Бога и, следовательно, от Бога отличен. Не будучи отличным от Него, он бы не мог себя Богу противопоставить. Но верующий един с Богом, так как иначе у него бы не было уверенности, что он постигает Бога, т. е. что его вера в Бога есть и Бог в нем. Религиозный опыт возможен лишь при том условии, если есть двуединство Бога и человека. При том же самом условии возможно и достоверное знание о Боге, о мире, о всем существующем.
Учитель. Теперь я вполне отчетливо вспоминаю нашу вчерашнюю беседу. Но точно ли бытие Бога несомненно?
О т е ц. А как же иначе? — Мне помнится, что и об этом мы вчера говорили достаточно. Ведь мы не могли бы думать о сомнительном бытии, если бы не были двуедины с бытием несомненным, т. е. Богом.
двуединство есть Бого–человечество.
Учитель. Наконец, я вполне вас понял!
— Вы показываете мне не только абсолютное бытие, но и абсолютное бытие, как Богочеловеческое. Двуединство мое с абсолютным бытием не что иное как Богочеловечество. Не правда ли?
Отец. Конечно. Однако дело тут не только в моем двуединстве с Богом, но и в вашем, и в двуединстве с Богом, а чрез Него со мною и с вами, всякого человека, всех людей и всего существующего вообще. Богочеловечество есть всеединство с Богом и в Боге.
Учитель. Не в этом ли смысле Христа называют новым Адамом?
Отец. Новым и единственно–истинным.
Учитель. Сейчас только мне казалось все ясным и несомненным. А теперь опять меня волнуют сомнения. — Бог, с которым всеедин мир, представляется мне слишком отвлеченным, безжизненным. Разве в религиозном опыте Бог не более, чем что–то абсолютное и несомненное?
Но Бог не только отвлеченное «абсолютное» и «несомненное» —
Отец. Бог есть это абсолютное и несомненное, но не только оно. Когда мы рассматриваем лишь знание, естественно, что мы воспринимаем Бога ограниченно — только как основу и существо знания, как Истину или Разум, Логос или Слово.