Нет никого, кто, если его неволят, гневался бы больше, чем женщина, но и никого, кто неволил бы сам себя больше, чем женщина, когда она охвачена желанием выказать свое чувство. Я часто вижу одну женщину, которая не сочла долгим семилетнее одиночество и заключение вместе с человеком, которого она любила. И хотя природа не отказала ей в прелестях, которые сделали бы ее достойной самого лучшего общества, она не желала нравиться никому, кроме того, кто удерживал ее в заточении. Я знаю другую, которая в отсутствие своего друга никогда не показывалась без сопровождения кого-нибудь из друзей и слуг своего любимого, свидетельствуя этим постоянство своего чувства. Одним словом, когда такая любовь запечатлевается в благородном сердце дамы, эта любовь становится настолько сильной, что ничто не может ее изгладить. Беда в том, что чаще всего это кончается для женщин плохо: чем больше они любят, тем меньше бывают любимы. Всегда найдется кто-нибудь, кому доставит удовольствие, не считаясь с ними, заронить в их душу тревогу, сделать вид, что влюблен в другую. Тогда бедняжками овладевают странные фантазии. Не умея с легкостью устраниться и переключиться на новый предмет, изгоняя тем самым одну любовь с помощью другой, женщины не могут отделываться от мужчин так просто, как мужчины от женщин. И они начинают из-за одного мужчины хулить всех. Они объявляют безумными всех, кто влюблен. Проклинают тот день, когда впервые полюбили. Клянутся никогда не любить, но это продолжается недолго. Тотчас у них перед глазами встает образ того, кого они так любили. Если у них сохранилась какая-нибудь вещица от него, они осыпают ее поцелуями, орошают слезами, превращают в свое изголовье и подушку и сами выслушивают свои собственные горестные жалобы. Сколько я видел женщин, готовых последовать за своим возлюбленным в ад, дабы, подобно Орфею, попытаться вернуть утраченную любовь! Чьи черты, если не Безумия, различимы во всех этих поступках? Отделить свое сердце от себя самой, находиться то в мире, то в войне сама с собой, таить и скрывать свою скорбь; меняться в лице тысячу раз на день: чувствовать, как кровь то приливает к лицу, то вдруг отливает и румянец сменяется бледностью по мере того, как нами овладевают стыд, надежда или страх; искать то, что нас мучает, притворяясь, что хотим его избежать, и тем не менее опасаясь его найти; внезапно рассмеяться среди тысячи вздохов; обманывать самое себя; пылать в отдалении, леденеть вблизи; прерывисто говорить и вдруг смолкать — разве это не поведение человека, лишившегося рассудка?
Кто оправдает Геракла, сматывающего клубок Омфалы[119]? Или мудрого еврейского царя со множеством его жен[120]? Или Ганнибала, столь низко павшего из-за женщины[121]? О множестве других, которых мы видим каждый день, измучивших себя настолько, что они сами себя не узнают? В чем же причина этого, как не в богине Безумие? Ибо в конце концов она делает Амура таким великим и грозным; и его следует простить, если он действует неразумно. "Признайся же, неблагодарный Амур, сколько благ тебе я принесла? Я тебя возвеличиваю, я возвышаю твое имя, без меня тебя и богом-то не считали бы. А в благодарность за то, что я тебя всюду сопровождаю, ты не только хочешь меня покинуть, но и запретить мне появляться там, где бываешь ты!"
Я полагаю, что сумел доказать вам то, что обещал; а именно, что до сих пор Амур не мог существовать без Безумия. А теперь нужно пойти далее и доказать, что иначе и быть не могло. К этому я и приступаю. Аполлон, ты признался мне, что любовь — не что иное, как желание наслаждаться близостью и слиянием с любимым существом. Является ли любовь желанием или чем-нибудь иным, она не может обходиться без желания. Нужно признать, что, как только эта страсть овладевает человеком, она его возбуждает и изменяет, ибо в его душе беспрестанно безумствует желание, которое постоянно мучает и подстегивает ее. Если бы это волнение ума было естественным, оно не вредило бы ему так, как это обычно происходит, а будучи противно его природе, оно так терзает его, что он становится не тем, чем был. Таким образом, ум, не находящийся в состоянии внутреннего покоя, а, напротив, взволнованный и мятущийся, нельзя назвать мудрым и уравновешенным. Но дальше — еще хуже, ибо он принужден раскрыться, а это он может осуществить, только пользуясь как средством лишь телом и его членами.
Тот, кто пускается в путь, решив добиться любви, должен поставить перед собой две задачи: доказать свою любовь и вызвать у любимой ответное чувство. Что касается первого, то высоко ценится умение хорошо говорить, но одного этого мало, ибо большая искусность и непривычная сладостность речи сразу вызовут подозрение у той, кто вам внимает, и заставят ее насторожиться. Какое же нужно другое доказательство любви? Возможность сразиться за свою даму и защищать ее интересы представляется не всегда. Вначале не предлагайте ей помощи в ее хозяйственных делах. Пусть лишь она поверит, что вы страстно влюблены. Нужно долгое время, долгое служение, горячие мольбы и сходство душевного склада. Другой целью влюбленного должно быть стремление завоевать ее любовь, но тут многое зависит от вашей избранницы. Но самое великое волшебство, которое необходимо, чтобы быть любимым, — это любить[122]. Вы можете сколько угодно возжигать ароматные травы, прибегать к талисманам, заклинаниям, приворотным зельям и магическим камням, но, если вы действительно хотите помочь себе, выказывая свою любовь и говоря о ней, вам нет надобности прибегать к столь нелепым средствам. Если вы хотите быть любимым, будьте любезным. И не просто любезным, но соответственно вкусам вашей подруги, которой вы должны подчиняться и ею мерить все, что вы хотите сделать и сказать. Будьте кротким и скромным. Если ваша подруга не хочет видеть вас таким-то, смените курс и плывите под другим ветром или же вовсе не пускайтесь в любовное плаванье. Не было согласия у Зета с Амфионом[123], так как занятия одного не нравились другому. Но Амфион предпочел изменить свое и вернуться к доброй дружбе с братом. Если любимая вами женщина корыстолюбива, то превратитесь в золото[124] и так проникнете в ее лоно. Все поклонники и друзья Аталанты[125] были охотники, потому что ей нравилась охота. Многие женщины, чтобы понравиться своим друзьям-поэтам, сменили корзиночки с вышиванием на перо и книги[126]. И уж нельзя понравиться, противореча склонностям тех, чьего расположения мы ищем. Грустным претит слушать пение[127]. Тот, кто привык ходить шагом, неохотно следует за любителем бега.
Теперь скажите мне, являются ли эти изменения, противоречащие вашей природе, проявлениями подлинного безумия или хотя бы не исключают наличия его? Говорят, что есть много людей, столь сходных по своему характеру, что для влюбленного не составит труда изменить себя ради любимой. Но если эта дружба столь нежна и приятна, то от нее и Безумие будет в полном удовольствии, а тогда в ней будет очень трудно установить равновесие. Ибо, если это истинная любовь, то она велика, яростна и сильнее всех доводов рассудка. И, подобно коню с поводьями на шее, она погружается так глубоко в эту сладостную горечь, что забывает о других частях души, которые пребывают в бездействии; а потом, долгое время спустя, охваченная поздним раскаяньем, свидетельствует тем, кто хочет ей внимать, что была столь же безумна, сколь и другие.
Теперь, если вы не находите безумия в любви с этой стороны, скажите мне, сеньоры[128] и те среди вас, кто знают толк в любви, не признаете ли вы, что Амур стремится к соединению с любимым существом? А ведь это — самое безумное желание в мире, поскольку в этом случае Амур как таковой перестал бы существовать, будучи любимым и любящим, слитыми воедино, что так же невозможно, как если бы породы и явления, столь же индивидуально обособленные друг от друга, могли бы соединиться, не изменив своей формы. Вы можете сослаться на соединение между собой ветвей деревьев, перечислить мне все виды прививок, которые удалось когда-либо изобрести богу садов. Однако вы никогда не найдете двух человек, слившихся воедино. А трехтелых, как Герион[129], — сколько угодно.
Итак, Амур никогда не обходился без общества Безумия, да и никогда не сможет без него обойтись. А если бы он и сумел это сделать, ему бы не следовало этого желать, потому что в конце концов с ним перестали бы считаться. Ибо какой властью, каким блеском он обладал бы, если бы пребывал возле Мудрости? Она бы ему твердила, что не следует любить одного больше, чем другого; или, во всяком случае, этого не показывать, дабы не оскорбить чью-нибудь нравственность; что не следует делать для одного больше, чем для другого. И в конце концов Амур сошел бы на нет или не его разделили бы на столько частей, что он бы захирел.
А уж если ты, Амур, должен обходиться без помощи Безумия, то послушайся доброго совета: не требуй, чтобы тебе вернули глаза. Нужды в них тебе никакой, а повредить тебе они могут сильно. Если бы ты ими во что-нибудь слишком уж всматривался, то сам себе пожелал бы зла.
Как вы полагаете, думает ли старый солдат, идущий на приступ, о рвах, противнике и множестве аркебузных перестрелок, которые его ожидают? Нет. У него одна цель — как можно скорее очутиться над проломом в стене, а до прочего ему и дела нет. Первый, кто пустился в море, не помышлял об опасностях, с коими мог встретиться. Разве задумывается игрок о возможности проигрыша? А ведь они, все трое, пребывают в опасности быть убитыми, утопленными, разоренными. Но что им до этого! Они не видят, да и не хотят видеть того, что могло бы им причинить неприятности. Так и любовники. Если бы они когда-нибудь ясно осознали опасность, которая им угрожает, и поняли, сколь они обмануты и одурачены и сколь призрачна надежда, которая постоянно заставляет их устремляться вперед, они бы и на час в это не Ввязывались. И тогда погибло бы твое владычество, Амур, которое держится благодаря невежеству, беспечности, надежде и слепоте