И.Ю. ПодгаецкаяЛУИЗА ЛАБЕ, ПРЕКРАСНАЯ КАНАТЧИЦА
Как беззаконная планета
В кругу расчисленных светил.
Tu chantas Famour! Et ce fut ta destine[339].
Три элегии, двадцать четыре сонета и один прозаический диалог — столь количественно скромно художественное наследие, оставленное нам лионской поэтессой Луизой Лабе. Но его оказалось более чем достаточно, дабы стать одной из блестящих страниц истории не только французской, но и мировой поэзии.
Первое, что бросается в глаза при чтении посвященных Луизе Лабе книг и статей[340], — это всеми с восхищением и изумлением отмечаемая уникальность ее поэзии и ее личности в литературной и социальной жизни Франции XVI столетия. И действительно, жизнь и творчество Луизы Лабе представляют собою явление редкостное по своей самобытности.
Несмотря на то что Луиза Лабе привлекала пристальное внимание уже своих современников, сведений о ее жизни не так уж и много[341]. Связные биографии поэтессы появились лишь в середине XVIII столетия. В 1750 г. лионский советник Шарль-Жозеф де Рюоль выпустил "Рассуждение о личности и сочинениях Луизы Лабе"[342], которое, однако, не будучи основанным на проверенных архивных материалах, носило весьма приблизительный характер; таковы же и "Изыскания, могущие послужить для истории Лиона или Лионцы, достойные увековечивания" (1757) аббата Пернетти[343], в которых содержалось пространное, но далеко не всегда достоверное жизнеописание лионской поэтессы. Первыми научными биографиями Луизы Лабе можно считать исследования Брего де Лю[344], Пьера Гонопа[345], Проспера Бланшемена, Шарля Буа[346]. В XX в. прежде всего усилиями Дороти О'Коннор[347] (проделавшей гигантскую работу по изысканию новых материалов в архивах Лиона), Люка Ван Брабанта[348] и Энцо Джудичи[349], выпустившего целый ряд комментированных изданий Луизы Лабе, статьи и книгу, посвященную ее творчеству, а также Карин Беррьо[350], написавшей роман о лионской поэтессе и большую монографию о ней, были собраны, как кажется, все сколько-нибудь существенные свидетельства о ее жизни. Между тем судьба Луизы Лабе заслуживает особого внимания прежде всего потому, что она столь же уникальна, как и поэтическая жизнь ее творений.
Луиза Лабе родилась близ Лиона, в Парсье, от второго брака Пьера Шарли (или Шарлье), зажиточного лионского буржуа-канатчика, о Этьенеттой Компаньон. Точная дата рождения поэтессы не установлена, но по ряду косвенных данным ее следует отнести к апрелю 1522 г. Имя Лабе отец будущей поэтессы получил "в наследство" от своей первой жены, принесшей ему в приданое торговое дело своего покойного мужа — канатчика Умбера Лабе. Мать Луизы умерла в 1525 г., и Пьер Шарли женился в третий раз на Антуанетте Тайяр, бесприданнице, бывшей двадцатью годами моложе его. Мачеха Луизы если и не дарила ее особым благорасположением, то во всяком случае не препятствовала тому, чтобы отец дал Луизе Лабе, рано обнаружившей незаурядные способности, редкое для девушки из буржуазной среды образование.
Из стихов, обращенных к Луизе Лабе (см. с. 115-159 наст. изд.), из воспоминаний современников явствует, что природа одарила ее пленительной красотой и умом, что она в совершенстве владела игрою на разных музыкальных инструментах, превосходно пела, знала греческий, латинский и итальянский языки, а круг ее чтения, как о том свидетельствуют ее собственные сочинения, был вполне соизмерим с литературной, исторической и научной эрудицией крупнейших гуманистов Возрождения. Из поля ее пристального внимания не ускользнул ни один из авторов, составлявших духовный багаж интеллигента эпохи Возрождения, — греческие историки, философы (Плутарх, Геродот, Диоген Лаэртский, Платон) и писатели (Гомер, Гесиод, Сафо, Анакреон, Аристофан, Лукиан, Феокрит), римские поэты (Лукан, Апулей, Персии, Тибулл, Проперций, Гораций, Овидий, Вергилий, Марциал, Катулл), историки, ученые и философы (Тацит, Светоний, Плиний, Сенека), итальянские писатели раннего Возрождения (Данте, Петрарка, Боккаччо) и поэты Италии конца XV-XVI в. (Серафино Аквилано, Тебальдео, Каритео, Стампа, Ариосто, Бембо), ноолатинские авторы (Иоанн Секунд, Саннадзаро, Марулл, Понтано), немецкие гуманисты (Ульрих фон Гуттен, Эразм Роттердамский) и мн. др.
Учителем и наставником Луизы Лабе был будущий крупнейший поэт Лиона Морис Сэв (1500-1564), сын лионского эшевена, с которым отец Луизы был в тесных деловых контактах[351].
Морис Сэв, учившийся в Италии, где получил блестящее образование, обладал глубокими познаниями в философии и математике, истории и музыке и конечно же, будучи сам превосходным поэтом, которого будут почитать все писатели-гуманисты XVI столетия, был редкостным знатоком античной и современной литературы. Именно Морис Сэв, чей поэтический сборник "Делия, средоточие наивысшей добродетели" (1544) свидетельствовал о его пристрастии к Данте и Петрарке, привил Луизе Лабе любовь к певцам Беатриче и Лауры. Морису Сэву она обязана и дружбой со своей блестящей соотечественницей, поэтессой Пернетт де Гийе (1520?-1545), вдохновительницей "Делии", и близостью с образованными сестрами Сэва — Клодиной, Жанной и Сибиллой, и знакомством с его другом, гениальным поэтом Клеманом Маро (1496-1544), которое состоялось, как утверждают некоторые биографы Луизы Лабе, в 1536 г. на лионском бале-маскараде, устроенном королем Франциском I, где юная поэтесса с успехом прочла свои латинские стихи, сочиненные не без помощи своего учителя[352].
Кроме гуманитарных познаний Луиза Лабе, нежно любившая своего брата Франсуа, бывшего несколькими годами старше нее, на равных с ним овладевала чисто мужскими "науками": гимнастикой, фехтованием, искусством верховой езды. II успехи ее в этом были столь замечательны, что в 1542 г. она принимала участие в турнире-спектакле, изображающем победу в предстоящей осаде Перпиньяна, разыгранном перед членами королевской фамилии во главе с дофином Генрихом (будущим Генрихом II), отправлявшимся с войсками через Лион на войну с испанцами. Этот эпизод из жизни Луизы Лабе, воспетый в "Похвалах Даме Луизе Лабе из Лиона" (см. с. 140-159 наст, изд.), даровал ей "опасное" прозвище "капитан Лоиз" — "опасное", ибо участие в турнире в мужском платье и доспехах было нарушением одного из основных христианских бытовых установлений, согласно которому "на женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье; ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий делающий сие" (Второзаконие 22:5). Позднее, в 1561 г., для ригористичного Жана Кальвина именно ношение Луизой Лабе мужского платья станет одним из основных "аргументов" для обвинения ее в аморальности[353].
Воспитание, полученное Луизой Лабе, — поистине удивительно, не только если иметь в виду ее буржуазное происхождение, но даже если сравнить его с воспитанием ее современниц, из более высоких слоев французского общества XVI столетия. Вот почему в посвящении своей книги Луиза Лабе с полным основанием защищает право женщины на широту образования. Вот почему она призывает своих соплеменниц "оторваться от прялок и веретен" и предпочесть "цепочкам, кольцам и роскошным одеждам почести, которыми нас украшают знания"
Широта образования Луизы Лабе объясняется не только тем, что ее отец имел для этого достаточные средства, не только талантливостью самой поэтессы, но и особой атмосферой, которая отличала Лион от других городов и провинций Франции.
Будучи еще с XV столетия промышленным центром на торговом пути, связывающем Италию с остальными французскими провинциями и с другими европейскими странами, Лион воспринял и итальянский стиль жизни, будь то градостроительство или оформление книжных изданий, одежда или педагогические идеи. Луиза Лабе и была воспитана на манер знатных итальянских женщин, к образованию которых в Италии той поры предъявлялись почти те же требования, что и к обучению мужчин[354].
Помимо увлечения литературой Луиза Лабе особое пристрастие питала к музыке и пению. В своих воспоминаниях лионец Антуан дю Вердье писал, что поэтесса "очаровывала своих друзей как пением, так и игрой на разных инструментах, в чем ее искусство было очень утонченно"[355]. Не случайно в "Споре Безумия и Амура" она говорит о музыке как верховном искусстве, и, казалось бы, вполне каноничный для лирики Возрождения зачин XII сонета Луизы Лабе:
О Лютня, верный друг моих несчастий,
Свидетель верный горестей моих, —
имеет под собою вполне реальную почву, ибо именно лютня была ее излюбленным инструментом.
Образование Луизы Лабе как бы реализовало ту программу воспитания, которую изложил (правда, имея в виду лишь воспитание юношей) Рабле в своем романе "Гаргантюа и Пантагрюэль" (кн. II, гл. 8). Напомним, что Рабле особое внимание обращал на занятия музыкой, затем — на знания греческого и латинского языков, а кроме того, и на необходимость разного рода гимнастических упражнений. Такое совпадение педагогических идей Рабле и направления воспитания Луизы Лабе позволило даже некоторым исследователям утверждать, что отец Луизы не без влияния автора "Гаргантюа и Пантагрюэля" решился на столь экстравагантное для лионского буржуа воспитание своей дочери