у — многообразное зрелище, постоянно менявшее облик: сначала она представилась в женском образе, затем замечательно красивой коровой, потом явилась щенком. Под конец, вылепив из глины маленького Эрота, гипербореец произнес: "Ступай и приведи Хризиду". Глина вылетела, и недолго спустя Хризида постучалась в дверь, а вошедши обняла, как безумно влюбленная, Главкия и оставалась с ним до тех пор, пока мы не услышали пения петухов. Тогда Луна улетела на небо, Геката ушла под землю, исчезли и остальные призраки, а Хризиду мы отправили почти на самом рассвете.
15. Если бы ты видел это, Тихиад, то не стал бы больше сомневаться, что есть много полезного в заклинаниях".
"Согласен, — сказал я, — пожалуй, я бы поверил, если бы видел это. Но в настоящее время, полагаю, мне извинительно не обладать таким же, как у вас, острым зрением. Впрочем, насколько мне известно, Хризида, про которую ты рассказывал, обыкновенная прелестница. Не вижу причины, зачем вам понадобились для нее глиняный посланник, гиперборейский маг и сама Луна, когда Хризиду за двадцать мин можно было привести в страну гиперборейцев. Последний вид заклинания склоняет Хризиду вполне, причем на нее оно действует совершенно иначе, чем на призраков: призраки — ведь вы утверждаете и это — убегают, услышав звон меди или железа, она же, если где-нибудь звенит серебро, на этот шум направляется. Но особенно меня удивляет сам маг: он мог бы влюбить в себя богатейших женщин и брать с них целые таланты, а он с такой скромностью, за четыре мины, заставляет влюбляться в Главкия…"
"Ты выставляешь себя насмех, ничему не веря, — заметил Ион.
16. Я бы охотно спросил тебя, что ты скажешь о людях, которые отгоняют от бесноватых страшные видения, совершенно ясно заклиная призраки. Рассказывать мне об этом незачем: все знают сирийца из Палестины Софиста-Мудреца, изощренного в таких делах, который принимает множество больных, страдающих при лунном свете падучей, закатывающих глаза и бьющих изо рта пеной, и тем не менее ставит их на ноги и отпускает от себя здравыми, избавляя от болезней за крупное вознаграждение. Когда он подходит к лежащему и спрашивает его, откуда в тело вошли болезни, то сам больной молчит, а злой дух — по-гречески или по-варварски, или иначе, смотря по тому, откуда он происходит — отвечает ему, как и откуда вошел он в человека. Сириец изгоняет духа, приводя его к клятве, причем прибегает к угрозам, если тот не соглашается. Я видел сам, как злой дух выходил из человека, похожий на черный дым".
"В том, что ты видишь подобные вещи, нет ничего особенного, — вставил я свое слово, — ты различаешь даже идеи, указанные отцом вашим Платоном; для нас же, близкоруких, это зрелище тусклое".
17. "Да разве один только Ион видел подобные вещи? — возразил Евкрат. — Разве многие другие не встречались ночью или днем с духами? Лично я созерцал их не однажды, а тысячу раз. И сперва эти видения смущали меня, теперь же, благодаря привычке, ничего неожиданного для меня они больше не представляют, особенно теперь, с тех пор как Араб дал мне перстень, сделанный из железа с крестов, и научил меня многоименному заклинанию. Может быть, впрочем, ты и мне не поверишь, Тихиад?"
"Как же мне не поверить Евкрату, — воскликнул я, — сыну Динона, ученому мужу, в особенности когда он свободно, по доброй охоте, говорит у себя дома о том, что ему кажется".
18. "Итак, по поводу статуи, — продолжал Евкрат, — уже столько раз являвшейся по ночам всем здесь в доме — и детям, и юношам, и старикам, — об этом ты можешь услышать не от меня одного, а и от всех наших".
"Какой статуи?" — спросил я.
"Входя, ты не заметил прекрасной статуи работы ваятеля Деметрия, стоящей во дворе?"
"Не говоришь ли ты о метателе диска, который склонился в движении метания, повернул голову, смотря на руку, держащую диск, и слегка согнул одну ногу, как будто готовясь выпрямиться одновременно с брыком?"
"Нет, не о ней, — ответил Евкрат, — та статуя, о которой ты говоришь, одно из произведений Мирона — "Метатель диска". О стоящей рядом статуе красавца-юноши, украшающего свою голову повязкой, я тоже не говорю: ведь это работа Поликлета. Ты пропусти статуи с правой стороны от входящих, в том числе и произведение Крития и Несиота «Тираноубийцы». Может быть, ты заметил возле фонтана изображение пузатого лысого человека, полуобнаженного, с несколько всклоченной бородой и ясно выраженными жилами, как у живого человека: о ней-то я говорю. Кажется, это коринфский полководец Пелих".
19. "Клянусь Зевсом, — сказал я, — направо от фонтана я, действительно, заметил какую-то статую с навешенными на нее повязками и высохшими венками, у которой грудь украшена золотыми пластинками".
"Это я выложил ее золотом, — сказал Евкрат, — после того, как он вылечил меня от лихорадки, мучившей меня через день".
"Значит, он был и врачом, этот милейший Пелих?" — спросил я.
"Да, — ответил Евкрат, — он врач. Не смейся над ним, не то он живо с тобой расправится. Знаю я, какую силу имеет эта статуя, над которой ты насмехаешься. Или, ты думаешь, отгоняющий лихорадку не обладает силой наслать эту болезнь, на кого пожелает?"
"Да будет милостива и кротка столь храбрая статуя, — воскликнул я. — Что же она еще делает, что все вы, живущие в доме, видите?"
"Как только наступает ночь, — сказал Евкрат, — Пелих сходит с основания, на котором стоит, и обходит вокруг нашего дома. Он всем попадается навстречу, иногда при этом напевая. Изображение никого не обижает: надо только посторониться с его дороги, и статуя проходит мимо, не причиняя неприятностей увидевшим ее. Обыкновенно она целую ночь весело моется: бывает слышно, как плещет вода".
"Смотри, однако, — заметил я Евкрату, — не статуя ли это критянина Талоса, сына Миноса, а вовсе не Пелиха. Ведь Талос был медным обходчиком Крита. А если бы твоя статуя была сделана из дерева, а не из меди, то ничто не мешало бы ей быть одним из хитрых созданий Дедала, Евкрат, а не произведением Деметрия: ведь и Пелих, по твоим словам, убегает со своего основания".
20. "А ты, Тихиад, — сказал мне в ответ Евкрат, — смотри, как бы впоследствии тебе не раскаяться в своей насмешке. Мне известно, что претерпел человек, похитивший деньги, которые мы кладем Пелиху каждое новолуние".
"Как совершивший святотатство, этот человек должен был понести ужасное наказание, — воскликнул Ион. — Как же Пелих отомстил ему, Евкрат? Я хочу об этом услышать, хотя он, этот Тихиад, и будет проявлять всяческое недоверие".
"У ног Пелиха лежало много оболов и других денег, — начал рассказывать Евкрат, — из числа серебряных денег некоторые были приклеены воском к его бедру, так же как и серебряные пластинки — как благодарственные приношения или плата за исцеление людей, избавившихся благодаря Пелиху от лихорадки. В конюхах у нас был один раб, ливиец, будь он проклят. Ливиец задумал украсть все эти приношения и похитил их, выждав, когда Пелих сошел со своего основания. Вернувшись обратно на свое место, Пелих понял, что он ограблен. И посмотри, как он отомстил и как уличил ливийца: целую ночь этот несчастный кружился по двору и не мог из него выбраться, словно попал в лабиринт; когда же наступил день, то был пойман с поличным. Схваченный на месте преступления, он получил немало ударов и, не долго прожив после этого, умер, подлец, подлой смертью от ударов плетью, сыпавшихся на него каждую ночь, как сам он о том рассказывал, так что на утро видны бывали на его теле синяки. Итак, Тихиад, насмехайся над Пелихом и считай, что в качестве ровесника Миноса я заговариваюсь".
"Но пока медь остается медью, — возразил я, — а это произведение обработано Деметрием из Алопеки, создателем статуй, а не богов, — я никогда не стану бояться изображения Пелиха, угрозы которого даже и при его жизни нисколько не внушали бы мне страха".
21. После этого врач Антигон взял слово: "И у меня, Евкрат, есть медный Гиппократ, с локоть величиной, который, лишь только погаснет светильня, с шумом обходит весь дом кругом, опрокидывает коробки, сливает вместе лекарства и переворачивает курильницу, особенно если мы откладываем жертвоприношение, которое ежегодно ему совершаем".
"Как? — спросил я, — теперь и врач Гиппократ требует жертвоприношений и сердится, если его своевременно не угощают мясом предназначенных для жертвоприношения животных? А ведь ему надлежало бы довольствоваться жертвой, приносимой героям возлиянием из воды с медом или увенчанием головы венком".
22. "А вот послушай, — сказал Евкрат, — что я видел лет пять тому назад: тут я могу сослаться и на свидетелей.
Стояла пора виноградного сбора. В полдень, оставив работников, собиравших виноград, я, занятый своими мыслями и соображениями, удалился в лес. Очутившись в чаще, я услышал сперва лай собак и подумал, что Мнасон, мой сын, забавляется по своему обыкновению охотой, забравшись в гущу леса вместе со своими сверстниками. Но это было не так: спустя короткое время поколебалась почва, раздался громовой голос, и, я вижу, подходит ко мне страшная женщина, высотой в полстадия. В левой руке она держала факел, а в правой меч, приблизительно в двадцать локтей длины; снизу имела змеиные ноги, а сверху была подобна Горгоне — я говорю о выражении ее глаз и ужасном взгляде; вместо волос, как кудри, вокруг ее шеи сплетались змеи, а некоторые из них рассыпались по ее плечам. Поглядите, друзья, как дрожь охватила меня при моем рассказе".
23. И, говоря это, Евкрат показывал всем свои руки, на которых от страха волосы встали дыбом.
Напряженно, разинув рты, внимали ему товарищи Иона, Диномаха и Клеодема, старцы, которых водили за нос, в безмолвном преклонении перед таким невероятным колоссом, этим гигантским пугалом — женщиной ростом в полстадия. А я между тем размышлял о том, что представляют собой эти люди: из-за мудрости юноши идут к ним на обучение, многие уважают их, а сами они лишь сединой и бородами отличаются от младенцев, в остальном же они поддаются на ложь еще скорее детей.
24. Но вот заговорил Диномах: