4. Триефонт. Идем, Критий. Но я боюсь, нет ли какого волшебства в том, чего ты наслушался, и не обратил бы меня твой удивительный испуг в пестик, в дверной косяк или еще в какой-нибудь неодушевленный предмет.
Критий. Клянусь Зевсом, обитающим в эфире, ничего подобного с тобой не случится.
Триефонт. Ты еще больше испугал меня, поклявшись Зевсом: как он сможет наказать тебя, если ты преступишь клятву? Я убежден, что и тебе не безызвестно, как обстоит дело с этим твоим Зевсом.
Критий. Что ты говоришь? Зевс не сможет сослать меня в Тартар? Разве ты не помнишь, как он всех богов отбросил прочь от небесного порога, и Салмонея, что пытался соревноваться с ним в громе, поразил недавно своим перуном, да и сейчас еще поражает нечестивцев? За то и прославляют его поэты — Гомер в том числе — как укротителя Титанов и убийцу Гигантов.
Триефонт. Ты дал, Критий, беглый обзор всех деяний твоего Зевса, но, быть может, тебе будет угодно выслушать и меня. Не превращался ли он сам, движимый похотью, в лебедя, в сатира, а то так и в быка? Не посади он быстро на свой загривок распутную девчонку и не уплыви с ней на море, пришлось бы, пожалуй, твоему молниеносцу и громовержцу Зевсу пахать, натолкнувшись на земледельца, и вместо того, чтобы метать перуны, на своих боках почувствовать стрекало погонщика. А бражничать с эфиопами, чернокожими людьми, с мрачнейшим лицом и, подвыпив, двенадцать суток не вставая пировать у них, с такой-то бородищей — это, по-твоему, не зазорно? А уж история с орлом, с Идой, с беременностью во всех частях тела — обо всем этом мне и говорить-то стыдно.
5. Критий. Тогда, может быть, Аполлоном поклянемся, любезный друг, великим пророком и врачевателем?
Триефонт. Этим лгуном, который не так давно погубил Креза, а потом саламинцев и бесчисленное множество других людей, всем изрекая двусмысленные прорицания?
6. Критий. Ну, а если Посейдоном? Тем, что держит в руках трезубец и в битве кричит пронзительным, устрашающим голосом, будто девять или десять тысяч мужей? И «землеколебателем» его еще величают. Как ты думаешь, Триефонт?
Триефонт. Блудником клясться? Блудником, который только что соблазнил Тиро, дочь Салмонея, и продолжает прелюбодействовать, выступая спасителем и главарем всех ему подобных? Когда Арес попался в сети и вместе с Афродитой был тесним несокрушимыми узами и когда все боги безмолвствовали, краснея за его распутство, тогда конник Посейдон стал хныкать, заливаясь слезами, как малыши, боящиеся учителя, или как старуха-сводница, обманывающая девиц. Он пристал к Гефесту, прося выпустить Ареса, и это хромое божество, сжалившись над престарелым богом, освободило Ареса. Значит сам любодействует, если спасает прелюбодеев!
7. Критий. Гермесом?..
Триефонт. Не говори мне о дрянном рабе распутнейшего Зевса, что и сам блудобезумно прелюбодействует!
8. Критий. Ну, Ареса и Афродиту ты, разумеется, не примешь. Вижу по тем упрекам, которые ты только что им бросил. Значит оставим их. Упомяну еще Афину, деву, богиню- оруженосицу, внушающую трепет, с головой Горгоны на груди, богиню, сразившую Гигантов. Наверно, против нее тебе нечего сказать!
Триефонт. Расскажу тебе и про нее, если ты станешь мне отвечать.
Критий. Спрашивай, о чем хочешь.
Триефонт. Скажи мне, Критий, что за прок в этой Горгоне, и для чего богиня всюду таскает ее с собой на груди?
Критий. За ее страшный вид, за то, что она отпугивает опасности. Кроме того, Горгоной богиня наводит ужас на врагов и в битве заставляет победу клониться в ту сторону, куда захочет.
Триефонт. Благодаря Горгоне, значит, и неодолима совоокая Афина?
Критий. Да, конечно.
Триефонт. Тогда почему же мы сожигаем бедра быков и коз не тем, кто имеет силу защищать других, а тем, кто сам пользуется защитой? Они бы и нас неодолимыми сделали, как Афину!
Критий. Но голова Горгоны не в силах прийти на помощь нам издали, как боги. Необходимо, чтобы кто-то принес ее.
9. Триефонт. Но что такое эта Горгона? Мне хочется услышать это от тебя, потому что ты эти вопросы исследовал и притом с превеликим успехом. Я ничего о ней не знаю, за исключением одного лишь имени.
Критий. Девой родилась она, прекрасной и возбуждающей желанья. Но Персей, муж благородного происхождения, прославившийся за свое волшебство, коварно обезглавил Горгону, околдовав колдовскими наговорами. И голова ее служит защитой богов.
Триефонт. Вот прекрасно! Это как-то ускользнуло от меня, что боги в людях нуждаются. Ну, а при жизни что было в Горгоне путного? Была подругой для каждого посетителя кабачка или втихомолку распутничала и сама себя девицей величала?
Критий. Клянусь неведомым богом, чей жертвенник воздвигнут в Афинах, девой она пребыла вплоть до своего обезглавления.
Триефонт. Значит, если девице отрезать голову, то голова эта превращается для людей в пугало? Мне известно, что несчетное число девушек были по суставам розняты
На окруженном море острове, Критом зовомом.
Эх, кабы знать об этом, милейший Критий, сколько бы я тебе Горгон добыл с Крита! Из тебя бы я в наши дни вновь сделал неодолимого воителя, а поэты и риторы возвеличили бы меня больше, чем Персея, за то, что не одну, а многих Горгон я разыскал.
10. Кстати, раз уж зашла речь о Крите: я вспоминаю, что мне там показывали могилу твоего Зевса и взрастившие мать богов заросли — так и остаются эти кусты вечноцветущими.
Критий. Но ты не узнал ни ее заклинаний, ни таинств?
Триефонт. Если бы заклинания производили такие чудеса, Критий, наверно они могли бы и мертвых воскрешать, возвращая их на милый свет. Но все это — вздор, сказки для детей, росказни суеверных поэтов. Оставь поэтому в покое и эту мать.
11. Критий. Не согласишься ли ты тогда на Геру, супругу и сестру Зевса?
Триефонт. Умолчим о ней за ее распутнейшие связи, оставим ее подвешенной Зевсом за ноги и за руки, и — мимо!
12. Критий. Но кем же в конце концов мне поклясться?
Триефонт.
Богом, небесным царем, всевышним, великим, бессмертным,
Сыном отца, духом, от отца исходящим,
Единый в трех, он троичен в одном.
Сего почитайте Зевсом! Сей есть истинный бог! Критий. Ты меня считать учишь? Арифметика у тебя вместо клятвы! Да и считаешь ты, как Никомах из Герасы. Не понимаю, что ты говоришь: едино — три, три — едино. Не четверицу ли ты разумеешь Пифагорову или восьмерку и тройную декаду?
Триефонт.
…Молчи о смертном, ибо надлежит молчать.
Так не станешь мерить следы блохи. Ибо я открою тебе, что такое Все и Кто был прежде всего и каков состав Всего. Я недавно еще испытывал то же самое, что ты сейчас. Но повстречался мне Галилеянин, с плешивым лбом, с длинным носом, восходивший по воздуху до третьего неба и прекрасным вещам там выучившийся, — он водой обновил меня, наставил на блаженный путь по следам праведников и искупил меня из мест нечестия. И я тебя, если ты меня послушаешь, сделаю воистину человеком.
13. Критий. Говори, о многоученейший Триефонт! Я весь в страхе!
Триефонт. Читал ты когда-нибудь сочинение Аристофана-комика "Птицы"?
Критий. Конечно, читал.
Триефонт. Там стоит написанным следующее:
Хаос был вначале, да Ночь, да черный Эреб и Тартар огромный,
Неба, Земли и Воздуха не было.
Критий. Правильно! А что было потом?
Триефонт. Был свет непреходящий, незримый, непостигаемый, что разрешает тьму. Он разогнал это нестроение единым словом, им изреченным, — так писано у косноязычного, — он землю утвердил на водах, протянул небо, образовал созвездья недвижных звезд и определил бег тем, которых ты чтешь как богов; землю цветами изукрасил, человека из небытия перевел в бытие и он — сущий в небе — взирает на правых и неправых и записывает в книге деяния людей. И всем воздаст в день, им самым предначертанный.
14. Критий. А то, что Мойры напряли каждому, это тоже заносится в те книги?
Триефонт. Напряли? Что?
Критий. Ну, рок.
Триефонт. Расскажи, любезный Критий, о Мойрах, а я послушаю тебя и научусь.
Критий. Не говорит ли Гомер, прославленный поэт:
Да. Никому не уйти от того, что назначила Мойра.
И о великом Геракле сказано:
Даже он, могучий Геракл, не укрылся от рока,
Он, что любезнее всех, был Зевсу, владыке Крониду,
Но укротили его Мойра и гневная Гера.
Вся жизнь человека, все ее превратности определены роком:
…Тогда он узнает,
Что на прялке Судьбы ему выпряли грозные пряхи
В час, когда милая мать его на свет породила.
И скитанья в чужих краях от Судьбы проистекают:
Дальше попали к Эолу, который нас ласково принял
И проводил, но вернуться на родину рок не судил нам.
Итак, по свидетельству поэта, все порождается Мойрами. И сам Зевс не пожелал сына своего Сарпедона
…спасти от смерти зловещей.
Но вместо того
…пролил на землю кровавые слезы,
Сына любезного чтя, которому рок предназначил
Пасть от руки Патрокла под Троей…
Поэтому, Триефонт, оставь надежды, что ты сможешь сказать о Мойрах что-нибудь новое, хотя бы ты вместе со своим учителем совершил воздушное путешествие и посвятился в неизреченные таинства.
15. Триефонт. Но почему же, милый мой Критий, тот же самый поэт указывает на двойственность судьбы, на возможность двоякого исхода: если так-то поступит человек — такой приключится конец; а если это сделает, то и конец получится другой. Так, Ахилл говорит, что для него
Двойствен путь роковой, ведущий к смертному часу: