Киниск. Я постоянно слышу, что некий Минос с Крита судит в преисподней подобные дела. Но расскажи мне что-нибудь о нем: говорят, он твой сын.
Зевс. Что же ты хочешь о нем узнать, Киниск?
Киниск. Кого наказывает он главным образом?
Зевс. Дурных людей, конечно, например, убийц, святотатцев.
Киниск. А кого отсылает он к героям?
Зевс. Хороших, благочестивых, вообще живших добродетельно.
Киниск. А почему так, Зевс?
Зевс. Потому что эти достойны награды, а дурные — наказания.
Киниск. Но если кто-нибудь невольно совершил преступление, то Минос и его присуждает к наказанию?
Зевс. Никогда.
Киниск. А сделавший нечаянно добро считается ли достойным награды?
Зевс. Тоже нет.
Киниск. Итак, Зевс, Миносу никого не подобает ни награждать, ни наказывать!
Зевс. Почему это никого?
Киниск. Потому что мы, люди, ничего не делаем по своей воле, но во всем покоряемся неизбежной необходимости, если только справедливо твое утверждение, что всему причиною — Мойра: если кто убивает, то это она убийца, и если кто оскорбляет святыню, то по ее решению. Итак, если Минос хочет быть справедливым судьей, то он накажет Судьбу вместо Сизифа, а вместо Тантала — Мойру. В чем их вина, если они покорились предустановленному?
19. Зевс. Не стоит отвечать на подобные вопросы; ты дерзкий софист. И я оставляю тебя и ухожу.
Киниск. А мне еще надо бы тебя спросить, где живут Мойры и как они, будучи только втроем, поспевают обо всем до мелочей позаботиться. Это должна быть хлопотливая и несчастная жизнь, раз их обременяет столько дел! Не благоприятствовала им Судьба при рождении! По крайней мере, если бы мне предоставили выбирать, то я предпочел бы мою жизнь или даже еще более несчастную, но не сел бы за пряжу с таким множеством дел, требующих постоянного наблюдения. Впрочем, если тебе, Зевс, нелегко на все это ответить, я удовольствуюсь и тем, что ты мне сказал. И этого довольно, чтобы выяснить вопрос о Судьбе и Промысле, — остальное же мне, видно, не суждено было услыхать.
ЗЕВС ТРАГИЧЕСКИЙ
Перевод С. Э. Радлова
1. Гермес. О чем, Зевс, задумчиво
бормочешь ты?
Разгуливаешь бледен, как философы.
Поведай мне, не презирая слов раба,
Чтоб в горе мог я быть твоим советником.
Афина. О наш отец, о Кронид, средь
властителей высший властитель,
Вот светлоокая дочь пред тобою склоняет
колени,
Ты нам скажи, не скрывай, чтоб все могли мы
услышать,
Что за горе грызет, о Зевс, твой разум и душу,
Что ты стонешь так тяжко и бледны так твои
щеки?
Зевс. О, право, нет на свете слов столь
тягостных,
Страданий нет, нет случаев трагических,
Которых бог не должен был бы вытерпеть.
Афина. Каким ты сильным начал речь
вступлением!
Зевс. О жалкий род людской, землею
вскормленный,
О сколько бед наделал, Прометей, ты нам!
Афина. В чем дело, хору выясни
домашнему.
Зевс. О многошумно свистящая молния,
что мне свершишь ты!
Гера. Умерь свой гнев, Зевс; мы веда не можем отвечать тебе, словно актеры в комедий или рапсоды, — мы не проглотили всего Еврипида, чтобы разыгрывать с тобой драмы.
2. Ты думаешь, что мы не знаем причины твоего горя?
Зевс. Не знаешь ты, а то б со мною плакала.
Гера. Я знаю, что главная причина твоих страданий — какая-нибудь любовь; а не плачу я, потому что привыкла к таким оскорблениям. Вероятно, ты снова нашел какую-нибудь Данаю, Семелу или Европу и, мучимый страстью, хочешь стать быком, сатиром или золотом, чтобы стечь с крыши в чрево твоей любовницы; ведь стенания, слезы и бледность лица — не что иное, как признаки влюбленного.
Зевс. Счастлива ты, если думаешь, что нам причиняет заботы любовь и подобные ребячества!
Гера. Что же другое, если не это, может огорчать тебя, как Зевса?
3. Зевс. Дела богов в большой опасности, Гера, и, как говорится, находятся на лезвии бритвы: либо нас будут уважать и впредь и воздавать почести на земле, либо же нами совершенно пренебрегут, и мы будем казаться несуществующими.
Гера. Разве земля снова родила каких-нибудь гигантов? Или Титаны, разорвав свои цепи и осилив стражу, вновь подняли на нас свое оружие?
Зевс. Дерзай, богам подземный не опасен мрак.
Гера. Что же случилось страшного? Я не могу понять — если тебя ничто подобное не огорчает, почему ты явился перед нами, вместо Зевса, в виде Пола или Аристодема?
4. Зевс. Стоик Тимокл и эпикуреец Дамид заговорили вчера, Гера, не знаю, с чего начав, о промысле в присутствии многих и притом знатных людей, что меня особенно огорчило. Дамид сказал, что богов не существует, не говоря уже о том, чтобы нам следить за тем, что совершается на земле и чем-либо распоряжаться; Тимокл же, милейший человек, попытался нас защитить. Собралась громадная толпа, и конца не было их спору. Они разошлись, условившись обсудить остальное в другой раз, так что теперь все возбуждены их речами и ждут, кто из них победит, чьи слова будут более походить на истину. Вы видите теперь, какова опасность, в какой тупик зашли наши дела, когда все зависит от одного человека? Теперь должно случиться одно из двух: либо нами станут пренебрегать и мы будем казаться пустыми именами, либо, если победит Тимокл, нас будут почитать как раньше.
5. Гера. Воистину это страшно, и ты не напрасно говорил об этом трагическим слогом.
Зевс. А ты думала, что весь шум из-за какой-нибудь Данаи или Антиопы? Что ж делать нам теперь, Гермес, Гера, Афина? Постарайтесь и вы со своей стороны найти какой-нибудь спасительный исход.
Гермес. Мне кажется, надо сообща рассмотреть это дело, созвав собрание богов.
Гера. Я того же мнения, что и Гермес.
Афина. А я думаю, наоборот, отец, что ты не должен бы тормошить все небо, показывая этим, как ты встревожен, а лучше частным образом устроить так, чтобы Тимокл победил своими словами, а Дамид ушел бы из собрания осмеянным.
Гермес. Но ведь это не останется безызвестным, Зевс, раз спор философов получил такую огласку; смотри, как бы не показалось, что ты поступаешь, как тиран, не сообщив всем богам о таких важных и общих делах.
6. Зевс. В таком случае возвести приглашение, и пусть все боги приходят на собрание; ты правильно говоришь.
Гермес. Эй, боги, сходитесь на собрание; не медлите, собирайтесь все, сходитесь, — совещаться мы будем о важных делах.
Зевс. Как ты просто, невозвышенно и какой неразмеренной речью говоришь, Гермес, — и это, сзывая на важнейшие дела!
Гермес. Но как же я должен говорить, Зевс?
Зевс. Как должен ты говорить? Возвещание должно быть провозглашено в стихах и с поэтическим благозвучием, чтобы все охотнее сходились.
Гермес. Превосходно; но ведь это дело эпических стихотворцев и рапсодов, а я вовсе не способен к поэзии. Я испорчу все возглашение, соединяя то слишком много, то слишком мало слогов, и боги станут смеяться неблагозвучию моих слов. Я ведь знаю, что даже над Аполлоном смеялись за некоторые его пророчества, как он ни старался затемнять свои предсказания, чтобы не давать слушателям времени исследовать его стихи.
Зевс. В таком случае, Гермес, примешай к своему возвещанию побольше слов из Гомера, какими он нас сзывает. Ты их, вероятно, припомнишь.
Гермес. С трудом и не совсем точно; однако все же попытаюсь.
Пусть же никто из блаженных, ни бог,
ни богиня, не медлит,
Ни многошумный поток, Океаном рожденный,
ни нимфа:
Все поспешайте на вече в чертог многославного
Зевса,
Те, что на пышном пиру вкушают теперь
гекатомбы,
Боги средних размеров и даже последние боги,
Что безымянно сидят, наслаждаясь лишь
дымом алтарным.
7. Зевс. Прекрасно ты это возвестил, Гермес, и вот уже все сбегаются. Прими их и посади каждого по достоинству, приняв во внимание, из чего и как он сделан, — в первые ряды усади золотых, за ними серебряных, потом усади тех, что сделаны из слоновой кости, потом медных и мраморных, а среди них отдай предпочтение работам Фидия, Алкамена, Мирона, Евфранора или других подобных им художников; грубых же и сделанных неискусно сгони куда-нибудь подальше в одно место — пусть они молчат и только заполняют собрание.
Гермес. Пусть будет так; я их посажу как подобает. Но вот что недурно бы знать: если кто вылит из золота и весом во много талантов, но сделан не тщательно, совсем неискусно и несоразмерно, — что же, и его надо посадить перед бронзовыми произведениями Мирона и Поликлета и мраморными Фидия или Алкамена или же искусству следует отдать предпочтение?
Зевс. Следовало бы сделать так, но все же золотой бог предпочтительнее.
8. Гермес. Понимаю: ты приказываешь мне рассаживать их по богатству, а не по знатности происхождения. Идите же на первые места вы, золотые! Кажется, только варварские боги займут первые места, Зевс. А эллинские, видишь, каковы: искусно сделаны, привлекательны и с красивыми лицами, но все мраморные или бронзовые; самые дорогие боги сделаны из слоновой кости и лишь немного поблескивают золотом, которое их покрывает легким слоем, внутри же они деревянные, и целые стаи мышей завоевали себе в них права гражданства. А вот эта Бендида, Анубис и Аттис и рядом с ними Митра и Мен сделаны целиком из золота; они тяжелы и действительно представляют ценность.
9. Посейдон. Справедливо ли это, Гермес, сажать выше меня, Посейдона, этого египтянина с собачьей головой?
Гермес. Конечно. Тебя, о колеблющий землю, Лисипп сделал бронзовым и бедным: ведь у коринфян тогда не было золота; а этот бог на целые рудники богаче тебя. Поэтому тебе следует терпеть, что тебя оттирают, и не гневаться, когда отдают предпочтение такому золотоносному богу.
Афродита. Итак, меня ты посадишь в первые ряды, Гермес? Ведь я золотая.
Гермес. На мой взгляд ты не такова, Афродита; если только глаза мои не слезятся, кажется мне, что ты была вырезана из белого пентеликонского мрамора и, став Афродитой, по решению Праксителя передана книдийцам.