– Она предсказала тебе будущее? – спросил Леон.
– Нет, хватит с меня прошлого. Но если она может с помощью своих страшных помощников предсказывать будущее, – продолжал Газональ, пораженный блеснувшей у него мыслью, – то как же она могла проигрывать в лотерее?
– А! Ты затронул одну из величайших тайн оккультных наук, – ответил Леон. – Стоит только тому внутреннему зеркалу, в котором для этих людей отражается будущее и прошлое, хоть слегка замутиться от дуновения личного чувства или мысли, чуждой той силе, которую они приводят в действие, как ворожей или ворожея теряют способность видеть сокрытое, так же как художник, привносящий в свое творчество политические или деловые соображения, теряет свой талант. Не так давно человек, обладавший даром предсказывать по картам, соперник старухи Фонтэн, занимавшийся преступными делами, не сумел верно погадать самому себе и заблаговременно узнать, что его арестуют, предадут суду присяжных и осудят. Госпожа Фонтэн, из десяти раз восемь правильно предсказывающая будущее, не могла предугадать, что она в лотерее проиграется в пух и прах.
– Так же обстоит дело и с магнетизмом, – заметил Бисиу. – Нельзя замагнетизировать самого себя.
– Ну вот! договорились до магнетизма! – вскричал Газональ. – Да вы, видно, знаете все на свете!
– Друг мой Газональ, – с важным видом изрек Бисиу, – чтобы иметь право смеяться надо всем, нужно все знать. Что касается меня, я живу в Париже с детства, и мой карандаш кормит меня здесь за счет смешного: пять карикатур в месяц… Вот мне и приходится зачастую высмеивать многое, во что я сам верю!
– Перейдем к иного рода упражнениям, – предложил Леон, – отправимся-ка в палату; там мы устроим дело кузена.
– Вот это уж относится к области высокой комедии, – сказал Бисиу, подражая тону Одри и Гайара; мы разыграем первого же оратора, который нам встретится, и вы убедитесь, что в палате, как и повсюду, парижскому говору свойственны только два ритма: корысть и тщеславие.
Когда они снова усаживались в карету, Леон обратил внимание на мчавшийся мимо кабриолет и знаком руки дал седоку понять, что хочет поговорить с ним.
– Это Публикола Массон, – сказал он Бисиу. – Я хочу попросить его прийти ко мне в пять часов, после заседания палаты. Кузен увидит самого невероятного из всех чудаков…
– Кто это? – осведомился Газональ, пока Леон беседовал с Публиколой Массоном.
– Педикюрщик, автор сочинения об уходе за телом; вы можете абонироваться у него на удаление мозолей; если республиканцы будут у власти хотя бы полгода, он, несомненно, обессмертит себя.
– И он разъезжает в экипаже! – воскликнул Газональ.
– Но, друг мой, в Париже только у миллионеров хватает времени ходить пешком.
– В палату! – крикнул Леон кучеру.
– В какую, сударь?
– Депутатов, – пояснил Леон, обменявшись улыбкой с Бисиу.
– Париж начинает меня подавлять, – признался Газональ.
– Для того чтобы вы постигли его грандиозность в смысле нравственном, политическом и литературном, мы теперь будем действовать, как римские чичероне, показывающие вам на крыше собора святого Петра палец статуи; снизу вам представлялось, что это палец обыкновенных размеров, а вблизи он оказывается величиной в целый фут. Вы пока еще не измерили ни одного пальца Парижа! И заметьте, кузен Газональ, мы берем то, что попадается по пути, не выбирая!
– Вечером, – прибавил Леон де Лора, – ты будешь на валтасаровом пиру и увидишь тот Париж, где вращаемся мы; тех, кто, играя в ландскнехт, ставит на карту, не моргнув глазом, сто тысяч франков.
Минут через пятнадцать карета остановилась перед широкой лестницей палаты депутатов, у той стороны моста Согласия, которая ведет к несогласию.
– А я-то думал, что в палату невозможно проникнуть… – сказал изумленный южанин, очутившись в большом зале, расположенном перед залом заседаний.
– Как сказать, – ответил Бисиу, – чтобы побывать здесь, достаточно истратить тридцать су на кабриолет; чтобы заседать здесь, требуются гораздо большие издержки. По словам одного поэта, ласточки воображают, что Триумфальную арку на площади Этуаль воздвигли для них; так и мы, художники, воображаем, что это монументальное здание воздвигли для того, чтобы возместить бездарность Французской комедии и дать нам повод посмеяться вволю. Но здешние комедианты обходятся намного дороже и не каждый день дают нам занимательные спектакли.
– Так вот она, палата!.. – повторял Газональ, расхаживая по залу, где в то время находилось человек десять, и разглядывая все с таким видом, что Бисиу запечатлел провинциала в своей памяти для одной из тех замечательных карикатур, которыми он соперничает с Гаварни.
Леон подошел к одному из служителей, беспрестанно снующих между этим залом и залом заседаний; эти помещения соединены кулуаром, где обычно находятся стенографы «Монитера» и некоторые лица, служащие в палате.
– Министр здесь, – ответил служитель Леону как раз в ту минуту, когда Газональ подошел к ним, – но я не уверен, здесь ли еще господин Жиро; пойду посмотрю.
Служитель открыл одну половину двустворчатой двери, через которую обычно входят только министры, депутаты или уполномоченные короля, и Газональ увидел мужчину, на вид еще молодого, хотя ему было сорок восемь лет; служитель указал ему на Леона де Лора.
– А! это вы! – сказал он, пожимая руку Леону и Бисиу. – Чудаки!.. Зачем это вы пожаловали в святилище законов?
– Затем, черт возьми, чтобы поупражняться в пустословии, – ответил Бисиу. – Без этого совсем закиснешь.
– Раз так, пройдем в сад, – предложил моложавый мужчина; он и не подозревал, что Газональ пришел вместе с художниками.
Разглядывая незнакомца, безукоризненно одетого, во всем черном, без единой орденской ленточки, Газональ недоумевал, к какой политической группе его следует причислить; все же он пошел следом за ним в сад, который примыкает к палате и тянется вдоль набережной, некогда именовавшейся набережной Наполеона.
Выйдя в сад, моложавый мужчина дал волю смеху, который с трудом сдерживал, пока находился в зале.
– Что с тобой? – спросил Леон де Лора.
– Любезный друг, чтобы доказать искренность намерений конституционного правительства, нам приходится с невероятной бойкостью лгать самым наглым образом. Но у меня переменчивый нрав. Бывают дни, когда я вру, как театральная афиша, зато в другие я не в состоянии сохранять серьезность. Как раз сегодня на меня нашел веселый стих. Сейчас председатель кабинета министров, которого оппозиция принуждает раскрыть тайны дипломатии, – разумеется, он этого не сделал бы, если б речь шла о тайнах министерства, – изворачивается на трибуне, как только может; но ведь он человек порядочный и в личных своих делах лгать не привык, поэтому, прежде чем пойти на приступ, он растерянно шепнул мне: «Не знаю, чего бы им насочинять!» Когда я увидел его на трибуне, меня стал душить смех, и я поспешил уйти: ведь на министерской скамье смеяться не полагается, а там ко мне иногда совсем некстати возвращается молодость!
– Наконец-то, – вскричал Газональ, – я встретил в Париже порядочного человека! Вы, должно быть, личность весьма выдающаяся! – добавил он, всматриваясь в незнакомца.
– Что такое? С кем имею честь? – спросил моложавый мужчина, смерив Газоналя взглядом.
– Это мой кузен, – поспешил ответить Лора. – Человек весьма сдержанный и честный, ручаюсь за него, как за самого себя. Мы пришли сюда из-за него: решение тяжбы между ним и местными властями зависит от твоего министерства. Префект их департамента собирается разорить его дотла, и мы надумали повидаться с тобой, чтобы помешать Государственному совету совершить несправедливость.
– Кто докладчик?
– Массоль.
– Ладно!
– И в том же отделении наши друзья Жиро и Клод Виньон, – вставил Бисиу.
– Замолви им словечко, и пусть они сегодня вечером придут к Карабине: дю Тийе устраивает у нее блестящее празднество, чтобы разрекламировать постройку новой железной дороги, а всем известно, что на дорогах сейчас грабят как никогда, – прибавил Леон.
– Постойте! Но ведь этот городок в Пиренеях? – спохватился моложавый мужчина; его веселости как не бывало.
– Да, – подтвердил Газональ.
– И вы не голосуете за нас на выборах? – продолжал государственный муж, глядя в упор на Газоналя.
– Нет; но то, что вы сейчас говорили при мне, подкупило меня; даю вам слово командира Национальной гвардии – я проведу вашего кандидата.
– Ну как, ты и в этом ручаешься за своего кузена? – спросил моложавый мужчина, обращаясь к Леону.
– Мы его просвещаем, – с неподражаемым комизмом в голосе заверил Бисиу.
– Что ж, посмотрим, – сказал моложавый мужчина; он отошел от друзей и поспешно направился в зал заседаний.
– Кто это? – спросил Газональ.
– Граф де Растиньяк, министр; от него зависит исход твоего дела.
– Министр! Вот уж не подумал бы!
– Да ведь он наш старый приятель. У него триста тысяч франков годового дохода, он пэр Франции, король пожаловал ему графский титул, он зять Нусингена; он – один из двух-трех государственных деятелей, рожденных Июльской революцией; но власть иногда тяготит его, и он рад посмеяться с нами…
– Как же, кузен, ты не сказал нам, что там, в своем захолустье, принадлежишь к оппозиции? – спросил Леон, взяв Газоналя под руку. – Неужели ты так глуп? Одним депутатом больше, одним депутатом меньше у правых или у левых – тебе-то ведь от этого ни тепло ни холодно…
– Мы – за тех… прежних…
– Оставьте их в покое, – сказал Бисиу с комизмом, достойным Монроза, – за них провидение; если ему будет угодно, оно вернет их без вас и наперекор им самим… Фабрикант должен быть фаталистом.
– Вот славно! Максим де Трай с Каналисом и Жиро! – воскликнул Леон.
– Скорее, друг мой Газональ! Обещанные актеры выходят на сцену! – возвестил Бисиу.
Трое приятелей направились к тем, кого издали узнал Леон де Лора. Эти люди шли с видом фланеров.
– Что вы тут прогуливаетесь? Уж не выставили ли вас? – спросил Бисиу, обращаясь к Жиро.