– Разве вы собираетесь покупать парфюмерные товары?
Барон пожал плечами и повернулся к доведенному до отчаяния Цезарю.
– Тю Тийе прояфляет к фам шифейший интерес, – сказал он.
«Наконец-то мы подходим к делу», – подумал несчастный купец.
– С ефо письмом фы имеете полушить ф моем панке кретит, сколько посфолит мое сопстфенное состояние…
Целительный бальзам, содержавшийся в воде, которой ангел напоил в пустыне Агарь, походил, вероятно, на живительную влагу, заструившуюся в жилах парфюмера при этих словах, сказанных на ломаном французском языке. Хитрый банкир, чтобы иметь возможность отказываться от собственных слов, якобы плохо понятых его собеседником, нарочно сохранял ужасное произношение немецких евреев, воображающих, что они говорят по-французски.
– Мы фам откроем текуший шот. Фот как мы поступим, – с чисто эльзасским добродушием сказал этот добрый и достойный великий финансист.
У Бирото уже не оставалось никаких сомнений, – как коммерсант, он хорошо знал, что тот, кто не собирается дать взаймы, не станет входить в подробности сделки.
– Фы сами понимаете, што и от польших и от малых лютей трепуется три потписи. Итак, принесите фекселя прикасу нашефо трука тю Тийе; я неметленно отсылаю их ф панк со сфоей потписью, и ф тот ше тень ф шетыре шаса фы полушите ту сумму, на которую утром потписали фекселя. Ни комиссионных, ни ушотнофо просента, нишефо мне не нушно, только, панкофский просент: путу ошень рат окасаться фам полесным… Но стафлю отно услофие, – сказал он с неподражаемым лукавством, поднося указательный палец к носу.
– Готов принять любые условия, барон, – сказал Бирото, полагая, что речь идет об удержании какой-то части из его прибылей.
– Услофие, которому я притаю ошень польшое снашение: пусть моя супрука перет, как она скасала, уроки у фашей супруки.
– Умоляю вас, барон, не смейтесь надо мной.
– Нет, нет, – с самым серьезным видом продолжал банкир, – ми услофились: фи приклашаете нас на фаш слетуюший пал. Моя шена сафитует, она хотела пы фитеть фашу кфартиру, о которой фсе столько кофорят.
– Господин барон!
– О, если фи нам откасываете, – и я откасыфаюсь иметь с фами тело! Фи в польшой слафе. Та, я снаю, фас сопирался нафестить сам префект Сены.
– Господин барон!
– У фас пыл ла Пиллартиер, камеркер тфора, старый фантеец, – он тоше пыл ранен у серкфи святого Роха.
– Тринадцатого вандемьера, барон!
– У фас пыл каспатин те Лассепетт, акатемик Фоклен…
– Господин барон!..
– Ах, шорт попери, не скромнишайте, каспатин помошник мэра. Король кофорил, как я слышал, што фаш пал…
– Король? – спросил Бирото. Но ему так и не пришлось ничего больше узнать.
В комнату развязно вошел молодой человек; узнав еще издали его шаги, прекрасная Дельфина де Нусинген зарделась.
– Топрый тень, торокой те Марсе! – сказал барон де Нусинген. – Сатитесь на мое место. Ф моей конторе, кофорят, мношестфо посетителей. Я снаю отшефо: фортшинские копи приносят тфойной тифитент. Каспаша те Нусинкен, у фас теперь на сто тысяш франкоф польше тохота. Мошете накупить ceпe всяких нарятов и упоров, штопы стать еще красифее, хотя фы как путто ф этом не нуштаетесь.
– Господи! А Рагоны-то продали свои акции! – воскликнул Бирото.
– Это кто такие? – спросил, улыбаясь, молодой щеголь.
– Фот, – сказал Нусинген, возвращаясь, так как был уже у самой двери, – эти люти, кашется… Те Марсе, это – каспатин Пирото, фаш парфюмер. Он сатает палы с фостошной пышностью, и король накратил ефо ортеном.
Подняв к глазам лорнет, де Марсе сказал:
– Да, правда, его лицо показалось мне несколько знакомым. Вы что же, собираетесь надушить ваши дела какими-нибудь ароматическими веществами, умастить их маслами?..
– Так фот, эти Раконы, – с недовольным видом продолжал барон, – тершали у меня теньки, и я помок пы им состафить cene состояние, но они не сумели потоштать лишний тень.
– Господин барон! – воскликнул Бирото.
Видя, что дело его в очень неопределенном положении, бедняга, не простившись даже с баронессой и де Марсе, устремился за банкиром. Тот уже спускался по лестнице, и парфюмер догнал его только внизу, у входа в контору. Открывая дверь, Нусинген увидел отчаянный жест несчастного купца, чувствовавшего, что он летит в бездну, и сказал ему:
– Так решено? Пофитайтесь с тю Тийе и опо фсем с ним токофоритесь.
Бирото решил, что де Марсе имеет влияние на барона; быстрее ласточки он взлетел вверх по лестнице и проскользнул в столовую, где должны были еще находиться баронесса и де Марсе: ведь когда он уходил, Дельфина ждала кофе со сливками. Кофе стоял на столе, но баронесса и молодой щеголь исчезли. Заметив недоумение посетителя, лакей ухмыльнулся; Бирото медленно спустился по ступенькам к подъезду. Он устремился к дю Тийе, но, как ему сказали, банкир уехал за город, к г-же Роген. Парфюмер нанял кабриолет и щедро заплатил кучеру, чтобы тот быстро, как на почтовых, доставил его в Ножан-сюр-Марн. Однако в Ножан-сюр-Марне привратник сказал ему, что господа уехали обратно в Париж. Бирото вернулся домой совершенно разбитый. Рассказав о своих мытарствах жене и дочери, он поражен был тем, что Констанс, встречавшая обычно зловещей птицей малейшую коммерческую неудачу, принялась нежно утешать его, уверяя, что все образуется.
На другой день Бирото в семь часов утра, хотя только еще рассветало, был уже у дома дю Тийе. Вручив швейцару десять франков, он попросил вызвать камердинера. Добившись чести поговорить с этим важным лакеем, он сунул ему в руку два золотых и упросил провести его к банкиру, как только тот проснется. Эти маленькие денежные жертвы и большие унижения, знакомые придворным и просителям, помогли парфюмеру достигнуть цели. В половине девятого его бывший приказчик, зевая и потягиваясь, вышел к нему с заспанным лицом, извинившись, что принимает его в халате. Бирото очутился лицом к лицу с кровожадным тигром, в котором он все еще упорно видел своего единственного друга.
– Пожалуйста, не стесняйтесь, – сказал Бирото.
– Что вам угодно, милейший Цезарь? – спросил дю Тийе.
С замиранием сердца Бирото передал ему ответ и требования барона де Нусингена; невнимательно слушая его, дю Тийе разыскивал мехи для раздувания огня и бранил лакея, недостаточно быстро растопившего камин.
Лакей прислушивался, и Цезарь, сперва не замечавший этого, в конце концов увидел его любопытную физиономию и смущенно замолчал; но банкир рассеянно бросил:
– Продолжайте, продолжайте, я вас слушаю!
У несчастного Бирото взмокла от пота сорочка. Но его охватил ледяной холод, когда дю Тийе вперил в него пристальный взгляд своих стальных с золотыми прожилками глаз, дьявольский блеск которых пронзил парфюмера до глубины сердца.
– Дорогой патрон, чем же я виноват, что банк отказался учесть ваши векселя, которые переданы Жигонне банкирским домом Клапарона с надписью: «без поручительства»? Как это вас, старого члена коммерческого суда, угораздило попасть впросак? Я прежде всего – банкир. Я могу дать вам денег, но не знаю, примет ли банк мою подпись, и не хочу рисковать. Я существую только благодаря кредиту. Все мы им только и держимся. Хотите денег?
– А можете ли вы дать, сколько мне требуется?
– Зависит от суммы. Сколько вам нужно?
– Тридцать тысяч франков.
– Все шишки на мою голову! – расхохотался дю Тийе.
Услышав этот смех, парфюмер, ослепленный роскошью, окружавшей дю Тийе, подумал, что так может смеяться только богач, для которого подобная сумма – сущий пустяк; он вздохнул с облегчением. Банкир позвонил.
– Попросите сюда ко мне кассира.
– Он еще не приходил, сударь, – ответил лакей.
– Бездельники смеются надо мной! Уже половина девятого, к этому времени можно наворотить дел на миллион франков.
Минут через пять явился Легра.
– Сколько у нас в кассе денег?
– Всего двадцать тысяч. Ведь вы распорядились купить на тридцать тысяч франков ренты с уплатой наличными пятнадцатого.
– Да, правда, я еще не совсем проснулся.
Как-то странно посмотрев на Бирото, кассир вышел.
– Если бы истину изгнали с земли, последнее свое слово она поручила бы сказать кассиру, – заявил дю Тийе. – Не участвуете ли вы в деле, которое открыл недавно маленький Попино? – спросил он после долгого гнетущего молчания, во время которого лоб парфюмера покрылся каплями пота.
– Да, – простодушно ответил Бирото, – а не могли бы вы учесть его векселя на более или менее крупную сумму?
– Принесите мне его векселей на пятьдесят тысяч франков, я помогу вам учесть их под небольшой процент у некоего Гобсека, человека весьма покладистого, когда у него много свободных денег, а их у него всегда вдоволь.
Бирото вернулся домой удрученный, не понимая еще, что банкиры перебрасывали его друг другу, точно мяч; но Констанс уже догадалась, что ни о каком кредите не может быть и речи: если три банкира отказали, все они, стало быть, справлялись о таком видном человеке, как помощник мэра, и рассчитывать на Французский банк больше не приходится.
– Попытайся отсрочить векселя, – сказала она, – пойди к Клапарону, – он твой компаньон; пойди ко всем, у кого есть твои векселя, которым приходит срок пятнадцатого, и попроси отсрочить их. А учесть векселя Попино ты всегда успеешь.
– Завтра тринадцатое! – прошептал совершенно убитый Бирото.
Говоря словами его же собственного проспекта, Бирото обладал сангвиническим темпераментом; волнения и умственное напряжение поглощали у него слишком много сил, восстановить которые мог только сон. Цезарина увела отца в гостиную и, чтобы развлечь его, сыграла «Сновидение Руссо» – прелестную вещицу Герольда, а Констанс села подле мужа с работой. Бедняга уронил голову на подушку дивана и всякий раз, как подымал глаза на жену, видел на губах ее нежную улыбку; так он и уснул.