– Так что же вы мне не говорили этого? Мне не надо больше бывать у вас? – спросил Калист, не в силах сдержать слез, которые растрогали Фелиситэ.
– Вы ангел! – воскликнула она.
Затем она весело запела «Останься» Матильды из «Вильгельма Теля», чтобы отнять от ответа принцессы ее подданному всякий оттенок серьезности.
– Он хотел таким поведением, – продолжала она, – заставить меня поверить, что он чувствует ко мне более сильное чувство, чем оно есть в действительности. Он знает, что я ему желаю только добра, – сказала она, – пристально смотря на Калиста. – Но его гордость страдает от сознания, что в этом отношении он уступает мне. А может быть, у него зародились подозрения на ваш счет и он хочет нас застать врасплох.
Но если бы даже вся вина его была в том, что он пожелал насладиться прелестью этой прогулки без меня, что он не принял меня себе в спутники в этой экскурсии, не разделял со мной мыслей, которые зародились у него при виде этих красот, что он заставляет меня смертельно беспокоиться, – разве всего этого мало? Меня так же мало любит этот мыслитель, как и музыкант, как и великий остроумец, как и офицер. Стерн прав: имена имеют свое значение, а мое – это грубая насмешка. Я умру, не найдя ни в одном мужчине ответа на любовь, которой полно мое сердце, на ту поэзию, которой дышит моя душа.
Она замолкла, бессильно опустив руки, голова ее откинулась на подушку, глаза сделались бессмысленными; погрузившись в задумчивость, она пристально смотрела на цветок ковра. Горе великих людей имеет в себе что-то грандиозное, внушающее уважение: перед зрителем точно открываются тайники их души, великой и безгранично могучей. Горе великих людей похоже на горе царственных особ, которое отражается в сердцах всех и заставляет страдать целый народ.
– Зачем вы меня?… – сказал Калист и не докончил.
Красивая горячая рука Камиль Мопен коснулась его руки и прервала его.
– Природа изменила для меня свои законы и дала мне еще пять, шесть лет молодости. Я отвергла вас из эгоизма. Рано ли, поздно ли, разница в возрасте принудила бы нас расстаться. Мне и так на тринадцать лет больше, чем ему: и этого довольно.
– Вы и в шестьдесят лет будете прекрасны! – геройски воскликнул Калист.
– Дай Бог! – с улыбкой отвечала она, – к тому же, дорогое дитя мое, я хочу любить его. Несмотря на его холодность, на отсутствие всякой творческой фантазии, на его трусливую беззаботность и зависть, мучащую его, я убеждена, что под этими лохмотьями скрывается величие духа, я надеюсь, что смогу наэлектризовать его, спасти его от самого себя и привязать ко мне. Увы! У меня здравый ум, но слепое сердце.
Она до ужаса ясно видела свой внутренний мир. Она страдала и анализировала свое страдание, вроде того, как Кювье и Дюпюнтрен объясняли своим друзьям роковой ход своих болезней и постепенное приближение смерти. Камиль Мопен так же хорошо знала чувство любви, как двое ученых – анатомию.
– Я приехала сюда, чтобы хорошенько изучить его: он уже стал скучать. Ему не хватает Парижа, я говорила ему это: у него болезненная потребность критиковать кого-нибудь; а тут нельзя ни отделать автора, ни осудить какую-нибудь систему, ни повергнуть в отчаянье поэта; к тому же здесь он не смеет предаться разгулу, который освободил бы его от тяжелого наплыва мыслей. Увы! Может быть, и моя любовь к нему недостаточно искренна, чтобы заставить его отрешиться от умственной жизни. Я недостаточно заставляю его терять голову! Напейтесь оба с ним сегодня вечером, а я скажусь больной и не выйду из своей комнаты: тогда я и узнаю, права я, или нет.
Калист покраснел, как вишня, от подбородка до волос, даже уши его загорелись.
– Боже мой! – воскликнула она, – ведь я нисколько не подумала о том, что развращаю тебя, ведь ты невинен, как молодая девушка. Прости меня, Калист! Когда ты полюбишь, то узнаешь, что можно даже взяться зажечь Сену, только бы доставить хотя небольшое удовольствие своему предмету, как любят выражаться ворожеи на картах.
Она на минуту замолчала.
– Бывают на свете люди с гордым и строго последовательным характером, которые в известном возрасте говорят: «Если бы мне пришлось начать жизнь сызнова, то я поступил бы точно так же!» А я хотя и не считаю себя малодушной, говорю: «Я хотела бы быть такой женщиной, как ваша мать, Калист!» Иметь такого Калиста, какое это счастье! Будь мой муж величайшим глупцом, я все-таки была бы ему покорной и смиренной женой. А между тем я не знаю за собой никакой вины по отношению к обществу: в жизни я вредила только сама себе. Увы! дорогое дитя мое, женщина не может прожить одна в обществе.
«Привязанности, которые не находятся в полной гармонии с социальными и естественными законами, привязанности необязательные – не прочны. Страдать, чтобы страдать – нет, лучше хоть кому-нибудь быть полезной. Что мне за дело до моих кузин Фокомб, которые уже перестали быть Фокомбами, которых я не видела в течение двадцати лет и которые вдобавок вышли замуж за негоциантов! Вы для меня сын, не доставивший мне неприятных обязанностей материнства, я оставлю вам свое состояние, и вы будете счастливы, по крайней мере, в этом отношении благодаря мне, вы, дорогое воплощение красоты и прелести, которого не должна коснуться никакая перемена, никакая порча.
Сказав это прочувствованным тоном, она опустила свои длинные ресницы, чтобы он не мог ничего прочесть в ее глазах.
– Вы ничего не захотели от меня, – сказал Калист, – и я отдам ваше состояние вашим наследникам.
– Дитя! – сказала Камиль низким голосом и по щекам ее потекли слезы. – Неужели ничто не спасет меня от меня самой!
– Вы хотели мне рассказать одну историю и письмо… – сказал великодушный юноша, желая отвлечь ее от охватившей ее грусти.
Но он не докончил, она прервала его речь.
– Вы правы, прежде всего, надо быть честной женщиной. Вчера уже было слишком поздно, ну, а сегодня, по-видимому, много есть свободного времени впереди, – с горькой иронией заметила она. – Чтобы исполнить мое обещание, я сяду таким образом, чтобы видеть далеко вдаль по берегу.
Калист повернул ей большое готическое кресло и открыл окно. Камиль Мопен, разделявшая восточные вкусы знаменитой писательницы, взяла великолепный персидский кальян, подаренный ей посланником. Она положила пачули в жаровню, вычистила мундштук, надушила перышко, которое она употребляла только один раз, подожгла желтые листья, поставила сосуд с длинным, покрытым синей эмалью и золотом, горлышком, составлявший главную часть этого красивого, созданного для наслаждения изобретения и, позвонив, велела подать чаю.
– Может быть, вы выкурите папиросу? Ах! Я все забываю, что вы не курите. Ведь так можно редко встречать такого чистого юношу! Чтобы коснуться атласного пушка, покрывающего ваши щеки, по-моему, нужно руку Евы, только что вышедшей из рук Бога.
Калист покраснел и сел на табурет, не заметив глубокого смущения, от которого Камиль вся покраснела.
– Особа, от которой я получила вчера это письмо, и которая, может быть, завтра приедет, маркиза де Рошефильд, – начала Фелиситэ. – Выдав свою старшую дочь за знатного португальского вельможу, навсегда поселившегося во Франции, старый Рошефильд, который уступает вам в древности рода, пожелал через сына породниться со старинным дворянством, чтобы доставить сыну пэрство, которое не удалось ему получить самому. Графиня де Монткорне указала ему в департаменте Орна на мадемуазель Беатрису-Максимилиенну-Розу де Кастеран, младшую дочь маркиза де Кастеран, который не хотел давать приданого за своими двумя дочерьми, чтобы оставить все состояние своему сыну, графу де Кастеран. Кастераны, по-видимому, доводят свою родословную до Адама. Беатрисе, которая родилась и выросла в замке Кастеранов, было тогда – брак этот состоялся в 1828 году – лет двадцать. Она отличалась тем свойством, которое вы, провинциалы, называете оригинальностью, но которое только доказывает возвышенность воззрений, некоторую восторженность, любовь ко всему изящному и художественному. Поверьте опытности женщины, которая сама была на этом скользком пути – для женщины нет ничего опаснее таких вкусов: удовлетворяя им, можно дойти до того состояния, в каком нахожусь теперь я и до чего дошла маркиза… до падения в пропасть. Одни мужчины всегда имеют при себе палку, с помощью которой они удерживаются на краю пропасти, у них есть сила, которой у нас нет, и которая делает из нас чудовищ, если она у нас только есть. Старая бабушка ее, вдовствующая де Кастеран, была очень довольна, что она вышла за человека, которого она превосходила по благородству и по своим воззрениям. Рошефильды повели себя прекрасно по отношению к ней, и Беатриса могла только хвалить их. Точно так же и Рошефильды были вполне довольны Кастеранами, так как те, благодаря своему родству с Вернелями, с д’Эгриньонами и Труавилями, доставили пэрство своему зятю во время щедрой раздачи пэрства Карлом X, которая была признана недействительной во время июльской революции. Рошефильд довольно глуп, но, тем не менее, он начал с того, что заполучил себе сына и так как он слишком скоро успел надоесть своей жене, то она скоро отдалилась от него. Первые дни брачной жизни часто составляют камень преткновения, как для неумных людей, так и сильной любви. Будучи очень недалек, Рошефильд неопытность жены в сердечных делах принял за холодность и поставил Беатрису в разряд лимфатических и холодных. Она блондинка – на этом основании он счел себя вполне в безопасности и стал вести холостую жизнь, вполне полагаясь на воображаемую холодность маркизы, на ее гордость и на открытую жизнь, которая создает тысячу преград для парижанки. Вы поймете, о чем я говорю, когда побываете в этом городе. Те, кто хотел извлечь выгоду из его беззаботного спокойствия, говорили ему: Как вы счастливы, у вас такая холодная жена, что она неспособна влюбиться, она вполне довольствуется тем, что блистает в свете, все ее прихоти чисто артистические, все ее желания и ревность удовлетворены будут, если она себе создаст салон, где будут собираться остроумные люди, она готова устроить шабаш музыки, целую оргию литературы». А муж был в восторге от этих шуточек, которыми в Париже одурачивают глупцов.