Бешеная любовь Калиста, его покушение на ее жизнь были для Беатрисы тем ударом грома, которому повинуется все, и покоряются натуры самые мятежные и упорные. Беатриса чувствовала себя перерожденной: искренняя, чистая любовь наполняла ее сердце чистой радостью. Она наслаждалась незнакомыми ощущениями, чувствуя себя и лучше и возвышеннее, как бы достигая того пьедестала, на котором стоят женщины Бретани. Она восхищалась обожанием этого ребенка, счастье которого удовлетворялось ее жестом, взглядом и словом. За ничто она получала целое сердце; и это особенно умиляло ее. Перчатка ее была для него дороже, чем вся она для того, кто должен был бы боготворить ее. Какая женщина устоит против подобного обожания! Ее поняли, ей поклоняются! Скажи она Калисту пожертвовать жизнью ради ее минутной прихоти, он, не задумываясь, исполнил бы ее желание.
В Беатрисе проглядывало теперь что-то благородное и возвышенное. Узнав такую глубокую любовь, она старалась казаться лучшей женщиной в глазах Калиста, желая властвовать над ним безгранично. Чем слабее чувствовала она себя, тем более ухищрялась в своем кокетстве. С обворожительной ловкостью представлялась она больной целую неделю. Под руку с Калистом ходила она по саду и заставляла Камиль снова переживать те страдания, которые она испытала первую неделю ее пребывания в Туш.
– Ах, моя милая, ты заставляешь его делать слишком большой обход, – сказала Камиль маркизе.
Как-то вечером, еще до прогулки в Круази, обе женщины болтали о любви, смеялись над разными способами мужчин делать объяснения, соглашаясь, что самые ловкие, и менее любящие, недолго блуждают в лабиринте чувствительности, и, конечно, правы, а что с любящими искренно женщины всегда сначала очень дурно обращаются.
– Они приступают к женщинам, как Лафонтен к Академии, – сказала тогда Камиль.
Замечание это заставило маркизу вспомнить весь разговор, и она не могла не упрекнуть себя в фальши. Маркиза Рошефильд имела неограниченную власть над Калистом: одним жестом или взглядом она напоминала ему его необузданность на берегу моря. Он умолкал, заглушая в себе желания и страдания с таким геройством, которое тронуло бы всякую другую женщину. Своим кокетством она довела его до такого отчаяния, что он как-то бросился на шею Камиль, умоляя ее дать ему совет.
Из письма Калиста Беатриса сделала выписку, где говорилось, что любить – это первое счастье, быть любимым – второе. И этой аксиомой она удерживала его страсть в границах почтительного обожания, что нравилось ей. Она упивалась восторженными словами любви и благоговения, которые сама природа подсказывает юношам. Сколько неподдельного искусства, невинного соблазна в голосе, мольбы в восклицаниях, сколько надежды на будущее! Но Беатриса ничего не обещала. Она уже сказала, что боится.
Ребенок этот, не думая о своем счастье, молил только о позволении любить ее, стремясь овладеть ее нравственным миром: Женщина, сильная на словах, на деле часто оказывается очень слабой. Столкнув Беатрису в море, и этим как бы достигнув некоторого успеха в любви, Калист не стал добиваться счастья подобным путем. Восторженная святая любовь юноши стремится всегда достигнуть всего духовной силой, в чем и заключается ее возвышенность. Наконец, выведенный из терпения, горя желанием, Калист стал горячо жаловаться Камиль на поведение Беатрисы.
– Я думала, что излечу тебя, если помогу тебе поскорее сойтись с ней, но ты сам все испортил своим нетерпением. Десять дней назад ты господствовал над ней, теперь же ты опять раб, мой бедный мальчик. Верно, у тебя не хватит никогда сил исполнять мои приказания, – говорила Камиль.
– Что же я могу сделать? – спрашивал Калист.
– Попробуй затеять с ней ссору из-за ее холодности: женщины вспыльчивы в разговоре, пусть она обидит тебя, а ты не приходи в Туш, пока она не позовет тебя, – сказала Камиль.
Сильная болезнь заставляет больного принимать противное лекарство и решаться на самые опасные операции. В таком состоянии был теперь Калист. Он выслушал совет Камиль и пробыл два дня дома, но на третий уже стучался в дверь комнаты маркизы, говоря, что Камиль и он ждут ее завтракать.
«Опять промах», думала Фелиситэ, видя несдержанность Калиста.
Во время этих двух дней Беатриса часто подходила к окну, откуда виднелась дорога в Геранду. Когда же Камиль заставала ее, Беатриса делала вид, что любуется эффектными золотистыми цветами, ярко освещенными сентябрьским солнцем. Камиль открыла секрет маркизы, и, одним словом, могла бы осчастливить Калиста, но она молчала. Слишком еще она была женщина, чтобы толкнуть его на поступок, которого так боятся юные сердца, как бы предчувствуя, что этим они могут погубить свой идеал.
Беатриса не выходила долго. Другому это было бы понятно, потому что в туалете маркизы проглядывало желание обворожить Калиста, сделать его отсутствие невозможным. После завтрака Беатриса ушла в сад, выражая желание побывать на скале, где чуть не погибла. Влюбленный юноша был вне себя от радости.
– Пойдемте туда одни, – просил он умоляющим голосом.
– Если я не соглашусь, вы, пожалуй, подумаете, что я боюсь вас, – сказала Беатриса, – я говорила вам тысячу раз и повторяю, что принадлежу другому и останусь верна, хотя, отдаваясь ему, я не имела понятия о любви. Двойная ошибка вызывает двойное наказание.
Когда она говорила так с чуть заметными слезами на глазах, к чему так часто прибегают подобные женщины, Калист чувствовал к ней сострадание, и раздражение его смягчалось. В эти минуты он боготворил ее, как Мадонну. От различных характеров также нельзя требовать одинакового выражения чувств, как нельзя требовать одинаковые плоды с разных деревьев.
В эту минуту в Беатрисе происходила сильная борьба: она выбирала между собой и Калистом, между светом, в который надеялась еще вернуться, и полным счастьем; между надеждой на общественное прощение за свою первую вину и между второй страстью, которая должна была погубить ее навсегда.
Она слушала без всякого раздражения, хотя бы напускного, слова слепой любви; она отдавалась нежным рукам сострадания. Уже не раз она была растрогана до слез обещаниями Калиста вознаградить ее своей любовью за все, что теряла она в свете. Он упрекал ее за привязанность к такому фальшивому человеку, как Конти. Беатриса давала ему высказаться. Сама она рассказывала ему о горе и страданиях своих в Италии, когда она узнала, что не одна царит в сердце Конти. Уроки Камиль не пропали даром. Калист умел воспользоваться ими.
– Я буду любить вас самоотверженно, – сказал он, – вы не найдете во мне гения, я не доставлю вам радостей, какие дает растроганная толпа высокому таланту. Моя любовь к вам, вот мой единственный талант; ваши радости будут моими радостями, другие женщины не будут существовать для меня, бояться соперниц вам будет нечего; бывать я буду только там, где будете приняты вы, – говорил Калист, целуя руки маркизы.
Она слушала его, опустив голову, молча соглашаясь, что она в самом деле была непризнанным ангелом.
– Прошлое не дает мне покоя, оно отравит мне будущее.
Утро, когда Калист, придя в Туш в семь часов, заметил у окна Беатрису в той же шляпе, в которой она была в день прогулки, было для него полно прелести. У него кружилась голова: все мелочи туалета усиливают страсть. Одни француженки обладают особенным уменьем поражать тонкостями кокетства, благодаря своему уму, который у них никогда не мешает силе чувства. Идя под руку с Калистом, маркиза почти не опиралась на нее. Из сада они вышли прямо на дюны; Беатриса любовалась песками. Заметив небольшое жесткое растение с розовыми цветами, она сорвала несколько цветков, прибавила к ним гвоздики Шартрез, встречающейся тоже в этих сухих песках, и с особенным значением отдала половину Калисту, для которого эти цветы и эта зелень должны были обратиться в вечный образ всего мрачного и зловещего.
– Мы прибавим туда еще немного бука, – шутила Беатриса. Они остановились на плотине; Калист в ожидании лодки рассказывал о своих ребяческих выходках в день ее приезда.
– Я знала об этом, оттого и была так холодна с вами, – сказала она.
Во все время прогулки, маркиза говорила шутливым тоном любящей женщины, ласково и непринужденно. Калист мог думать, что любим ею. Проходя песками вдоль скал, они спустились в прелестную бухточку, куда волны набросали необыкновенные разноцветные обломки самого поразительного мрамора. Они шалили и забавлялись, как дети, отыскивая лучшие из них. Но когда, не помня себя от восторга, Калист предложил Беатрисе бежать в Ирландию – она вдруг преобразилась, и приняла опять гордый вид. Взяв под руку Калиста, она направилась с ним к скале, которую называла своей Тарпейской скалой.
– Друг мой, – сказала Беатриса, медленно поднимаясь по чудной гранитной скале, которая должна была сделаться ее пьедесталом. – Я не могу больше сдерживаться, я скажу вам все. – В продолжение десяти лет не испытывала я подобного счастья, каким была полна сейчас, собирая раковины и камешки; я закажу из них ожерелье и буду ценить его дороже бриллиантов. Я чувствовала себя ребенком, девочкой четырнадцати – пятнадцати лет, когда только я собственно и была достойна вас; любовь ваша возвысила меня в моих собственных глазах; со мной произошло что-то магическое; вы сделали меня самой гордой, самой счастливой женщиной. Воспоминания о вас будут жить во мне долго, и скорее вы забудете меня, чем я вас.
Они достигли вершины скалы, откуда с одной стороны простирался бесконечный океан, с другой расстилалась Бретань с ее золотыми островами, феодальными башнями, цветущими растениями. Лучшей декорации не могло быть для признания.
– Я не принадлежу себе, – продолжала она, – связала я сама себя сильнее всякого закона. Поймите же мое несчастье и довольствуйтесь тем, что мы страдаем оба. Ведь Данте не удалось увидеть еще раз Беатриче, Петрарка никогда не обладал Лаурой.
Такие невзгоды постигают только великие души! Ах, если меня бросят, если я опущусь еще ниже, если от твоей Беатрисы отречется свет, что будет более, чем ужасно, тогда, милое дитя мое, ты один будешь знать, что она лучше всех, а, опираясь на тебя, она станет выше всех. Когда же, мой друг, ты захочешь бросить ее, не удерживай удара: конец твоей любви – конец моей жизни.