охранить тайну. Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных. Ведь то, о чем умолчано, всегда можно сказать, а о чем сказано — не умолчишь, ибо оно уже разнеслось и распространилось. Поэтому я считаю, что говорить учимся мы у людей, молчать — у богов, ибо в обрядах и таинствах привыкаем мы к молчанию. И сладкоречивого Одиссея создал поэт воздержанным на язык, и сына его, и супругу, и няню. Ты ведь слышишь, как она говорит:
Все сохраню, постоянней, чем камень, целей, чем железо.1038
А сам Одиссей, сидя подле Пенелопы,
глубоко проникнутый горьким ее сокрушеньем
(Очи свои, как железо иль рог неподвижные, крепко
В темных ресницах сковав и в нее их вперив, не мигая),
Воли слезам не давал.1039
До того тело его отличалось всяческой умеренностью, а разуму все готово было повиноваться, что он глазам приказал не плакать, языку — не издавать ни звука, сердцу — не трепетать и не яриться,
Милое сердце ему покорилось,1040
ибо воля его разума простиралась вплоть до непроизвольных движений, покоряя ему и подчиняя даже дыхание и кровь. Таково же и большинство Одиссеевых товарищей: схваченные и разбиваемые о землю Полифемом, они не назвали Одиссея, не сказали, что он уже заготовил и обжег оружие против Полифемова глаза, а предпочли быть съедены живьем, нежели выболтать что-нибудь тайное, и явили тем самым избыток верности и стойкости. Поэтому, когда египетский царь прислал Питтаку жертвенное животное с просьбою отрезать лучший и худший кусок, тот поступил правильно, вырезав и отослав обратно язык, орудие добра и орудие многих зол.
9. Ино у Еврипида, рассказывая о себе откровенно, говорит, что умеет
молчать в нужде, сказать, коль нет опасности.1041
А те, кто получает благородное и подлинно царское воспитание, сперва учатся молчать, а затем легко говорить. Например, Антигон, тот, что был царем, на вопрос сына, когда же они выступят, ответил: «Боишься, что ты один не услышишь трубы?» Неужели же не доверил он тайного слова тому, кому собирался оставить царство? Нет, он учил сына вести себя в таких обстоятельствах сдержанно и осторожно. А когда в походе о чем-то подобном спросили старика Метелла, он сказал: «Если бы я подозревал, что эта тайна известна моей тунике, то я бросил бы ее в огонь, как только снял с себя!» Услышав о наступлении Кратера, Евмен никому из друзей об этом не сказал, а солгал, что подходит Неоптолем, потому что второго воины презирали, а первого и чтили за добродетель, и восхищались его славой. Никто не знал об обмане, и, завязав сражение, они победили, убили неузнанного Кратера, а узнали лишь мертвого.1042 Так молчание выиграло битву, скрыв имя грозного противника, и друзья больше восхищались Евменом за скрытность, чем упрекали за нее. А если бы кто и упрекнул, так ведь лучше упрек в спасительном недоверии, нежели обвинение в пагубной доверчивости.
10. И кто не попустит себе, разболтав что-нибудь во вред тому, кто сам не помолчал? Плохо, если другой услышал слово, кое должно было оставаться в тайне: ведь, выпуская из уст своих и передавая другому не подлежащее разглашению, полагаешься ты на чужую верность, собственную свою губя? И если другой окажется подобным тебе, то гибель ее тебе по заслугам, погубишь ты тайну; если лучше тебя, вопреки вероятию, спасешь ее, попав на человека более верного, нежели ты сам. Пусть у меня есть друг. А ему друг — кто-то еще, кому он верит, как я ему, а тот, в свою очередь, кому-то еще, и вот — слова множатся и разлетаются, попав на уста людей несдержанных. Так единица за собственные пределы не выходит, а так единицей и остается, о чем говорит и ее название, двойка же кладет начало бесконечному разнообразию, тотчас покидая собственные пределы и по причине своей двоичности обращаясь во множество. Точно так же слово, доколе известно одному человеку, действительно останется тайным, а перейдя ко второму, становится достоянием молвы. «Слово крылато»,1043 — сказал поэт; нелегкое дело снова схватить выпущенную из рук птицу, невозможно и слово, слетевшее с языка, поймать и удержать, ибо летит оно,
кружа на легких на крылах,1044
от одного к другому. Стремительный бег корабля, подхваченного ветрами, обуздывают и удерживают канатами и якорями. А для слова, вырвавшегося из уст словно из гавани, ни остановки не существует, ни якоря; мчась с шумом и звоном, оно ввергает сказавшего в великую и страшную опасность.
Идейский лес от факела ничтожного
заняться может, так же то, что сказано
лишь одному, весь город знает.1045
11. Римский сенат держал тайный какой-то совет в течение многих дней, и так как это казалось неясно и подозрительно, одна женщина, во всем остальном порядочная, но все-таки женщина, приступила к своему мужу с настойчивыми просьбами открыть ей тайну, она и клятвы в молчании произносила и обещания, и лила слезы, что не имеет доверия. А римлянин, желая доказать ее глупость, сказал: «Твоя взяла, жена! Так послушай же о неслыханном и поразительном деле: сообщили нам жрецы, что видел кто-то летящую птицу в золотом шлеме и с копьем. Вот и думаем мы об этом чуде, добро ли, зло ли оно предвещает, и советуемся с прорицателями. Но только ты молчи!» Сказав это, он ушел на форум. А жена, поймав первую попавшую служанку, начала бить себя в грудь и рвать волосы с воплями: «Увы, муж мой, увы, моя родина! Что с нами станет?», желая вынудить служанку к вопросу: «Что случилось?» А когда та спросила, рассказала ей все с обычной приговоркой болтунов: «Молчи! Никому об этом ни слова!» Не успев выйти от нее, служанка выложила все той из своих товарок, что оказалась посвободнее, а та разболтала своему любовнику, как раз в это время ее навестившему. И басня докатилась до форума, даже обогнала своего сочинителя. А там его спросил один из встретившихся знакомых: «Ты прямо из дому?» — «Прямо из дому», — отвечал тот. «Значит, ты ничего не слышал?» — «Разве есть новости?» — «Видели летящую птицу в золотом шлеме и с копьем, и по этому поводу консулы хотят созвать сенат». Тогда, смеясь, воскликнул римлянин: «Хвала, о жена, стремительности, с коей слова мои, меня опередив, достигли форума!» И, подойдя к сенаторам, успокоил их тревогу, а жену, возвратившись домой, наказал. «Погубила ты меня, жена, — сказал он. — Обнаружилось, что это из моего дома просочилась тайна, а теперь из-за твоей несдержанности должен я бежать с родины». Она принялась все отрицать и спросила: «А разве не узнали об этом с тобой вместе триста человек?» — «Какие триста, — ответил муж, — когда, понуждаемый тобой, все это я выдумал, чтобы тебя испытать?» Так, осмотрительно и осторожно, испытал он свою жену, как прохудившийся сосуд, в который прежде, чем налить вина или масла, льют воду. А Фульвий, товарищ Цезаря Августа, услышал однажды, как тот, уже старик, жаловался, что дом его опустел, что двое внуков, сыновья дочери, погибли, а оставшийся в живых Постум,1046 жертва клеветы, находится в изгнании, и он вынужден преемником своим сделать пасынка,1047 хотя страдает из-за этого и желал бы вернуть внука из дальних краев. Услышав это, Фульвий все рассказал жене, та — Ливии. Ливия же сурово потребовала от Августа, чтобы он, если давно все решил, не посылал за внуком, а не то сделает ее предметом ненависти и вражды преемника власти. Когда, по обыкновению, Фульвий утром пришел к Августу и приветствовал его: «Доброго тебе здоровья, Цезарь!», тот отвечал ему: «Здравого тебе рассудка, Фульвий!» Все поняв, Фульвий сразу отправился домой и начал бранить жену, говоря: «Цезарь узнал, что я не сдержал тайны, и потому должен я сейчас покончить с собой!» На что жена сказала: «И по заслугам, коли, прожив со мною столько лет, ты не узнал и не остерегся моей несдержанности, но первой умереть должна я!» И, схватив меч, закололась прежде мужа.
12. Правильно создатель комедий Филиппид,1048 когда царь Лисимах, проникшись к нему расположением, спросил: «Что из моих сокровищ подарить тебе?», отвечал: «Что пожелаешь, царь, но только не тайну». Кроме всего прочего, болтливости сопутствует другой, не меньший, порок — любопытство: болтуны жаждут много услышать, чтобы потом много рассказывать. Особенно же доискиваются и дознаются до всего скрытого и тайного, словно поставляя болтовне обветшавшее сырье для ее ноши; или словно ребенок, схвативший ледышку, не желают услышанного ни удержать, ни выпустить; или, еще вернее, с тайнами обходятся словно со змеями, которых, поймав, прячут за пазуху, а потом, не сумев совладать, от них же и погибают. Говорят, что гадюки и морские иглы, рожая, разрываются; запретные слова, вырвавшись на волю, уничтожают и губят упустившего их. Селевк Каллиник, потерявший в сражении с галатами все войско,1049 все свои силы, бежал, сняв царский венец, с тремя или четырьмя спутниками, проделал длинный путь верхом и, блуждая по бездорожью, ослабевший от голода и жажды, подъехал к небольшому имению и, на свое счастье застав хозяина, попросил у него хлеба и воды. А тот, узнав царя, с готовностью и требуемое принес в изобилии, и все прочее, чем богата деревня. Радуясь такому случаю, не стал он сдерживаться и притворяться перед людьми, желавшими остаться неузнанными, а, проводив их до самой дороги и прощаясь с ними, воскликнул: «Будь здоров, царь Селевк!» Царь же, протянув