Но неприятно и стыдно даже говорить об этом, когда мы на каждом шагу встречаемся с человеколюбивой заботой божества, предусматривающего удовлетворение всех наших потребностей, в том числе и тех, в которых больше необходимости, чем красоты. Так уже само наше рождение, в крови и муках, лишенное благообразия, все же имеет божественных покровителей Илифию1212 и Лохию.1213 Без попечительства этих бодрых защитников было бы, пожалуй, лучше не родиться вовсе, чем родиться безобразным. И в болезни человека не покидает бог, ведающий этой областью, и даже после смерти, когда его защитником, успокоителем и проводником становится бог, говорящий о себе:
Не врачевание, не лира, не пророчества,
удел мой — души мертвых провожать в Аид.1214
Но покровительство этого рода заключает в себе нечто зловещее; а можно ли назвать дело более священное и состязание более заслуживающее иметь бога своим распорядителем и судьей, чем эти заботы, связанные с соисканием благосклонности прекрасных молодых людей под руководством Эрота: и этом нет ничего постыдного или вызванного низменной необходимостью. Здесь только убеждение и обаяние, приносящее поистине «сладостный труд» и «благотомительное утомление»1215 и ведущее к добродетели и дружбе не «мимо от богов»1216@ завершаемым, а имеющим своим руководителем и владыкой самого бога Эрота!@ товарища Муз, Харит и Афродиты. Он сочетает самое отрадное с самым прекрасным,
в сердце посеяв желанье, дающее сладкую жатву,
согласно Меланиппиду.1217 Выскажемся ли мы об этом как-либо иначе, Зевксипп?»
16. «Нет, клянусь Зевсом; — отозвался тот, — только так. Противоположное мнение было бы нелепо». — «Нелепо, — добавил отец, — еще и следующее. Уже древние различали четыре рода близости в человеческих отношениях — близость по крови, близость гостеприимства, близость товарищеская и близость эротическая. Каждый из этих родов имеет своего бога-покровителя — либо дружбы, либо гостеприимства, либо кровной близости, и только эротический род, словно получив неблагоприятное предзнаменование, остается лишенным божественной заботы и управления, тогда как именно он более всех в этом нуждается». — «Да, — сказал Зевксипп, — есть и в этом величайшая непоследовательность».
«Но здесь, — сказал отец, — наше рассуждение подходит, хотя и вскользь, к некоторым мыслям Платона.1218 Есть безумие, насылаемое на душу некими дурными смешениями вредных телесных соков, — тяжелая и опасная болезнь; но есть и другое безумие, источник которого не внутри, а вне нас: это некое проникающее в нас вдохновение, которое овладевает нашим разумом, сообщая ему движение высшей силы. И подобно тому как исполненный духа получает наименование «мужественный», а исполненный мысли — «разумный», так это состояние души, которой овладела божественная сила, носит название «вдохновения». Прорицительная сторона вдохновения восходит к одержимости Аполлона, а вакхическая к Дионису;
Вступите в хоровод с корибантами,1219 —
говорит Софокл: ибо служение Великой Матери и Пану причастно вакхическому исступлению.
Третье безумие охватывает нежную и чистую душу от Муз, подвигая ее на поэтическое и мусическое творчество. И каждому очевидно, от какого бога исходит воинственное исступление,
чуждое хорам и кифарам, порождающее слезы
и громкий плач в народе.1220
Но остается еще один вид исступления, отчуждающий человека от его обычного душевного состояния с величайшей силой, и о нем, Дафней, я хочу задать вопрос Пемптиду…
«Кто из богов подъемлет благоплодный тирс»,1221 знаменующий наиболее язвительное и горячее вдохновение, которое обращено к добрым юношам и целомудренным женщинам?
Ведь мы видим воина, который, отложив в сторону свои доспехи, отрешился и от воинственного исступления:
Покорился Атрид, и клевреты
весело с плеч Менелая оружия светлые сняли,1222
он сидит как посторонний наблюдатель подвигов других; необузданные пляски вакхантов и корибантов затихают и успокаиваются, как только музыканты оставили трохеический ритм и фригийский лад; точно так же и Пифия, сойдя со вдохновляющего ее треножника, обретает полное успокоение. Но любовное безумие, раз оно охватило и воспламенило человека, не прекратит никакая Муза, никакой чарующий напев, никакая перемена места: влюбленные и в присутствии прекрасного предмета их любви находят в нем отраду, и в отсутствии тоскуют по нем, и днем преследуют, и ночью поют у его дверей, и трезвые призывают, и в застолье приветствуют.
Сказанное кем-то о созданиях поэтического воображения, что они могут быть названы снами бодрствующих людей, с большим основанием можно отнести к воображению влюбленных, которые, находясь вдали от своих возлюбленных, разговаривают с ними как с присутствующими, приветствуют их, обращаются к ним с упреками. Ведь наше зрение все остальные образы вписывает в память как бы водяными красками, и они скоро бледнеют и исчезают, и только образы любимых, как вписанные восковой краской, сохраняются навсегда живыми, движущимися, говорящими.
Римлянин Катон говорил, что душа влюбленного живет в душе любимого. Я же сказал бы, что в душе влюбленного присутствует вся душа любимого, вся его жизнь, характер и действия и благодаря этому влюбленный легко сокращает долгий путь, подобно киникам, которые говорят, что нашли «верный и скорый путь к добродетели». Ведь душа быстро приходит к дружбе и добродетели, как бы несомая на волне страсти вместе с богом.
Подводя итог, я скажу, что не без участия божества преисполняет восторг души влюбленных и не иной является их покровителем и направителем, как тот, которому мы посвящаем нынешнее празднование и приносим жертву.
Но так как мы различаем богов преимущественно по их силе и полезности, соответственно с тем, что и среди человеческих преимуществ мы, выделяем как наиболее божественные царственность и добродетель, рассмотрим сначала, не уступает ли Эрот в силе кому-либо из богов.
Великую силу победы всегда одерживает Киприда,1223 —
говорит Софокл; велика и мощь Ареса; но в этих богах мы некоторым образом наблюдаем те две силы, которые в той или иной мере уделены и остальным богам: одна из них направлена на сближение с прекрасным, другая — на противодействие злому, и обе изначала врожденны нашей душе, как это развивает Платон в своем учении об идеях.
Установим же сразу, что цена делу Афродиты, когда в нем не участвует Эрот, одна драхма и что юноша, не будучи влюбленным, не стал бы переносить труды и опасности ради чувственного наслаждения.
Не будем называть Фрину, милый друг, но как часто какая-нибудь Лайда или Гнатенион,1224
Возжегши в доме свет призывный вечером,1225
выражает готовность принять у себя путника, но тот проходит не останавливаясь.
Но вот «подул внезапно ветер» Эрота и страсти, и то, что было так ничтожно, становится драгоценнее богатств Тантала и царской власти Гигеса.1226 Настолько бессильна и безрадостна благосклонность Афродиты, если Эрот не оживит ее своим дыханием.
Еще более уяснится это тебе из следующего. Многие сводили с другими не только гетер, но и своих жен. Так, один римлянин по имени Габба угощал как-то обедом Мецената. Заметив, что тот обменивается знаками внимания с его женой, он потихоньку склонил голову, как будто уснув. Но когда кто-то из рабов, подбежав из другой комнаты к столу, попытался унести вино, Габба, отбросив позу спящего, воскликнул: «Мошенник, разве ты не понимаешь, что я сплю только для одного Мецената?» Может быть, этот пример не показателен: ведь Габба был шутом. Но вот другой. В Аргосе Никострат был политическим противником Фаилла. Когда в город пришел царь Филипп, все были уверены, что Фаилл, жена которого была очень красива, благодаря ей, если она будет иметь свидание с Филиппом, достигнет власти и высокого положения. Поэтому сторонники Никострата установили наблюдение за домом Фаилла, но тот, переодев свою жену в воинские сапоги, хламиду и македонскую шапку, тайком отправил ее к Филиппу под видом воина царской стражи.
В противоположность этому можешь ли ты среди всех влюбленных настоящего и прошлого указать такого, который хотя бы ради почестей Зевса стал сводником своего возлюбленного? Думаю, что нет. Это и невероятно, раз никто из тиранов не встречал врагов среди своих политических противников, а только среди своих соперников в любовных делах. Ведь вы слышали, что и афинянин Аристогитон, и метапонтинец Антилеон, и акрагантинец Меланипп не выступали против тиранов, когда те1227 бесчинствовали в своей политической деятельности и пьянствовали, но когда те посягали на их возлюбленных, то, как бы защищая нечто священное и неприкосновенное, не щадили самих себя.