вних и современных ему ораторах, ответил, что если бы удалось послушать древних, нельзя было бы не поразиться тому, красноречиво и торжественно они говорили с народом, но речи Демосфена, если их читать, несравненно лучше отделаны и отличаются большей силой. В записанном виде его речи — что и говорить — весьма суровы и резки, но и в случайных ответах он умел крепко съязвить. Демад однажды воскликнул: «Меня поучает, и кто? Демосфен! Свинья — Афину!» — «Эту самую Афину, — ответил он, — позавчера в Коллите586 поймали за блудным делом». Когда известный вор по кличке Медяк и тот пытался что-то сострить насчет его бессонных ночей и работы при свете лампы, — «Знаю, Знаю, — сказал Демосфен, — тебя огорчает, что мой светильник горит по ночам. Но вы, граждане афинские, не удивляйтесь происходящим здесь кражам: воры-то у нас медные, а стены глинобитные». На этом, пожалуй, мы остановимся, хотя еще много чего могли бы порассказать в том же роде. Теперь его нрав и черты характера можно рассмотреть и с другой стороны, по его поступкам и государственной деятельности.
XII. В государственных делах он стал принимать участие вскоре после начала Фокидской войны, как утверждает он сам587 и как можно заключить из его же речей против Филиппа, из которых одни написаны уже после того, как с фокейцами было покончено, другие же, самые ранние, касаются событий, непосредственно с этим связанных. Кроме того, когда он готовился выступить с обвинением против Мидия,588 ему было всего тридцать два года, и ясно, что как государственный деятель в то время он еще не имел ни веса, ни влияния. Именно этого, мне кажется, он и опасался, а потому решил принять от этого человека деньги и прекратить с ним вражду,
ибо не кроткий то был человек и не мягкосердечный,589
но решительный и умеющий за себя постоять. Видя, что свалить Мидия — человека, надежно защищенного богатством, красноречием, большими связями, — дело не простое и даже непосильное, он уступил тем, кто просил за него. А три тысячи драхм сами по себе, мне кажется, не смягчили бы гнев Демосфена, если бы он надеялся и мог выиграть дело. Предметом своей государственной деятельности избрав прекрасное дело — защиту эллинов против Филиппа — и с честью подвизаясь на этом поприще, он быстро стяжал себе славу и приобрел настолько громкую известность своим красноречием и прямодушием, что вся Эллада восхищалась им, его расположения искал великий царь,590 а при дворе Филиппа ни с одним из ораторов так не считались, как с ним, и даже враги его признавали, что имеют дело с достойным противником. По крайней мере так отзываются о нем в своих обвинительных речах Эсхин и Гиперид.591
XIII. И я не понимаю, отчего Феопомпу592 взбрело в голову утверждать, будто он отличался непостоянством и не способен был долго хранить верность одному и тому же делу, одним и тем же людям. Совершенно ведь ясно, что он до конца держался того направления в политике, которое выбрал вначале, что не только не менял своих убеждений в течение всей жизни, но и самой жизнью пожертвовал, чтобы им не изменить. Не таков он был, как Демад, который, оправдывая перемены своего мнения, говорил, что самому себе он часто противоречит, но государству — никогда, или как Меланоп, который выступал против Каллистрата, но не раз, подкупленный им, отказывался от своих предложений и обычно говорил в таких случаях народу: «Этот человек мне враг, но пусть побеждает благо государства», или как Никодем из Мессены, который сперва защищал интересы Кассандра, а потом переметнулся на сторону Деметрия, говоря, что не совершает этим измены, ибо всегда полезно служить сильнейшему. Нет, никогда ни словом, ни делом Демосфен не сворачивал и не уклонялся с намеченного пути, но, напротив, как бы в одном, неизменном ключе звучала вся его государственная деятельность, постоянно настроенная на один и тот же лад. Философ Панетий593 считает, что и речи его в большинстве своем пронизаны той мыслью, что нравственно прекрасное — и только оно — заслуживает предпочтения; таковы речи «О венке», «Против Аристократа», «За освобождение от повинностей», «Филиппики», в которых он зовет сограждан не к тому, что приятнее всего, или легче, или выгодней, а, наоборот, неоднократно высказывается в том смысле, что даже собственную безопасность и благополучие они должны ставить на второе место, после нравственно прекрасного и достойного. И если бы к высоте своих помыслов и благородству речей он прибавил еще воинское мужество и полное бескорыстие, то заслуживал бы чести быть поставленным в один ряд не с современными ему ораторами Мероклом, Полиевктом и Гиперидом, но с более древними — Кимоном,594 Фукидидом595 и Периклом.
XIV. В самом деле, из современников его Фокион хотя и вызывал нарекания как государственный деятель, ибо считался сторонником Македонии, однако мужеством и справедливостью, по общему признанию, ничуть не уступал Эфиальту,596 Аристиду597 и Кимону. Демосфен же, «в боевых доспехах не отличившийся», как выражается Деметрий, и в отношении взяток не вполне безупречный (для звонкой монеты из Македонии, от Филиппа, он был неприступен, а вот перед потоком восточного золота, из Экбатан и Суз, не устоял, позволив ему целиком затопить себя) весьма красноречиво умел восхвалять добродетели предков, но подражал им куда хуже. И все же современных ему ораторов — только для Фокиона я делаю исключение — он даже в частной жизни оставлял далеко позади. Ясно и то, что с народом он говорил как никто другой смело и откровенно, сопротивляясь прихотям толпы и прямо-таки мертвой хваткой вцепляясь в ее промахи и заблуждения — это видно по его речам. Феопомп рассказывает, как однажды афиняне требовали, чтобы он взял на себя роль обвинителя в каком-то процессе, но он отказался, а когда они возмущенно зашумели, встал и произнес такие слова: «Советчиком для вас, граждане афинские, я буду всегда, даже если вы этого не захотите, но доносчиком — ни за что, даже если вы этого пожелаете!» Крайним сторонником аристократии он показал себя и в деле Антифонта: хотя Собрание Антифонта оправдало, Демосфен его взял под стражу, привлек к суду Ареопага и, не считаясь с тем, что наносит народу оскорбление, доказал, что обвиняемый обещал Филиппу поджечь корабельные верфи, после чего подсудимый решением Ареопага был казнен. Привлек он к суду и жрицу Феориду, обвинив ее, помимо множества других нечестивых действий, еще и в том, что рабов она обучала искусству вводить в обман хозяев, и, требуя для нее смертного приговора, добился этой казни.
XV. Говорят, что и речь против полководца Тимофея,598 благодаря которой Аполлодор с него взыскал через суд долги, написал для Аполлодора Демосфен, равно как и речи против Формиона и Стефана, чем навлек на себя заслуженные упреки. Ведь и Формион выступал против Аполлодора с речью, составленной Демосфеном, который, ну прямо как ловкий торговец, из одной оружейной лавки продавал кинжалы для обеих враждующих сторон. Из речей, касающихся государственных дел, речи против Андротиона, Тимократа и Аристократа он написал для других, ибо в то время еще не приступал к государственной деятельности: полагают, что ему было только двадцать семь или двадцать восемь лет, когда он опубликовал их. А вот речь против Аристогитона599 он произнес сам, так же как и речь «Об освобождении от повинностей», с которой выступил ради сына Хабрия Ктесиппа, как уверяет он сам, или, как полагают некоторые, потому, что ухаживал за матерью этого молодого человека. Впрочем, их брак так и не состоялся, а женился он на уроженке Самоса, как сообщает Деметрий Магнесийский в сочинении «О соименниках».600 Что касается речи против Эсхина601 «О преступном посольстве», то неизвестно, была ли она произнесена вообще. Идоменей602 утверждает, что Эсхин был оправдан большинством всего в тридцать голосов, но едва ли это было так, если судить по речам обоих противников «О венке»: ведь ни тот, ни другой не упоминает свою распрю в таких выражениях, из которых было бы ясно, что дело дошло до суда. Однако другие рассудят об этом лучше меня.
XVI. Политические убеждения Демосфена проявились вполне ясно еще во время мира, ибо ни одно действие македонского царя он не оставлял без нападок, но, напротив, каждый его шаг использовал для того, чтобы будоражить афинян и разжигать в них ненависть к этому человеку. Потому и при дворе Филиппа ни с кем так не считались, как с ним, и когда в составе посольства из десяти человек он прибыл в Македонию,603 Филипп выслушал их всех, но, отвечая, возражал прежде всего Демосфену. Правда, в остальном он держался с Демосфеном менее учтиво, а знаки внимания оказывал главным образом Эсхину и Филократу. Поэтому, когда они расточали хвалы Филиппу, — он, дескать, и говорить мастер, и собою хорош, и — видит Зевс! — с друзьями выпить горазд, — Демосфен, побуждаемый завистью, съязвил, что, мол, первое хорошо для софиста, второе — для женщины, третье — для губки, но для царя не похвально ни одно.