азговорами, наводя его мысли на что-нибудь приятное, так же как страдающему глазной болезнью советуют отводить взгляд от ярких, кричащих, а смотреть больше на бледные, приглушенные цвета, то в чем же найдет он себе лучшее утешение, если не в той удаче, которая выпала отечеству, свои домашние обстоятельства растворяя в общегосударственных так, чтобы худшее стало менее заметным благодаря лучшему? Все это высказать нас побудило то, что Эсхин, насколько мы знаем, своими словами многих сумел разжалобить й растрогать до слез.
XXIII. Между тем города, вдохновляемые Демосфеном, снова сплотились в единый союз. Даже фиванцы, раздобыв с помощью Демосфена оружие, напали на македонский гарнизон и истребили большую его часть, а афиняне, собираясь выступить на их стороне, начали военные приготовления. Демосфен безраздельно господствовал на ораторском возвышении; он слал в Азию письма, подстрекая царских полководцев начать войну с Александром, которого презрительно именовал мальчишкой и Маргитом.610 Но стоило Александру, наведя порядок у себя в стране, самому появиться с войском в Беотии, как отвага афинян улетучилась и пыл Демосфена угас, фиванцы же, предательски брошенные ими, были вынуждены сражаться в одиночку и погубили свой город. Афинян охватил панический страх, и Демосфен вместе с другими был отправлен послом к Александру, но, убоявшись его гнева, от Киферона611 вернулся обратно, так и не выполнив своих посольских обязанностей. Александр между тем немедля отправил в Афины гонца, требуя выдачи десятерых вожаков, как сообщают Идоменей и Дурид, или же, если верить наиболее многочисленным и достоверным авторам, восьмерых, а именно: Демосфена, Полиевкта, Эфиальта, Ликурга, Мерокла, Демона, Каллисфена и Харидема. Тогда-то и рассказал Демосфен басню об овцах, которые волкам выдали собак, себя и своих сторонников уподобив собакам, охраняющим народ, а Александра Македонского назвав матерым волком. И прибавил: «Все мы знаем, как торговцы, выставляя на блюдечке образец, по нескольким зернышкам пшеницы продают ее целую партию; так и вы того не замечаете, что в нашем лице самих же себя выдаете всех до единого». Так рассказывает Аристобул из Кассандрии. И вот афиняне стали совещаться, не зная, что предпринять, пока наконец Демад, приняв пять талантов от тех, чьей выдачи добивался македонский царь, не согласился отправиться к нему послом, чтобы просить за этих людей, то ли рассчитывая на дружбу с ним, то ли надеясь найти его, словно льва, пресыщенным убийствами и кровью. Как бы то ни было, Демад умолил царя простить их и примирил его с афинянами.
XXIV. С уходом Александра в Азию вся власть оказалась у сторонников Демада, Демосфен же утратил всякое влияние. Едва началось движение Агида в Спарте, он опять было воспрянул, но вскоре сник, ибо Афины Спарту не поддержали, Агид погиб612 и лакедемонян наголову разбили. Тогда же наконец суд рассмотрел обвинение против Ктесифонта по делу о венке,613 выдвинутое еще при архонте Херонде, накануне битвы при Херонее, и дождавшееся решения спустя целых десять лет, при архонте Аристофонте, и политический процесс этот стал знаменит как ни один другой, благодаря и славе ораторов, и благородству судей, которые не поступились своим мнением в угоду обвинителям Демосфена, хотя они пользовались тогда огромным влиянием и поддержкой македонян, но, напротив, оправдали его с таким единодушием, что Эсхин не собрал и пятой части голосов. Эсхин тотчас удалился из города и остаток жизни своей провел на Родосе и в Ионии, преподавая там красноречие и философию.
XXV. А вскоре в Афины явился из Азии Гарпал, который бежал от Александра, зная за собою тяжкую провинность в виде крупной растраты и опасаясь царя, ибо с друзьями он стал крут на расправу. После того как Гарпал обратился к народу с мольбой об убежище и сдался на его милость со всеми своими деньгами и кораблями, многие ораторы, с вожделением глядя на эти сокровища, наперебой стали защищать беглеца, уговаривая афинян оказать ему помощь и предоставить убежище. Демосфен же поначалу советовал гнать его прочь, чтобы не ввергнуть Афины в войну, дав к этому повод беззаконными, не оправданными необходимостью действиями. Но несколько дней спустя, при составлении описи драгоценностей, Гарпал, заметив, что Демосфен заинтересовался изящной работы персидским кубком и внимательно рассматривает украшающую его чеканку, предложил ему взять кубок в руку, чтобы прикинуть на вес, много ли в нем золота. Кубок оказался очень массивным, и Демосфен в изумлении спросил, сколько же он весит, на что Гарпал с улыбкой ответил: «Для тебя — двадцать талантов» — и, едва наступила ночь, прислал ему этот кубок с двадцатью талантами денег. Большой, видно, мастер был Гарпал по блеску в глазах и оживлению на лице угадать в человеке страсть к золоту, ибо Демосфен и впрямь не устоял перед взяткой, но, побежденный ею, как бы впустил к себе вражеский гарнизон и перешел на сторону Гарпала. На следующий день Демосфен явился в Собрание, красиво и аккуратно обмотав себе горло шерстяной повязкой, и когда присутствующие начали шуметь, требуя, чтобы он выступил, знаками стал показывать, что у него, дескать, пропал голос. Шутники по этому поводу острили, уверяя, будто ночью оратора прохватила простуда не простая, но золотая. Некоторое время спустя о взятке стало известно всему народу, и когда Демосфен пытался взять слово, чтобы оправдаться, толпа, не желая его слушать, негодующе зашумела, а кто-то, вскочив, с издевкой выкрикнул: «Неужели, граждане афинские, вы не выслушаете того, в чьих руках кубок?»614 Кончилось тем, что Гарпала афиняне выслали из города и, опасаясь, как бы их не призвали к ответу за расхищенные ораторами деньги, учинили строжайшее дознание, обыскивая дома один за другим, за исключением Калликла, сына Арренида: только его жилище, по словам Феопомпа, освободили от обыска на том основании, что хозяин только что отпраздновал свадьбу и дома находилась молодая супруга.
XXVI. Демосфен, идя опасности навстречу, потребовал, чтобы дело расследовал Ареопаг615 и все, кого он признает виновными, понесли наказание. Когда же Ареопаг одним из первых объявил виновным его самого, он предстал перед судом и, будучи приговорен к штрафу в пятьдесят талантов, был взят под стражу, но, не перенеся, по его словам, позора и тягот заключения, бежал из тюрьмы,616 одних стражников обманув, а других подкупив. Рассказывают, что не успел он уйти далеко от города, как заметил, что его догоняют несколько граждан, которые всегда к нему относились враждебно, и хотел было спрятаться, но те, окликнув его по имени, подошли поближе и просили принять от них денег на дорогу, объяснив, что ради этого догоняли его от самого дома, а также советовали не отчаиваться и мужественно переносить случившееся, но Демосфен в ответ горько заплакал со словами: «Могу ли я не отчаиваться, покидая город, где даже враги у меня такие, каких в ином месте и друзей не найти?» Изгнание он переносил тяжело, большую часть времени просиживая на побережье Эгины и Трезена617 и с тоскою глядя на Аттику глазами, полными слез, — настолько тяжело, что высказывал, как упоминают, недостойные мысли, не согласные с тем пылом, который всегда отличал его в государственных делах. Так, покидая Афины, он, говорят, воскликнул, простирая руки к акрополю: «О Полиада-владычица! Зачем благоволишь ты трем злейшим тварям: змею, сове и народу?» А знакомым юношам, приходившим к нему для доверительных бесед, он советовал от общественных дел держаться подальше, уверяя, что если бы с самого начала перед ним лежали два пути: один в Собрание к ораторскому возвышению, другой же — навстречу гибели — и если бы он предвидел все бедствия, связанные с государственной деятельностью, бесконечные тяжбы, страх, клевету и зависть, то выбрал бы тот, который ведет прямо к смерти.
XXVII. Между тем, когда он еще находился в изгнании, Александр скончался, и эллины снова начали объединяться против общего врага, в то время как Леосфен,618 совершая чудеса храбрости, запер Антипатра в осажденной Ламии.619 И вот оратор Пифей и Каллимедонт по кличке Краб, бежав из Афин, перешли на сторону Антипатра и вместе с его друзьями и послами начали разъезжать по городам, убеждая эллинов мятежа не поднимать и афинян не поддерживать; Демосфен же присоединился к афинскому посольству и, прилагая все силы, помогал ему сплачивать города на борьбу с македонянами, чтобы вышвырнуть их из Эллады. В Аркадии, как рассказывает Филарх,620 между Пифеем и Демосфеном в Народном собрании произошла даже перепалка, когда один защищал интересы македонян, а другой — дело эллинов. Пифей, говорят, сказал, что если в дом приносят ослиное молоко, — значит, там наверняка с кем-то плохо; так и город, стоит в нем появиться афинскому посольству, неизбежно заболевает; Демосфен же это сравнение вывернул наизнанку, сказав, что как ослиное молоко — больному исцеление, так и афинское посольство — городу спасение. Афиняне были столь довольны действиями Демосфена, что народным постановлением позволено было ему возвратиться в Афины. Предложение об этом внес Демон из Пеании,621 двоюродный брат Демосфена, и на Эгину за ним послали триеру. Когда из Пирея он направлялся в город, за ним шествовали представители власти и жрецы, а навстречу ему вышли с ликующими приветствиями все до единого граждане. Именно тогда, по словам Деметрия Магнесийского, Демосфен, воздев к небу руки, воскликнул, что этот день вознес его на вершину блаженства, оттого что в отечество возвращается он более достойным образом, нежели Алкивиад, ибо не силой принудил, но делами убедил он сограждан принять его к себе обратно. Но так как штраф все еще тяготел над ним, а