Уже в 40-е годы, касаясь этих мотивов, поэт был склонен сопоставлять свою Музу с простой женщиной из народа («Вчерашний день, часу в шестом…»). Этим Некрасов подчеркивал народность своего творчества, осознанную им уже в раннюю пору, и одновременно показывал трудности, с которыми он столкнулся в начале творческого пути, борясь с цензурой и журналистскими преследованиями. Муза его, словно молодая крестьянка, «бичом исполосована», «кнутом иссечена».
Через четыре года в стихотворении «Муза» поэт развивает эти сравнения и оценки. Увы, его наставница не поет сладкогласных песен, не пользуется свирелью и не учит гармонии. Его муза имеет иной облик, и поэт вновь, но более развернуто сопоставляет ее с крестьянкой, поющей «в убогой хижине, пред дымною лучиной, / Согбенною трудом, убитою кручиной». Но Муза поэта не только уподоблена сельской труженице, но и названа «печальной спутницей печальных бедняков». Особой чертой характера ее названа расположенность к мщению («Кричала: “мщение!” – и буйным языком / На головы врагов звала господень гром!»). Так поэт подготавливает сложный синтез в характеристике своей чудесной «девы», определение, которое будет сформулировано позже, в 1855 году: «Муза мести и печали».
Некрасов создает и свое размышление о творце – «Блажен незлобивый поэт…». Созданное в пору «мрачного семилетия», оно посвящено памяти только что умершего Н. В. Гоголя и, вопреки цензуре, ведет борьбу за торжество «гоголевского» направления в литературе. В стихотворении резко противопоставлены два типа поэтов: «незлобивый» художник слова и «обличитель толпы».
Некоторые исследователи считают, что под «незлобивым поэтом» автор стихотворения подразумевал В. А. Жуковского, который вполне заслуживал эпитета «незлобивый». Под поэтом-сатириком Некрасов разумеет Гоголя, путь которого в литературе был «тернистым». Ему не было покоя и «пощады» от противников, его постоянно преследовали «хулы» и «крики озлобленья», а главное – именно Гоголь, «уста вооружив сатирой», обличал общественные пороки «карающею лирой». Гоголевская проповедь любви «враждебным словом отрицанья», «ненавистью» к злу в его различных проявлениях была необычайно близка самому Некрасову, который тоже «любил ненавидя» и провозглашал заветную мысль: «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей».
Размышляя о художнике-творце, Некрасов создает стихотворение «Поэт и гражданин», в котором образу Поэта придал некоторые собственные черты, сомнения, колебания, хотя стремился к очевидной типизации этого образа. Обобщенностью отличается и фигура Гражданина, требующего от Поэта отклика на жизненные конфликты, активного служения народу, защиты обездоленных. Строки «Поэтом можешь ты не быть, / Но гражданином быть обязан» восходят к декабристской поэзии, в частности, к формуле К. Ф. Рылеева «Я не поэт, а гражданин». Диалогическая форма произведения усилила его драматизм и «разговорность», но не спасла от некоторой декларативности и дидактизма, проявившихся в побуждениях, призывах, наставлениях, риторических вопросах, политической лексике той эпохи.
Откликаясь на споры о роли поэта в обществе, которые велись в журналистике 1870-х годов, Некрасов создает стихотворение «Поэту (Памяти Шиллера)». Колорит и проблематика этого произведения во многом отличаются от предшествующих стихов Некрасова о поэзии: автор не касается здесь темы страдания и мук, не связывает художника с судьбами русского крестьянства. Некрасов создает идеальный образ Поэта, каковым для автора является Шиллер. Для Некрасова жизнь, мысль, творчество великого немецкого поэта прекрасны, прежде всего, потому, что в них он видит проявление личности художника-судьи, который руководствуется высшими принципами нравственности и красоты. И в подвиге своего героя автор подчеркивает прекрасное и возвышенное. В верном служении свободе он равен Богу (вооружен «небесными громами»), стоит выше царей и банкиров (в его груди – «трон истины, любви и красоты»), а поднятый им «волшебный факел», как уже знакомый нам «светильник разума», ярко озаряет людям путь, выводя их на свет.
Поэт нужен веку и людям, служит им, а не замыкается в оторванном от жизни искусстве. Музу свою певец зовет лишь тогда, когда в душе его ясны «типы добра и любви». Такой творец имеет право напоминать человеку о его «высоком призвании» и – что для Некрасова теперь особенно важно – вносить в его дела и чувства «гармонию», руководствуясь своим высоким идеалом красоты.
Но, быть может, самим глубоким и драматически выразительным стихотворением на тему поэзии и поэта становится в те же 70-е годы «Элегия». Осмысляя характер пореформенных лет, Некрасов приходит к неутешительному выводу, что старая тема «страданий народа» не утратила своей злободневности:
О, если бы ее могли состарить годы!
Процвел бы божий мир!
Доля народа, участь крестьян по-прежнему остаются тягостными и невыносимыми. «Напевы сельских дев», как и раньше, исполнены грусти и скорби. Некрасов существенно расширяет картину крестьянских тягот и, пользуясь множественным числом, говорит о бедствиях «народов», имея в виду и торжество реакции в странах, соседних с Россией, где люди переживают «ночь безрассветную», как сказано в стихотворении того же года «Смолкли честные, доблестно павшие…».
Размышление о народе и о лире, призванной оплакивать его бедствия и трагический рок, рождает проникновенную строфу о поэте и поэзии, своеобразный манифест Некрасова:
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил…
В этом поэт видит роль и назначение поэзии вообще. Оно, это назначение, не только в том, чтобы «толпе напоминать, что бедствует народ» (как Некрасов это делает в «Элегии»), чтобы «к народу возбуждать вниманье сильных мира» (и об этом не забывает поэт), но и в том, чтобы звать народ к окончательному освобождению от рабства и обретению им подлинного счастья («Народ освобожден, но счастлив ли народ?..»). И, обращаясь к юношам, поэт зовет их содействовать этому своими активными деяниями.
Подводя окончательно итоги своего пути в четверостишии «Музе», возвращаясь к мотивам ранних стихов, Некрасов вновь утверждает родственность своей поэзии простому люду. Пришедшая к гробу Муза – «сестра народа – и моя!» – восклицает поэт.
«Настоящий писатель – то же, что древний пророк: он видит яснее, чем обычные люди» (А. П. Чехов). Читая любимые строки русской поэзии. (По произведениям Н. А. Некрасова)
Николай Алексеевич Некрасов не был модным поэтом, но был любимым автором для многих. Да, был и остается до сих пор любимым современными читателями, пусть немногими, но я – из их числа. Навечно запечатлелись в душе удивительные строки лирики Некрасова: «Что ты жадно глядишь на дорогу?» (здесь – целая трагическая судьба), «Есть женщины в русских селеньях, с спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой, со взглядом цариц» (перед нами – песнь «величавой славянке»), «Как молоком облитые, стоят сады вишневые, тихохонько шумят» (а здесь одним-двумя выразительнейшими штрихами создана милая сердцу картина средней полосы России – Родины великого поэта). «Тихохонько»! Такое нежное и удивительно народное слово выхвачено поэтом из самой гущи народной жизни, из самых глубинных ее пластов.
Напевные, искренние, мудрые стихи Некрасова, часто похожие на народную песню (а многие и ставшие песнями), рисуют целый мир русской жизни, сложной и многоцветной, утраченной со временем и продолжающейся сегодня. Что больше всего поражает меня в поэзии Некрасова? Прежде всего, это его способность чувствовать, понимать и принимать на себя боль другого человека, «раненое сердце поэта», о чем так проникновенно говорил Ф. М. Достоевский: «Эта-то никогда не заживающая рана его и была источником всей страстной, страдающей поэзии его».
Читая стихи Некрасова, убеждаешься в том, что его талант одухотворяли великая сила любви к русскому народу и неподкупная совесть поэта, понимаешь, что стихи его не предназначены для развлечения и бездумного любования, так как в них отражена борьба «униженных и обиженных», борьба русского народа за лучшую жизнь, за освобождение труженика от кабалы и угнетения, за чистоту и правдивость, за любовь между людьми.
Разве может не вздрогнуть сердце, когда читаешь знаменитые стихи о петербургских уличных сценах, казалось бы, такого далекого прошлого, минувшего девятнадцатого века! А нет! До боли жаль несчастную клячонку, забитую на глазах у потешающейся толпы, жаль молодую крестьянку, иссеченную кнутом на Сенной площади, жаль и ту молодую крепостную женщину Грушу, судьбу которой изувечили господа.
Думается, А. С. Пушкин, рассуждая о своих преемниках в поэзии, пророчески указал именно на Некрасова как на поэта, призванного в мир, чтобы выразить в своем творчестве всю глубину человеческого страдания:
И выстраданный стих,
Пронзительно унылый,
Ударит по сердцам
С неведомою силой.
Да, именно так, все так!
Пушкин, как известно, нечасто прибегал к эпитетам, но в данном случае они обильны и всеохватны в определении лирики этого будущего поэта: стих Некрасова оказался и в самом деле «глубоко выстраданным», «пронзительно унылым», но зато хватающим за сердце, «прямо за русские его струны».
Я призван был воспеть твои страдания,
Терпеньем изумляющий народ!
Эти строки Некрасова можно было бы взять эпиграфом к моему размышлению о лирике поэта, если бы мне не были известны и другие мотивы его поэзии.
Его Муза – Муза гнева и печали. Гнев автора был вызван миром зла и несправедливости. А поводов для негодования поэта современная ему жизнь представляла с избытком, иногда ему было достаточно взглянуть в окно, чтобы убедиться в этом. Так, по воспоминаниям Авдотьи Панаевой, возникло одно из лучших произведений – «Размышления у парадного подъезда». Сколько в нем любви и сочувствия к крестьянским ходокам за правдой, сколько глубокого уважения к этим русоволосым, кротким деревенским людям! И как убийственно желчен становитс