О своеобразном и исключительном отношении к дружбе говорит нам и Михаил Юрьевич Лермонтов устами лирических героев своих стихов. Главный мотив творчества этого поэта – одиночество. Нелегко персонажам его лирики сознавать свою отрешенность от мира, свое вечное забвение в мире одиночества. Но все же герой готов смириться со своей судьбой, понимая, что он не сможет найти своего единомышленника среди окружающих его людей.
Я к одиночеству привык,
Я б не умел ужиться с другом,
Ни с кем в отчизне не прощусь –
Никто о мне не пожалеет!..
В стихотворении «Стансы» одиночество лирического героя не навязано ему миром, а избрано им добровольно, как единственно возможное состояние души.
В романе «Герой нашего времени» мы наблюдаем примерно ту же картину отрешенности героя. Это трагедия незаурядной личности, непонимание людей, страх перед вещами «из ряда вон выходящими». Непросто герою дать отчет самому себе о том, что он обречен на непонимание окружающих, тем более это сложно сделать сильному духом человеку. Мы сталкиваемся с ситуацией, когда человек просто не может найти друга, когда приходится самому преодолевать все жизненные сложности и неоткуда ждать помощи. Но герой может справиться с этим, ведь он уже привык к такому положению вещей и понимает, что он вряд ли что-либо может изменить. Это вызывает у читателей сожаление и сочувствие, такого и «врагу не пожелаешь»!
В жизни Михаил Юрьевич сам был не очень открытым человеком, он скорее любил внутренние беседы, чем разговоры с окружающими людьми. Но в то же время от него никогда не исходило антипатии к светскому обществу, он не отвергал его полностью. Светские вечера не проходили без его присутствия. Поэт был популярен среди женщин, его любили за его талант, за умение, не говоря лживых комплиментов, располагать людей к себе. Но все же найти что-то совершенно свое он не мог. Многие его современники отмечают, что неуловимая грусть всегда была в его глазах. На шумном вечере или в тихой обстановке он никогда не изменял своему меланхоличному настроению. Ему было неудобно жить среди «молвы», способной на жестокость и предательство. Свое отношение к ней поэт в полной мере выразил в стихотворении «Смерть поэта», в котором с горечью сожаления говорит о бессердечности и нежелании понять друг друга. Не только потому, что Лермонтова возмутила холодность людей, но и потому, что он понимал близость своего, очень похожего на пушкинский, конца, поэт так яро защищает дело борца за идеал, его взгляды, принцип жизни в обществе. Это закономерно, что таких гениев слова не понимают простые, непросвещенные люди, их даже корить за это как-то сложно, понимая их отдаленность от мира поэзии и высоких духовных идеалов.
Так, если Пушкин постоянно ведет непрерывный разговор с друзьями:
Каков я прежде был, таков и ныне я:
Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья, —
то для Лермонтова, его лирического героя нет места в душе теплым, доверительным отношениям к людям:
С тех пор, как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В сердцах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
В заключение хочется заметить, что, как бы по-разному ни смотрели на вопрос дружбы люди, они всегда выделяют в ней главное, то, без чего она невозможна, – совершенное доверие и понимание, а это, в свою очередь, ключ к умению простить друга за его ошибки.
«Искусство создает хороших людей, формируя человеческую душу» (В. Г. Белинский). (По произведениям А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова)
Человеческая душа находится в центре внимания русских писателей на протяжении всего времени существования русской литературы. Если обратиться к творчеству А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, то можно заметить, что эти авторы являются тонкими знатоками внутреннего мира человека и пытаются заглянуть во все тайные уголки его души. Неудивительно, что душа человека оказывается тесно связанной с искусством, ведь именно оно может оказать самое сильное воздействие на формирование личности.
Русский критик XIX века В. Г. Белинский отметил именно эту отличительную черту искусства. Наиболее ярко данное высказывание отражено в произведении А. П. Чехова «Ионыч». Доктор Старцев, познакомившись с семьей Туркиных, попадает в мир беззаботных, добрых людей. Они стараются приобщиться к искусству, в их доме тепло и уютно, их любят друзья и соседи. Автор вначале иронизирует над бытом героев, наделяет их речь странноватыми фразочками типа «Здрасьте пожалуйста» и так далее, издевается над плодами их творчества. Но, однако, не будем забывать, на каком фоне происходит развитие повествования.
Главный герой, не видящий смысла своего существования, неспособный к любви, к верности, то есть ни к чему человеческому, не может судить Туркиных. Время расставляет все по своим местам… Ионыч теряет человеческий облик, превращаясь в законченного циника и скупердяя, Котик открывает в себе способность к истинной любви, и даже пошлые Туркины в целом меняются. Как бы они ни существовали, но смогли интуитивно уловить необходимость принадлежности к искусству.
В целом, если рассуждать теоретически, то, конечно, искусство, являясь резервуаром чистой духовности, при контакте с человеком должно сильнейшим образом воздействовать на его личность. Однако весь вопрос состоит в готовности человека принять от искусства импульс благодати. Если человек готов, если ему близко и понятно продиктованное искусством, то он воспримет сей импульс верно и начнет действовать адекватно. Ну а если не готов? У Ф. М. Достоевского есть рассказ «Неточка Незванова», в котором писатель со свойственной ему гиперболичностью и мрачностью описывает существование скрипача-самоучки. Отец главной героини – человек нищий, слабый и рефлексирующий – доводит до нищеты и унижения всю свою семью, издевается над женой и постоянно жалуется, что они – его жена и дочь – держат его в оковах быта и не дают реализоваться как талантливому музыканту. Но на смену малодушию приходит настоящее искусство, и самоучка, услышав гениального скрипача, в буквальном смысле слова сходит с ума. Истинное искусство разрушает домыслы и метаморфозы больного и рефлексирующего сознания.
В целом, если человек не равнодушен к искусству, то оно окажет на него громадное влияние своей проникновенной божественной составляющей. Но если он не восприимчив, то, как ни старайся, он просто не сможет постичь воздействие благодати.
Гениальный Пушкин сравнивает свою жену с Мадонной Рафаэля («чистейшей прелести чистейший образец…»). Он, как поэт, тонко понимает силу воздействия истинного искусства на душу читателя и не находит эпитета, глубже и точнее передающего всю нежность и восхищение лирического героя прекрасным обликом своей спутницы жизни. «Сикстинская мадонна» Рафаэля, являясь совершенным образцом высокого Возрождения, олицетворяет идеальное воздействие искусства на душу человека.
Как бы то ни было, искусство способно сделать человека лучше, благороднее, выше и чище духовно, но, насколько он будет готов к такому преобразованию, зависит от многих факторов. От того, насколько человек стремится к совершенствованию, от того насколько он воспринимает искусство. Искусство сделает человека чище и благороднее, но лучше ли? Объективно – да, но как это воспримут окружающие? Чистота души, являясь основой обаяния, его причиной и целью, привлекает людей как отблеск истины. Совесть, являясь лучиком божественного света, отражает самые лучшие душевные качества человека. Искусство же, делая человека более восприимчивым к иррациональным составляющим мира, пробуждает его к иному видению собственных поступков, что в свою очередь способствует объективизации собственных деяний и более строгому их оцениванию.
Человек, приобщенный к искусству, развивая тонкие структуры своей души, сдвигает собственное восприятие мира в сторону духовных и нравственных категорий и норм. Он не сможет отныне так же материалистично подходить к ситуации, как человек прагматичный и от духовности далекий. Облагораживает духовность, искусство же, являясь ее носителем, способствует изменениям человеческой личности в лучшую сторону. Однако не стоит забывать о специфической сути образного искусства. То есть человек, далекий от музыки, не сможет «облагородиться», какие бы музыкальные шедевры ему ни преподнесли. Это должно быть искусство, к которому человек не равнодушен, которое ему нравится, может быть, в которое он влюблен. Так, Старцев, далекий от музыки и театра, литературного чтения и лирики, мог бы проникнуться художественной лепкой или балетом – он же врач. Но ему не было дано такой возможности. Пушкин же, сравнивая с Мадонной свою жену, дает нам понять, что шедевры искусства не находятся в музеях, а пребывают в наших сердцах и проявляют себя по мере необходимости поиска нужной метафоры. Искусство с нами всегда как единственный способ сделать нас благороднее, чище, красивее. Человеческая сущность стремится к совершенствованию, к любви, к красоте, к прекрасному, а что если не искусство является его носителем. Именно через механизмы восприятия искусства человек расширяет свои духовные границы, становится чище, тоньше, мудрее. Нужно лишь не забывать об этом и всячески пытаться приобщиться к истинным шедеврам мировой художественной сокровищницы.
«Настоящий писатель что древний пророк: он видит яснее, чем обычные люди» (А. П. Чехов). (По одному или нескольким произведениям XIX века)
Люди всегда хотели заглянуть в будущее. За завесой неведомого им мерцала неуловимая истина. Предупрежденный – вооружен, и люди жаждали получить это предупреждение, даже там, где это было невозможно. И рыдала жрица Аполлона в Дельфах, и Нострадамус разворачивал свой свиток, и астрологи делят людей на двенадцать групп по типу будущего. И с древних времен гадают по ночам девушки, напряженно близорукими глазами вглядываясь в угрожающую тьму времени. Ужас неведения не рассеять, не получить ни одного достойного рецепта только для себя, а полустертые руны знаков, разбросанные по полям судьбы, медленно, но верно поглощают леность и забвение. Времена древних пророков ушли. Не ради пользы вещали они миру свои откровения, но открывали дверь истины, смысла бытия, отверзали тайны человеческого духа. Как добросовестные лекари, они не кликушествовали о своих страхах и надеждах, но смело и ласково указывали людям на их недостатки, приоткрывая по пути величайшую тайну замысла Божьего, с испугом и благоговением. Искусство вышло из жреческого служения, вышло, но не отделилось от него и всегда осознавало себя с ним связанным. Пророку, возвещающему глас Божий, литература наследовала образом поэта-пророка, говорящего по наущению Божию или заменившего собой пророка, поэта-богоборца. И образ царственного аскета, которому открылась истина, преследовал художников.