Детям подал и сказал:
Пейте кашу и сундук…
Этим знаменитым четверостишьем вошел Хармс Д. в читательскую память. В подобного рода стихах была та непреднамеренность выдумки, юмора, бессмыслицы детской считалки, которая отсутствовала у Заболоцкого… С детских вопросов у Заболоцкого начинается мысль. Здесь рождается предчувствие мысли, предчувствие того обобщающего начала в мире, которое должно как-то объединить, собрать, связать в единое целое разбросанные как попало явления природы. Стихотворение Заболоцкого может складываться, как детское, по образам и интонации:
Вот на площади квадратной
Маслодельня, белый дом!
Бык гуляет аккуратный,
Чуть качая животом.
Дремлет кот на белом стуле.
Под окошком вьются гули,
Бродит тетя Мариули,
Звонко хлопая ведром…
Но интонацию убаюкивания, успокоения вдруг неожиданно «разбивают» заключительные строки:
Все спокойно. Вечер с нами!
Лишь на улице глухой
Слышу: бьется под ногами
Заглушенный голос мой.
«Отдых»
И этот особо заглушенный авторский голос, который напряженно бьется под ногами вечернего засыпающего города и одновременно бьется над какими-то, только ему ведомыми, вопросами — это говорит нам далеко не о детских, а о затаившихся — до поры до времени — серьезных проблемах большого сложного современного мира.
Мало кто, как Заболоцкий, решился в 1930-е гг. отказаться от конкретной индивидуализации своего авторского облика — чтобы исследовать мир и свою природу человека как эволюцию, осознавшую саму себя. Нельзя не заметить и потери, постигшие его на этом пути: это холодок созерцательности, отъединенности, отчужденности от читателя, а также недостаточность лирического тепла и даже неслиянность автора и лирического героя, находящегося еще в плену старых, механических представлений о мире, и сосуществование рядом, в одной плоскости, стиха не одной, а нескольких скользящих интонаций — иронической, лирической, повествовательной.
«Я — человек, часть мира, его произведение. Я — мысль природы и ее разум. Я — часть человеческого общества, его единица. С моей помощью и природа, и человечество преобразуют самих себя, совершенствуются, улучшаются» — так он гордо сформулирует добытую им художественную истину в конце своего жизненного пути. Эта позиция лишена эгоцентризма и менторства, собственная личность не заслоняет от поэта «многосложный и многообразный мир со всеми его победами и поражениями, с его радостями и печалями, трагедиями и фарсами», но и последний не подавляет ее, поскольку «я» — одна из деятельных частиц этого мира — «его» мысль и деяние.
Мы вправе уважительно присмотреться к этому «я» — новому для советской поэзии авторскому лицу: «Совсем не похож на свои портреты, на то, каким его представляют. Он был непроницаем. Он все время ускользал в разговоре. Но у него было удивленное лицо».79. Человек и природа в лирике Н. Заболоцкого
Николай Алексеевич Заболоцкий родился под Казанью, на ферме, где его отец служил агрономом. Возможно, пытливость будущего поэта к миру природы была заложена в его первоначальном окружении. Ландшафты, простиравшиеся окрест, были исполнены чарующей красоты. Поэзия соседствовала с агрономией. Так это и вошло во всю последующую жизнь — природа и трудовые руки, волшебство красоты и практическая польза. Первая книга Н. Заболоцкого «Столбцы» (1929) заметно перекликается с сатирическими стихами Маяковского. Способность Заболоцкого деформировать образ, придавать ему причудливые черты, а также его остроумие, сквозившее в стихах, где слова играли и перемигивались друг с другом, — все это довольно быстро привело его к «обершутам» — небольшой группе молодых поэтов. Поэма «Торжество земледелия» вызвала при своем появлении бурную отрицательную реакцию. В этой поэме поэт развивал тему, центральную для всего его творчества, но тогда он подходил к ней, переживая мучительный фазис своего философского развития. Он приступил к выяснению вопроса о взаимоотношениях между человеком и природой. В «Столбцах» Н. Заболоцкий противопоставлял природу оскотиневшемуся мещанству, она была для поэта неким идеалом, до которого следовало дотянуться. Но этот этап «неоруссоизма» вскоре закончился. Его пленила мысль В. Хлебникова о глобальном переустройстве природы с помощью человека. По убеждению Н. Заболоцкого, человек из вековечного эксплуататора природы должен, наконец, превратиться в ее организатора, учителя и друга. В подкрепление своих мыслей он писал в одной из своих статей тех лет: «Настанет время, когда человек — эксплуататор природы превратится в человека — организатора природы», — иллюстрировал свой тезис следующими характерными стихами:
Природа черная, как кузница,
Отныне людям будь союзница.
Тебя мы вылечим в больнице.
Посадим в школу за букварь,
Чтоб говорить умели птицы
И знали волки календарь.
Чтобы в лесу, саду и школе
Уж по своей — не нашей воле
Природа, полная ума,
На нас работала сама.
Большое значение для формирования натурфилософских взглядов Н. Заболоцкого имело его знакомство с естественно научными идеями К. Э. Циолковского. Главное, что пленило Н. Заболоцкого, то это мысль ученого о безграничных возможностях усовершенствования природы. Сюжеты некоторых стихов Н. Заболоцкого, написанных им в период пылкого увлечения идеалами К. Э. Циолковского, рисуют перед нами природу жадно тянущейся за пределы своего тесного растительного или животного предназначения. Переход от «Столбцов» к натурфилософской лирике и поэмам означал для него решение всей его дальнейшей судьбы. Поэт шел к диалектическому познанию мира глубоко личным, своеобразным путем. Он писал в одном из произведений, что в его душе происходит сражение «природы, зренья и науки».
По мысли Н. Заболоцкого, природа в ходе длительного развития выделила человека из себя в качестве своего мыслящего органа. Ищущий в природе проблесков разума, хотя бы сумеречного, хотя бы начального. Он склонен писать о «человеческом шорохе травы», о «голосых растениях», о воде, замирающей в восторге, и даже кузнечик рыдает у него однажды, «как маленький Гамлет»…
О себе, вовлеченном в общий круговорот, он писал:Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал…
«Гомборский лес»
Начался новый период в творчестве поэта: классификаторство ушло в прошлое, между миром природы и человеком протянулись диалектические связи. Живая плоть мира не распадалась теперь на свои составные химические элементы.
Буйная вакханалия красок, разноголосая музыка лесных жизней, причудливые пляски света и теней, пестрые карнавалы запахов, в которых перемешаны и аромат распускающего цветка, и тонкая прель прошлогоднего листа, и йодистый настой морского наката, — все выражается в стихах с какой-то буйной и щедрой расточительностью.
Неустанный и вдохновленный слушатель неслышных голосов растений, Н. Заболоцкий слышит теперь и другую музыку — музыку человеческого труда. И это было уже начало нового, позднего, завершающего этапа его творчества.
Итак, можно сделать вывод, что на разных этапах творчества поэта прослеживается развитие темы природы. И изменения, происходившие в мироздании Заболоцкого, сопровождались, — а во многом и разрешились, — приходом поэта к более ясным, законченным, классическим по своей простоте изобразительным средствам.80. Фольклорные основы создания образа главного героя в рассказе В. Шукшина «Чудик»
Характерным для творчества В. Шукшина является раскрытие лучших моральных качеств персонажей в моменты тяжелых испытаний, выпадающих на их долю. Автор ставит своего героя, человека доброго и совестливого, в условия, требующие всех душевных запасов добра и стойкости, чтобы не сломаться, не разувериться, видя, что «ультрасовременная нахрапистая» дрянь якобы и есть лицо нашего времени, а совесть и порядочность будто бы безнадежно устарели.
Несмотря на свою «простоту», Чудик, главный герой рассказа, размышляет над проблемами, волнующими человечество во все времена: в чем смысл жизни, что есть добро и зло, кто в этой жизни «прав, кто — умнее?» И всеми поступками доказывает, что прав он, а не те, кто считает его чудаком, «чудиком».
Произведения Василия Шукшина и их герои правдивы как в социально-бытовом плане, так и в художественном. «Нравственность — есть правда», — так определил свою главную заповедь сам Василий Шукшин. Заповедь эта ни разу не была нарушена в его творчестве, он не шел ни на какие компромиссы с собственной совестью и говорил людям правду, какой бы горькой и трудной она ни была.
Герой рассказа «Чудик» все время стремится доставить радость людям, не понимает их отчужденности и жалеет их. Но Шукшин любит своего героя не только за это, а еще и за то, что в нем не стерлось личное, индивидуальное, то, что отличает одного человека от другого. «Чудаки» необходимы в жизни, потому что именно они делают ее добрее. И как важно это понимать, видеть в своем собеседнике личность!
Образ Чудика напоминает нам еще об одном образе, распространенном в литературе фольклора. Я говорю об образе праведника, пророка. Всегда существовал человек, чьи мысли и слова отличались от других, от всего остального мира. Этот человек стоял особняком от всего общества. Слова его воспринимались по-разному: кто-то считал их глупой болтовней, «пустыми проповедями», а кто-то воспринимал как «прописные истины». Однако почти никто не замечал, что «праведник» говорит истину, правду о жизни человека и его сущности. Пусть иногда эта правда была немного «подслащенной».
Такие герои, как Чудик (ласково названный Шукшиным), — это искренние и действительные натуры, их действия устремлены к добру. Чудик всегда и везде хочет доставить людям радость, но все его добродетельные порывы, как правило, кончаются конфузом. Каждый из «чудиков — это тип времени», в нем существует своеобразный зазор между жаждой жить насыщенной человеческой жизнью и умением так жить. Они не всегда могут разобраться в философских вопросах, которые ставят перед собой; порой имеют искаженное представление о подлинной культуре, а иногда им просто не хватает широты кругозора. Неудачи, потрясающие чудиков, предупреждают о том, что нет и не может быть легкого и безболез