«Все это не так уж плохо»: это выражение кажется мне милым. Мой любимый брат Ханс все время так говорит. Он просто золотой человек, позолоченный преданностью. Да, даже если дома дела шли плохо, Ханс говорил: «Все это не так уж плохо. Это только так кажется, что плохо». Думаю, так говорят честь и любовь. Воспринимать вещи трагически пошло. Если ты не добился успеха в свете, это вовсе не так плохо. Юмор это непревзойденный король светской жизни. Здесь следовало бы сказать несколько слов о сущности светского человека. Но к сожалению придется отказаться от этой радости; и это вовсе не так плохо. Если вас толкнули, это вовсе не так плохо. Вызывать презрение, если думаешь, что поступил правильно, вовсе не так плохо. Что плохо? Быть малодушным и безрадостным? Это действительно так плохо? Да: это, это плохо. Если я упаду и засмеюсь, это вовсе не так плохо. Но если я разозлюсь поражению, это плохо. Но у меня еще есть кое-что сказать. В жизни есть не только одно и то же, но самое разное. Так вперед во всякую всячину!
Если бы на какое-то время мне запретили думать и я мог бы только действовать, как тосковал бы я по этой жизни в мыслях! Если мои дела идут неважно, как хочется мне, чтобы меня снова замечали, выделяли, гладили, баловали и любили! Если бы я должен был долгое время иметь дело с обычными людьми, как мечтал бы я об общении с изящными, необычными людьми, как в райском саду! А если я погружусь в пропасть одичания, ах, как охотно буду я после этого вести себя степенно и благовоспитанно! У всего ли есть противовес? Необходимо ли снова и снова прорываться и продираться через острые углы противоречий? Кажется, что так; и вот ты уже готов к колебаниям, неясностям и беспорядку. Снова неси этот груз, терпи неприятности, считай все эту сумятицу достойной внимания и любви. Ты никогда не сможешь добиться точного порядка вокруг и внутри себя. Поэтому не будь одержим порядком. Это мешает, делает малодушным и ослепляет.
Мы так и застряли в Средневековье, и те, кто болтают о Новом времени, о том, что по сравнению с предыдущими эпохами оно бездуховно, жестоко ошибаются. Течение времени упразднено? Как? Что если бы все стало таким пустым, таким легким, что не нужно было бы больше ни о чем думать? Признаки того, что люди культуры с их неприятностями всем надоели, налицо. Мир гладкий, как стекло, жизнь чистая, как комната в воскресенье. Никаких церквей и никаких мыслей. Ух, меня бросает в дрожь. В мире столько всего. Меня бы ничто не трогало, если бы меня не трогала всякая всячина.
Лес
Проникнутый разного рода странными чувствами, я медленно поднимался по скалистой дороге в лес, который выступал мне навстречу как темно-зеленая, непроницаемая загадка. Он был тих, и всё же мне показалось, что он как будто движется и со всеми своими красотами идет мне навстречу. Был вечер, и насколько я помню, воздух был полон сладкой, мелодичной прохлады. Небо бросало в чащу золотые лучи, а травы и лекарственные растения пахли так странно. Аромат лесной земли околдовал мою душу и я мог, как и был, охваченный и ошарашенный, продвигаться вперед лишь медленным, очень медленным шагом. Тут из низких зарослей дуба между корнями елей появилась дикая, высокая, прекрасная незнакомая женщина, облаченная в скудную одежду, ее голова была прикрыта маленькой соломенной шляпой, с которой на черные волосы спадала лента. Это была лесная женщина. Она кивнула, помахала рукой и медленно подошла ко мне. Вечер и так был прекрасен, птицы, невидимые, и так прекрасно пели, а тут еще эта прекрасная женщина, которая показалась мне сновидением о женщине, представлением о том, чем она была. Мы подошли ближе и поприветствовали друг друга. Она улыбнулась, и я тоже не мог не улыбнуться, вынужденный ее улыбкой и захваченный в плен роскошной, подобной ели, фигурой. Ее лицо было бледным. Луна вышла меж ветвей и посмотрела на нас с задумчивой серьезностью, мы сели друг подле друга на влажный, мягкий, сладко пахнущий мох и посмотрели друг другу в глаза. О, какие у нее были прекрасные, большие, печальные глаза. В них был целый мир. Я обнял ее за большое мягкое тело и попросил, со всей лестью в голосе, которую только мог в него вложить (а это было совсем не сложно), показать мне ее ноги; и она убрала с ног юбку, и тогда сквозь мрак леса сладко засияла восхитительно прекрасная белая слоновая кость. Я склонился и поцеловал обе ноги, и дружелюбный, благостный поток устремился ко мне через благословенное тело, и я целовал ее рот, который был сама полная, податливая благодать и любовь, и мы обнялись и сидели так долго, долго, к общему тихому восторгу. Ах, как меня восхищал аромат ночного леса и аромат, который источало тело женщины. Мы лежали во мху, как в роскошной, богато украшенной кровати, вокруг тишина, мрак и покой, над нами танцующие и мерцающие звезды и добрая, беззаботная, милая, большая, божественная Луна.
Две странные истории о смерти
У одной богатой дамы была служанка, и она была вынуждена скрывать своего ребенка. Ребенок был нежным, как лучи Луны, чистым, как только что выпавший снег, и милым, как Солнце. Служанка любила его как Луну, как Солнце, как самого Бога. Но однажды ребенок потерялся, никто не знал как, служанка начала искать, искала по всему свету, во всех городах и странах, даже в Персии. Там в Персии однажды ночью служанка оказалась перед мрачной, высокой башней у широкой темной реки. Высоко в башне горел красный свет, и служанка спросила у этого света: Можешь ли ты сказать, где мой ребенок? Он потерялся; я ищу его уже десять лет! — Так ищи еще десять! — ответил свет и погас. Служанка искала ребенка еще десять лет, по всем местам и окрестностям на земле, даже во Франции. Во Франции есть большой, роскошный город, он называется Париж, туда она и пришла. Однажды вечером она оказалась перед прекрасным садом, она плакала, что не может найти ребенка, и вытащила красный платок, чтобы утереть слезы. Сад внезапно расступился и из него вышел ее ребенок. Она увидела его и умерла от радости. Почему она умерла? К чему все это было? Но она была уже старой и не могла многого вынести. Ребенок теперь стал взрослой, прекрасной дамой. Если ты ее встретишь, передавай от меня привет.
Жил-был один человек, у которого вместо головы была на плечах пустая тыква. С такой головой далеко не уйдешь. И все-таки он хотел всегда быть первым! Каков! — Вместо языка у него изо рта свисал дубовый лист, а зубы были просто вырезаны ножом. Вместо глаз у него были просто две круглые дырки. В дырках мерцали два свечных огарка. С такими глазами не много увидишь. И все-таки он говорил, что у него лучшие глаза, вот хвастун! — На голове у него была высокая шляпа; он снимал ее, когда к нему кто-либо обращался, вот такой он был вежливый. И вот однажды он отправился гулять. Но ветер дул так сильно, что глаза потухли. Он захотел их зажечь, но у него не было спичек. Он заплакал свечными огарками, потому что не мог найти дорогу домой. Так он и сидел, уронив голову-тыкву на руки, и хотел умереть. Но умереть было для него не так просто. Сначала приполз майский жук и сожрал у него дубовый лист изо рта. Потом прилетела птица и проделала дыру в тыквенном черепе. Потом пришел ребенок и вынул свечные огарки. Теперь он мог умереть. А жук еще грызет лист, птица клюет, а ребенок играет со свечками.
30 декабря 1901 г. Рихард Демель (Richard Dehmel, 1863–1920) предложил Вальзеру написать что-нибудь для детской книги Der Buntscheck. Летом следующего года Вальзер выслал Демелю 3 подборки историй. Демель выбрал 2 и предложил для них названия. Книга вышла только в 1904 году. — Ср. рассказ Служанка с поздним вариантом рассказа Katzentheater (Geschichten).
Незнакомец
Большой грех бездействие. Я в отношении самого себя тот еще мошенник. По себе я вижу, как люди грешат по инерции. Я все время жду чего-то, что со мной что-то произойдет. И как иначе, если все так делают; если каждый так же ждет чего-то, что же случится? Никогда ничего не случится. Поэтому ни для кого не случится соответственное Что-то. То, чего кто-то так ждет, никогда не случится. То, чего ждут все, никогда со всеми не произойдет. Вот великий грех. Вместо того, чтобы пойти кому-нибудь навстречу, я жду, пока кто-нибудь не пойдет любезно навстречу мне, это чистая инерция, неоправданная гордыня. Вчера вечером на меня посмотрел странный, совершенно незнакомый парень, который, казалось, что-то искал. Я стоял у открытого окна. Я посмотрел на него, на того, кто посмотрел на меня, так, как если бы он ждал какого-то знака. Мне достаточно было кивнуть головой, и возможно, наметилась бы странная, необычная человеческая связь. А возможно и нет. Кто знает. Обычно предпочитают не знать чего-то неизвестного, но тем не менее. Я должен был бы дать этой темной, неточной, обтекаемой волшебным вечерним светом человеческой фигуре какой-то знак. Это выглядело так, будто незнакомец был одинок, беден и одинок. Но в то же время он выглядел так, будто ему многое известно и он может рассказать многое, что стоит послушать, будто все, что он имел сказать, следовало принять в сердце. Почему я не пошел ему навстречу? Не понимаю; таким вот образом люди сближаются и снова, не оставляя следов, расходятся. Это нехорошо. Даже очень плохо. Это настоящий грех. Ну теперь я, конечно, буду искать отговорки и убеждать себя, что в незнакомце, скорее всего, не было ничего особенного. Скорее всего? Вот я и попался; я допускаю, что, с другой стороны, то есть при другом освещении, в нем что-то есть. Мне нет прощения. Я холодно позволил этому парню, который, возможно, должен был стать моим другом и которому и я, возможно, должен был стать другом, просто уйти. Странно, странно. Я удивлен, нет, я больше чем удивлен, я тронут, и печаль крадется мне в сердце.
Я кажусь себе очень безответственным, и я мог бы сказать, что несчастлив. Но я не люблю слов «счастье» и «несчастье»; они говорят не о том. Я уже дал незнакомцу имя. Я называю его Тобольд. Это имя пришло мне в голову между сном и явью. Где он теперь и о чем думает? Смогу ли я думать его мысли, узнать, о чем он думает, и думать то же, что и он? Все мои мысли о нем, о том, кто искал меня. Очевидно, что он меня искал, а я его не пригласил, и он ушел. На углу дома он обернулся, а потом исчез. Навсегда?