1. Гомолицкий – А.Л. Бему
Многоуважаемый
господин профессор!
Недавно я прочел в газете Слово (№ 78 с.г.) о существовании в Праге под Вашим руководством «Скита поэтов»[157]. Это было моей давнишней мечтой – именно скит, а не цех. Цех звучит как-то грубо, точно поэты делают стихи как профессиональные рабочие. Скит же предполагает некое братское объединение и поддержку. О ските поэтов мне пришло в голову, когда я думал о бесплодности гения и о том, что творчество в области искусства есть, м<ожет> б<ыть>, не что иное, как видоизменение творчества пола.
В газете сказано досадно мало. Ни задач, ни средств скита, конечно творческих. Я сейчас даже позавидовал тем, которые пробрались в Прагу. Но я надеюсь, что ведь можно связаться издалека и Вы не откажете мне в этом. Мне хотелось, если это возможно, быть принятым в число скитников. Я, может быть, буду чем-нибудь полезен в свою очередь.
С 1921 года моего творчества, о котором Вы, м<ожет> б<ыть>, и помните, утекло много воды и случился со мною глубокий перелом. Я впал в мистику, потому что нельзя было не впасть, если вам показывают извне оккультные вещи. Если неожиданно в глаза сверкает внешнее солнце и взрывы сопровождаются перестройкой миросозерцания. Я был там, где для того, чтобы понять, надо «дотронуться», а после того вдруг узнал, что такое вера. Но узнал несовершенно. Сразу с уклоном в церковность. И целый год я жил в самой узкой церковности, соприкасающейся с неумолимым аскетизмом. Тогда моим руководством были: «О подражании Христу»[158] и монах Евагрий (Добротолюбие т. I). Но я истощил себя, ибо было и рано, во-первых, и в «миру» производить над собою такие опыты было опасно. Тогда я перешел к отчаянью – «унынию». А после, осенью, со мною случилось удивительное явление, о котором я после читал и которое случалось с другими, но в более сильной степени, чем у меня. Выражается оно внезапностью прихода, светом (не дневным), озаряющим всё окружающее для субъекта (даже ночью), и особым миросозерцанием, справедливо называемым некоторыми «космическим сознанием»[159]. Я переживал это несовершенно, в форме некоего экстаза, и длилось это состояние, иногда доходя до мучительного, месяца три. С тех пор я успокоился. Правда, изучал таро и Бhагават Гиту, но уже не беспокоен, как раньше, не ищу «истины» или «мудрости», и, когда стали получаться малые медиумические явления (поблескивания и пр.), я бросил практику Раджа Иоги. Все эти переживания шли параллельно творчеству. Я вел как бы дневник стихами. Этот дневник (1921-1925) я назвал «Книга Книг». Отрывки из него как образцы моего письма я привожу ниже. Здесь я разрабатывал почти исключительно ямб. Занимался я довольно много теорией стихотворчества, хотя и не могу последовательно работать над собой в этой области. Мне кажется, что русское стихотворчество находится в своем детском периоде. Содержания много, много пережито во всех областях, а средств выражения почти нет. Взять хотя бы музыкальное ударение (о нем забыли, а Крылов им пользовался, и у Лермонтова: скажи-ка, дядя, ведь недаром и т.д.) или ударяемые гласные, как у Блока: идут, идут испуганные тучи. Или разве исчерпаны все тонические размеры ямбическою и дактилическою строкою, да и многое, очень многое, включая силлабическую систему, почему-то считающуюся недостойной русского языка.
Теперь я перестал писать лирику. Я случайно напал в прошлом году на особую форму стихосложения (очень подвижная, пластичная) и разрабатываю ее.
Меня удручает оторванность от остальной жизни. Кроме маленького лит<ературного> кружка «Четки», существующего у нас, я ничего не вижу. Есть у нас, правда, своя поэтическая студия, издаются рукописные журналы. Я смотрю на это серьезно: – все-таки жизнь не глохнет и даже в таких условиях пробивается маленьким ручейком.
Я был бы рад, если бы Вы приняли меня в число скитников, и, конечно, сделал бы всё для общей работы, что только могу и умею.
Ниже я привожу несколько своих пьесок из «Книги Книг».
Адрес мой: Pologne Ostróg Woł. al. Mickiewicza № 61 Gomolicki.
Остаюсь с совершенным почтением
уважающий Вас
Лев Гомолицкий.
22/II/1926 г.
P.S. «Книга Книг» включает стихотворения 1921-1924 г.г. и несколько 1920 года, и 1925 одно. Всего 185 пьес, из которых 11 больших (не знаю как назвать – они своебразны, ни поэмами, ни рассказами рука не поднимается окрестить) и одна драма в 3х актах стихами[160].
Л.Г.
1 Вечерняя Богу
На олове небес сверкали письмена, за дальний лес
спустилось солнце в тучи – в его лучах как зо-
лото листва, и те лучи как золото горючи.
Твоя нога ступила на поля.
Рукой поспешной панцырь одеваю, ногой пос-
пешною ищу я стремена, Тебе навстречу смело
выезжаю.
Чаканится на небе каждый лист...
Мое копье Твой нежный взор встречает.
В траве густой источник свежий чист; ру-
ка копье в источник тот бросает.
Ты, улыбаясь, панцырь снял с меня, со сладкой
речью рядом сел со мною и вдаль глядел, в ту
даль мечтой маня, меня касаясь смуглою рукою.
1922 г.
2
На полпути я посох отложил и в сумерках шеп-
чу, склонясь, молитву:
«Помилуй, Господи, и дай мне новых сил, благо-
слови на подвиг и на битву.
«Я – оглашенный: в мраке видел свет, в под-
вале душном ветер пил из щели. Но сколько
надо сил, борьбы и лет, чтоб стены пали, пали и
истлели!»
И мне ответный голос Твой звучит:
«Ты волю Мне вручил, огнем сгорая. Вот Я даю
копье тебе и щит, и на борьбу тебя благословляю».
3
Мне Гамаюн поет лесные песни, целует Дре-
ма веки, ворожа; за сказкой сказку слаще и чудесней
в дупле бормочет старая сова.
Прилег на грудь прекраснейшей Утехи. Мне че-
шет волосы Утеха и смешит, льет мед в уста,
бросает в рот орехи. Мой звонкий щит в густой
траве забыт.
Но видно мне чья шерсть между корнями, чьи лапы
свесились к костру для страшных чар, чей смех
звучит над спящими ушами, кто сторожит ча-
сами мой кошмар.
И знаю я чего он ожидает: в последний миг
он явится ко мне... И вот унынье сердце разрывает,
и от него бросаюсь я к мечте.
О Господи! Как кратко радость была! как сладко
там, куда меня зовешь! Но бросить лес, мед вып-
леснуть... где сила? А Ты на бой и в холод злой
ведешь.
4
Под взгляд твоих очей я подхожу в печали. Что
ты такое, Жизнь? Ряд безвозвратных лет? Твои
сосцы нас горечью питали и ты была для нас скупа на свет.
...Пир гаснет свадебный. Восторженной рукою ведет
невесту бережный жених, и взор ее склонен в огне
слезою, и шаг ее и трепетен и тих....
...Опасливо на вечер озираясь, старик считает
звонкие кружки, вотще ссыпает, страстью задыхаясь,
рукой дрожащей в тонкие мешки...
...С улыбкой алой гордостью дрожащей, смиряет муж
горячего коня, сверкает саблей звонкой и разящей...
Но жизнь спешит не в блеске, не звеня.
Гроб приготовлен, вырыта могила и точит
крест привычная рука. Чья первая бессильной станет
сила, чьи первые закроются глаза? Любовь ли юноши
отсрочит миг расплаты, богатством ли подку-
пит жизнь старик, и защитит ли блещущие ла-
ты, и защитит ли плач и дикий крик!...
Я подхожу к тебе в глухой печали, ты мне даешь
печальный свиток лет. Твои уста мои лета счита-
ли, и в свитке лет не предреченных нет.
Увы рожденному в мучениях женою! Зачем, неопыт-
ный, свой дух я усыпил; и дух мой спал, повитый
черной мглою, и видел сон, а мнилось мне – я жил...
XII.1922
5
Дни бегут точно быстрые серны; их глаза так
печально темны...
Как на лошадь не вскочишь на серну, не оденешь
на серну узды.
6
Но то был год борений и прозрений, по капле
пил источник мутный сил. Опали руки нынче без
движенья и ни о чем я нынче не просил...
К себе прислушаться, как слушает в пус-
тыне араб к песку припавший часовой; к себе
прислушаться, где в чуткой паутине насторожил-
ся кто-то неземной.
Ногой ощупать пыльные дороги, как при покуп-
ке – мускулы раба... Но как устали медленные ноги –
их утомила долгая борьба.
Нет; нынче лечь, вдоль тела бросить руки, закрыть
глаза под быстрый бег минут. Пускай текут
вокруг чужие муки, чужие дни пускай вокруг текут.
7
Когда за прошлое наказывал меня,– за что теперь
испытываешь силы? Вот не сдержу я нынче жеребца –
паду во тьму!
Мне нынче дни постылы! Дни серебристые от
скошенных полей, до облаков и неба голубого! Взгляд
потемненный страстью все темней, и в песне смут-
ной нет для вас ни слова.
8
Кто ослепил меня? Кто злой направил стрелы
в мои глаза возлюбленные дня? Он холил их, когда
горели смело, и низводил на ложе из огня.
Кто ослепил меня! Лавиной грозной снега сорва-
лась тьма густая на меня, и взвился вихрь и дрогну-
ла земля... и в громе тонет крик чуть слышный:
Эга...
1923
9
Свирель, поющая в Твоих устах,
трость, наклоненная от Твоего дыханья, –
я заблудившийся в долинах и лесах, в лесах
и дебрях своего желанья.
Я Тьму сгустил вокруг своих дорог, сам на
себя в борьбе вооружился –
и день настал: в борьбе я изнемог, у ног Тво-
их бессильно опустился.
Твоя улыбка мне дарит покой, о прошлом све-
те память воскрешает,
и верится, что вновь над этой мглой былой огонь
прекрасный засверкает.
Для глаз моих роскошная заря распустится и
дали озолóтит,
и я услышу шаг грядущий дня и день меня в
лучах своих поглотит.
10
Пресветлый день настал, настал и плещет, и
плещет воды света через край.
Роскошный свет, блаженный свет мне блещет;
край неба им залит, златистый край.
Нет шума листьев, рыка нет волчицы, синицы
крика, говора людей, нет, это свищут неземные
птицы среди дрожащих точащих лучей.
Нет грани неба с черною землею, нет кра-
сок неба, леса и полей –: все залито сияньем предо
мною, дрожащим вихрем пляшущих лучей.
Пространство-царь упал в крови безглавый,
сокрылся в мрак безвестный и глухой.
Я – вездесущ: миры, лучи и травы мой облик
только, только облик мой.
11
О, краска каждая впивается когтями, когтями сердце,
сердце рвет мое!
Я закрываю слабыми руками от яда красок
бледное лицо.
Как я могу бестрепетно глазами роскошный день,
осенний день встречать, когда мне даже тьма горит огнями и
от огней мне некуда бежать.
Я, так любивший и впивавший звуки, под музы-
ку привыкший засыпать, я не могу теперь от острой
муки, простые звуки даже различать.
Аккорды звучные из комнаты далекой мне скрежетом и визгами звучат.
И слышу я во сне в ночи глубокой – ревет Тру-
ба и выстрелы гремят.
12
Я опрокинут точно чаша меда и светлый мед с
моих краев течет; мед, сохранявшийся из сотов
в род из рода, с моих краев течет в про-
странство мед.
Блеск дней звенящих, плеск ночей беззвучных!
О, радость, радость! Нет границ и слов...
Среди лугов сверкающих и тучных, среди беззвуч-
ных горних облаков.
О, радость, радость!
В золотом восторге я пал в объятья мягкие
твои. Из губ засохших крик любви исторгни, рас-
торгни все сомкнувшиеся дни!
13
Лишь только ночь отбросила рукою со лба волос гу-
стую пелену,
я слышу: голос мне звучит трубою и падает,
вонзаясь в темноту:
«Ты отдыхал в моих объятьях нежных, из
губ моих ты пил сладчайший мед и прославлял ме-
ня в стихах безбрежных, благословлял меня из рода в
род.
«Так знай, что этот свет и озаренье, чему тебе наз-
ваний не сыскать,
«лишь бледное простое отраженье, лишь слабая и стертая
печать.
«В сравненьи с тем, что ты, огнем сгорая, принять еще в
восторге осужден, –
«все это только копия плохая и прохо-
дящий быстролетный сон».
1924 г. Лев Гомолицкий
Это и почти все остальные письма к А.Л. Бему находятся в собрании: Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема. Письма Л. Гомолицкого. Местонахождение писем Гомолицкого к Бему далее указано лишь в случаях, когда они оказывались не в числе других писем, а среди стихотворений.
Стихотворения 6 и 12 обведены А.Л. Бемом.