ДУНОВЕНИЕ
18
1
Ты шла в толпе неслышна, как
виденье, раскрыв лучистые пре-
красные глаза.
Зачем же, ясные, они полны
мученья, и мудрой крепостью их
глубь озарена?
Я вижу, ты в пути не раз
остановилась. О чем ты плакала
в тени густых берез; вечер-
ним сумраком Кому в глуши
молилась?– я не слыхал ни тех
молитв, ни слез.
Безлюдный храм нашел я для
моленья: в глухих садах, мер-
цании огней.
Сойди в него в блаженный
вечер бденья и научи, каких ис-
кать путей.
19
2
Покрыла плечи тучами луна и
опустила скорбные ресницы.
Из-за решотки узкого окна
порхают стоны – призрачные
птицы.
Прильнув к решотке, тяжесть
прутьев гнул, в бессильном гне-
ве, борящем сознанье; я слышал
крик, ударов плети гул и, как
помочь, не знал – в негодованьи.
Мой крик ответный пал на
дно тюрьмы...
Бессильно-смел дождусь зари
потемной; когда в тюрьму при-
ходят кошмары, на них проник-
ну – я – во двор тюремный.
Солдата спящего перешагнув
во тьме, замок взломав шты-
ком его винтовки, ее найду в
углу в предсмертном сне,– и бу-
дут в мгле сердца больные ковки...
Не мне согнать бескровной пыт-
ки страх!..
И, поклонясь ее святым страда-
ньям, глухим часам,– в пред-
утренних потьмах от стражи
скроюсь в гулких нишах зданья.
Прокравшись лестницей и сте-
ну миновав, лицо горящее я в
мох сырой зарою и, до зари без
стона пролежав, пойду услышать
стон ее с зарею.
20
3
Заплетены два ивовые ложа. В
виду полей, туманных синевой,
мы отдохнем в тени березы
лежа и будем слушать шум
ее глухой.
Бог с красным факелом
пройдет спокойно мимо, и фа-
кел искры бросит в глубь не-
бес, и чаша неба, пламенем па-
лима, прольет покой задумчи-
вый на лес.
Мы на алтарь положим сушь
лепную и капнем маслом-со-
ком золотым; я стрелы искр
в огонь живой раздую, и побе-
жит волнуясь белый дым.
Глаза уставшие нам краски
обласкают, оглохший слух нам
птицы оживят, и сны прозрач-
ные над нами запорхают и
слепотою нежной ослеплят.
Сны зазвучат прибоем даль-
ним моря – в них тайна Бо-
жия и Божия гроза, и далеко запла-
канное горе уйдет от нас,
закрыв полой глаза.
21
4
Как ни живите, как, живя, ни
верьте,– он близок, Миг; с ним
не борись, не спорь.
Она больна, она боится смерти,
любимая, прекрасная Эгорь.
Мне говорит:
«Пусть жить я не умею, я не хочу, –
– мне страшно умирать! Ты ви-
дишь, косы гладкие, как змеи:
их жутко гладить, страшно за-
плетать. Глаза от слез еще не
потухали, не вовсе губы высохли –
взгляни! Меня любить еще не пе-
рестали, манить еще не уставали
дни...
«Моя рубашка к телу прили-
пает, и нет покоя ночью голове,
а если сон случайно навещает,
он не дает успокоенья мне.
«Возьми меня в тенистый сад
шумливый, где созревают тяжкие
плоды... Ты помнишь день, ты пом-
нишь день счастливый, в который
там вдвоем сидели мы? Часов
счастливых больше не нарушу. Мы
дом построем в том глухом
саду, и будут в нем зреть яб-
локи и груши, созревши падать
тяжко на траву. Крылечко дома
я сама украшу: три молодых
прозрачных деревца я посажу
под дверь простую нашу, у са-
мого открытого крыльца. Пу-
скай сквозь них лучи к нам
проникают, на стол, на пол ло-
жатся, на цветы; пускай весной
в них птицы не смолкают и
расцветают липкие листы. Я
буду шить и будешь ты работать,
чтобы друг друга видеть каж-
дый миг, чтобы в молчаньи мел-
кие заботы и радость их ты на-
конец постиг.
«Сядь ближе, тут. Скажи, ты
помнишь?– было: воздержанный от
поцелуев час, я вечером как
девочка шалила, и было так
светло тогда для нас? Ты пом-
нишь, я украдкой позвонила – ты
дверь открыл и не нашел меня...
Беспечным смехом я тебя смутила
и заразила смехом я тебя...
«Да... А теперь я не встаю с
постели; как будто ночи резвые
мои, не двигаясь, застыв, окаменели.
По серым окнам я считаю дни.
Что! это – смерть?! Скажи! тебя не
выдам... Я жить хочу! Для жиз-
ни... для людей. Верни мне жизнь
своим веселым видом, улыбкою
приветливой своей!..»
Что мне сказать? Слов мысли
не находят. Она бледна, и смерть
ее страшит.
Не сами люди в эту жизнь
приходят и сходят в мир, от
глаз который скрыт.
Как до сих пор все люди не
привыкли, что ведь не вечны до-
мики в садах, и дни влюблен-
ные – они так часто никли и,
рассыпаясь, обращались в прах –,
что в жизни нет и не бывало
вещи, не знающей начала и кон-
ца; что ни один великий или
вещий не избежал прощального
венца.
Пора бы знать и вспоминать
об этом не только за день, за
день или миг, но приучить к
вопросам и ответам свой роб-
кий ум и дерзкий свой язык...
Я убедился: нет такого слова...
Есть близкое, туманное: любить.
Его бессилье мне уже не ново.
Нельзя сказать – нельзя не говорить.
Оно звучало мне как песня пес-
ней, как зов трубы, гремящий
над Землей.
Что может быть прекрасней
и чудесней минуты в жизни
вспыхнувшей такой!
Вся стройная, как белый ствол
березы; вся тихая, как вечером
листва, – над ней гремели мед-
ленные грозы; сжигали зори Бо-
жие слова.
Она учила дух высоким взле-
там и в поцелуях сдержанных
своих, пугавших сердце, пила,
точно соты, из тайников души
моей живых.
И дни мои горели и сгорали
быстрей земных – а эти ли тихи!
Молитвы-песни в зорях наки-
пали и претворялись в лучшие
стихи...
Вот белый призрак тихо
дверь откроет и скроет дверь
ее последний взгляд. Мрак неиз-
вестный образ ясный скроет
и не вернет глазам моим на-
зад. Я не застыну над ее пос-
телью – уйду в туман слепых –
пустых полей. Останется мне
в память ожерелье, как жем-
чуг, серых-серых долгих
дней.
А с ней уходят в мрак
глухой безвестный – я голову уже
не подниму – уходят с ней свер-
кающие песни и, разлетаясь, па-
дают во тьму.
Пусть так – и все я шлема не
надену, навстречу тьмы стрелы не
натяну и не дерзну спасти ее из
плена, вернуть в темницу жизни
не дерзну.
Затем, что здесь мы все бро-
саем сети, но счастья нам сетя-
ми не поймать, и стерегут нас
в рощах Горя дети, и ускольза-
ет в волны благодать. Бесчи-
сленны коварные ловушки: их не
открыть и их не избежать. В
пророчествах бессмысленных ку-
кушки за час вперед судьбы
не угадать.
А там... чтó там, мы ниче-
го не знаем. А тайные моря и бе-
рега мы дивной сказкой счастья
окружаем и окружать мы будем
их всегда. И в самом деле,
если волны света не затопляют
села и поля, – причины нет еще
не верить в это, что есть иная,
лучшая Земля.
А если так, и правда голуби-
ный там льется свет, и нет
ему оков,– чего желать еще мо-
ей любимой, как не блаженных
этих берегов!
Не так ли ей (кто скажет
мне!) ответить?
Нет, робких слов – глухих не
уроню. Мне надо мысли эти пере-
метить и отложить в храниль-
ницу свою.
Она больна и страх ее объем-
лет, и слов моих невнятных
не поймет. Она в бреду и мне
уже не внемлет: глаза блестят,
пересыхает рот.
А мне – молчать, считать ее
мгновенья, сжимать в губах бес-
сильные слова и слушать бред
ужасного значенья привязанного
к жизни существа...
Вся трепетная белыми лучами,
глаза прозрачные, полусклоненный
лик...
Прекрасная! Над тихими поля-
ми к твоим ногам ночной ту-
ман приник.
Господь зажег зарей на небе ту-
чи и синий мрак на дно озер
пролил...
Твой взяли след заоблачные
кручи, последний луч твой плащ
озолотил.
С глазами черными, как чер-
ные брильянты, руками черными
они тебя вели – могучие и хитрые
гиганты от радостной и ласко-
вой земли.
Дрожащее, слабеющее тело
стальные руки тесно оплели;
стенанье камнем в пропасть по-
летело за грохотом сорвавшей-
ся земли..
Любимая! В моем случайном
храме и пустота, и свежесть, и
покой. Твой лик висит в чер-
вонно-черной раме; он освещен
в тени колонн зарей.
Сойди ко мне в блаженный
вечер бденья, где б ни была, что б
ни узнала там, пока полна
моя душа моленья и тленью
я еще не отдан сам.
Ты, примиренная, сойди ко мне
в долину, открой познавшие
святой покой глаза: пусть суе-
ту долины я покину, и путь ос-
ветят солнце и гроза.
Не увлекусь случайными путями,
не отклонюсь от найденных
путей, со сжатыми спокойными
губами сойду я в мир, безвест-
ный для людей.
22
5
На олове небес сверкали письме-
на, за дальний лес спустилось солн-
це в тучи –
в его лучах, как в золоте,
листва, и те лучи, как золото,
горючи.
Твоя нога ступила на поля.
Рукой поспешной панцырь оде-
ваю, ногой ищу поспешно стремена –
Тебе навстречу смело выезжаю.
Чеканится на небе каждый лист...
Мое копье Твой нежный взор
встречает.
В траве густой источник све-
жий чист; рука копье в источ-
ник тот бросает.
Ты, улыбаясь, панцырь снял с
меня, со сладкой речью рядом сел
со мною и вдаль глядел, в ту
даль мечтой маня, меня касаясь
смуглою рукою.
23
6
Рукой дрожащею касаясь влажных
стен, в слезах восторженных,
в грозе святых созвучий, к зем-
ле припал и не вставал с колен,
и мысли яркие неслись, как в бу-
рю тучи.
Но Ты мой дух смятенный по-
жалел, Ты пощадил мой слабый
робкий разум и вывел вон.
Восток зарей светлел и
вдруг сверкнул отточенным ал-
мазом.
И показал мне Книгу бытия: от
Юга к Северу раздвинулись стра-
ницы, в глубь неба ветер вел
их письмена, и прорезал их
взлет далекой птицы.
Сквозь грани неба яркие лучи
за строчкой строчку пламенем
сжигали и, растопив печатей сур-
гучи, их тайный смысл в глаза
мои вжигали.
24
7
На полпути я посох отложил
и в сумерках шепчу, склонясь,
молитву:
«Помилуй, Господи, и дай мне
новых сил, благослови на подвиг
и на битву.
«Я – оглашенный. В мраке ви-
дел свет, в подвале душном
ветер пил из щели. Но сколько
надо сил, борьбы и лет, чтоб
стены пали, пали и истлели».
И мне ответный голос Твой звучит:
«Ты волю Мне вручил, костром
сгорая. Вот Я даю копье тебе и
щит и на борьбу тебя благословляю».
25
8
Свирель, поющая в Твоих устах,
трость, наклоненная от Твоего ды-
ханья – я, заблудившийся в долинах
и лесах, в лесах и дебрях сво-
его желанья.
С простых дорог, запутан-
ных клубком, меня подняло в
воздух Дуновенье,
и облистали молнии, и гром –
мне возвестил момент пре-
ображенья.
К Подножию отброшенный гро-
зой, лежу в лучах, ветрах и
ароматах.
Твое лицо склонилось надо мной,
а дни Твои торжественны и свя-
ты.
26
9
Под взгляд твоих очей я под-
хожу в печали: чтó ты такое,
жизнь? Ряд безвозвратных лет?
Твои сосцы нас горечью питали,
и ты для нас была скупа на свет.
...Пир гаснет свадебный. Вос-
торженной рукою ведет невес-
ту бережный жених, и взор ее
склонен в огне слезою, и шаг
ее и трепетен и тих...
...Опасливо на вечер опираясь,
старик считает звонкие круж-
ки; вотще ссыпает, страстью
задыхаясь, рукой дрожащей в тон-
кие мешки...
...С улыбкой, алой гордостью
дрожащей, смиряет муж горяче-
го коня, сверкает саблей звонкой
и разящей...
Но жизнь спешит, не в блес-
ке, не звеня.
Гроб приготовлен, вырыта
могила, и точит крест при-
вычная рука. Чья первая застынет
в мышцах сила, захлопнет гроб
сосновая доска? Любовь ли юноши
отсрочит миг расплаты, бо-
гатством ли подкупит жизнь
старик, и защитят ли бле-
щущие латы, и защитит ли
плач и дикий крик!..
Я подхожу к тебе в немой
печали; ты мне даешь печальный
свиток лет. Твои уста мои
лета считали, и в свитке
лет непредреченных нет.
Увы рожденному в мучениях
женою! Зачем, неопытный, свой
дух я усыпил. И дух мой спал,
повитый душной мглою, и видел
сон, а мнилось мне – я жил!
27
10
Мне Гамаюн поет лесные
песни, сквозь дрему шепчет в
золоте листва; за сказкой сказку
краше и чудесней в дупле бор-
мочет старая сова. Прилег на
грудь ласкающей Утехи. Мне
чешет волосы Утеха и смешит,
льет мед в уста, бросает
в рот орехи.
Мой звонкий щит в густой
траве забыт.
Но видно мне, чья шерсть меж-
ду корнями, чьи лапы свесились
в костер для темных чар,
чей смех звучит над спящи-
ми ушами, кто сторожит ча-
сами мой кошмар! И знаю я,
чего он ожидает: в послед-
ний миг он явится – в огне.
И мне унынье сердце наполня-
ет, и от него уже не скрыться мне.
Ей Господи! Как кратка ра-
дость была, как сладко там,
куда меня зовешь!
Но – бросить лес, мед выплес-
нуть... Где сила?! А Ты на бой
и в холод злой ведешь.
28
11
И в песнях дня я слышу зовы
смерти!
Что дышешь, солнце, душно,
как гроза?
Не верьте солнцу, бледные, не
верьте, скрывайте в страхе
слабые глаза!
В его дыханьи страшный
жар больного – мир, заражен-
ный им, без сил падет. Изо
всего дрожащего живого послед-
ний стон, последний вздох возь-
мет.
Под взгляд его безвольно ляжет
тело, да, тело белое упругое Твое,
которое всю жизнь о счастьи пело
и не успело сделать ничего.
В пустыне зноя хищными ша-
гами к тебе в обличьи черном
подойдет, надавит грудь мох-
натыми руками, руками горло
нежное найдет...
И вот, когда зареют в небе
крылья святого ангела тебя ме-
чом спасать, тогда, собрав пос-
леднее усилье, посмеешь ли о по-
мощи взвывать! Ты, отвергавший,
забывавший светы, за миг про-
давший, смявший чистоту; ты,
променявший строгие обеты на
хрупкую безногую мечту!
Нет, не протянет он на по-
мощь руку, подарит только
полный муки взгляд, и ты па-
дешь во тьму, в глухую муку,
и не вернешься к нам уже назад.
29
12
Раскрыта книга на столе мо-
ем, две свечки бледные стоят
над ней на страже.
Я с жуткой мглой, с ночною
мглой вдвоем, но нет со мной
тоски лукавой даже.
Не на страницах долгий взгляд
лежит и к ним еще не прика-
сались руки,– молитвенник в
руках моих раскрыт, и взор
горит огнем сладчайшей муки.
30
13
Я зажигаю кроткий свет лам-
пады, я осеняюсь знаменьем кре-
ста, в мольбе склоняюсь к пли-
там колоннады перед распять-
ем сладкого Христа.
И каждый раз ко мне подхо-
дит кто-то: я слышу шопот,
четок хруст ловлю.
Но, сок допив молитвенного
сота, уже его вблизи не застаю.
Кто этот инок? верно, не
узнаю,– зачем молиться любит
он со мной? Но в сердце ра-
дость смутно ощущаю, соприка-
саясь с тайною страной.
31
14
Сегодня я сквозь сон услышал
пенье... И поступь чью-то в
пеньи я слыхал.
Я часто раньше слышал так
сомненье, но этот шаг мой
сон не прерывал. Не прерывал,
не подымал с постели и не
бросал на жосткий пол в
мольбе. Шаги вдали как му-
зыка звенели, и песнь вдали –
спокойный гимн Тебе.
32
15
Дни бегут точно легкие серны,
невозвратной текучей воды.
Как на лошадь не вскочишь
на серну, не оденешь на серну узды.
33
16
Но тó был год борений и про-
зрений – по капле пил источ-
ник мутный сил.
Опали руки нынче без движе-
нья, и ни о чем я нынче не про-
сил...
К себе прислушаться, как
слушает в пустыне араб, к
песку припавший головой; к себе
прислушаться, где в чуткой пау-
тине насторожился кто-то не-
земной.
Ногой ощупать выступы до-
роги, как при покупке – муску-
лы раба... Но как устали мед-
ленные ноги: как утомила долгая
борьба.
Нет; нынче лечь, вдоль тела
бросить руки, закрыть глаза под
быстрый бег минут. Пускай
текут вокруг чужие муки, чу-
жие дни пускай вокруг текут.
34
17
Да, я хотел бы мирно уда-
литься и в келье где-нибудь
лампаду ночью жечь!
Но как от тела мне освобо-
диться, какой поднять на тело
верный меч?
Нет, покаянье позднее бессильно,
когда нет в сердце страха
и любви, когда и вера теплит-
ся насильно, вокруг грехи, грехи
в самой крови.
Ах, тело крепкое, тебя ломать
мне жалко: тебя из кости выто-
чил резец, в воде ты плещешься,
как резвая русалка; ты будешь
муж и ласковый отец. Но по-
дымаешь голову ты гордо, а гор-
дым став, становишься сле-
пым; твой шаг звучит, зву-
чит, упругий, твердо, но не тверда
сама земля под ним...
Я прочитал, что нет почти
спасенья мастящим тело белое
свое, что обороть греха и иску-
шенья таким почти при жиз-
ни не дано.
35
18
Когда за прошлое наказывал
меня,– за что теперь испыты-
ваешь силы?
Вот, не сдержу я нынче жеребца –
– паду во тьму!
Мне нынче дни постылы.
Дни серебристые от скошен-
ных полей, до облаков и неба
голубого! взгляд, потемненный
страстью, все темней, и в
песне смутной нет для вас ни слова.
36
19
Кто ослепил меня! Кто, злой,
направил стрелы в мои гла-
за – возлюбленные дня? День холил
их, когда горели смело, и низ-
водил на ложе из огня.
Кто ослепил меня!?. Лавиной
грозной снега сорвалась тьма
густая на меня, и взвился вихрь,
и дрогнула земля... И в громе тонет
крик чуть слышный: Эга.
37
20
Я разве не любил восходы и
закаты? Не мой – чужой им улы-
бался рот? Не мне мгновенья
жизни были святы, точа – коня
медвяный крепкий мед?
И разве я, когда стрелой
пропела мгновенная вечерняя
заря, взор, потемненный страстью,
нес несмело под свет земной
оттенка янтаря?
И разве я, оставив жизни
дело, искал в песке следов
девичьих ног?
И не мое ли это было тело, ко-
торого я обуздать не мог?!
38
21
Как рукопись, попавшая в
огонь,– истлела медленно – ос-
тался пепел только –
Скажи, душа – ретивый вер-
ный конь, слез на земле о мне
печальном сколько?
Омыли тело теплою водой (не
все равно как тлеть в под-
земной влаге?); в болезни вы-
сохло, как старый лист весной,
как лист зажегкшей в сы-
рости бумаги.
Свечу зажгли, толста, желта
свеча, псалмы читают муд-
рого Давида (но нету слуха боль-
ше у меня)... и, вздрогнув, встала
стоном панихида.
39
22
Кто говорил во сне больному
сердцу?
Там влагу дождь струнами
натянул. Мне бледный пост-
ник, как единоверцу, чудесной
песней к слуху доплеснул.
Я видел: он прозрачными
перстами чуть трогал струны
арфы дождевой. Я никогда еще
между людями не слышал пес-
ни сладостной такой.
Потом, припавши бледным
лбом к постели, внимательно в
лицо мое смотрел, пока кусты в
окне зашелестели...
Он мне сказать о чем-то не успел.
40
23
«Ты грядущие ночи и дни – не пой-
мешь, как тебе ни пророчь.
«Но взгляни в свое сердце, взгляни,
в эту тихую-тихую ночь.
«Не в себе ли опять ты найдешь
тайный свет, что лучистее дня, и, как
полная, спелая рожь, заколышится нива твоя?
«И скажи, не настанет ли час: светом
внутренним глаз ослеплен, не найдет
запрещенного глаз, не поймет мимолетного
он?»
СВЕТ
41
1
Язык молчит и рот немой
закрыт – благодарит мой дух
склоненным взором.
Дней вереница около шумит,
спешит за ней – ночей в движе-
ньи скором.
Как жемчуг всех окрасок и
тонов, просыпаны в ночах моих
усталых –
от голубых пространств и
облаков до пастбищ ласковых
и взоров этих малых.
От четкости созвездий и луны и
до стремительно несущихся потоков,
когда с небес, с небес шумят они
и наполняют чрево звучных стоков.
42
2
Пресветлый день настал, настал
и плещет, и плещет воды света через край.
Свет непонятный, свет нездеш-
ний блещет, и залит им земной –
небесный край.
Нет шума листьев, рыка нет
волчицы, синицы крика, говора лю-
дей; нет: это свищут неземные
птицы среди дрожащих точащих
лучей.
Нет грани неба с черною зем-
лею, нет красок неба, леса и
полей –: все залито сияньем предо
мною, дрожащим вихрем пляшущих лучей.
Пространство-царь упал в
крови безглавой, сокрылся в мрак
безвестный и пустой.
Я – вездесущ: миры, лучи и тра-
вы – мой облик только, только
облик мой.
43
3
Ты, тело гибкое, ты, тело моло-
дое, упругое, несущее загар!
Рука с рукой сойди в поля со
Мною, пока росы в полях клубится
пар.
Я научу тебя глядеть на солнце,
на нивы спелые в прозрачных
гранях дня.
Твои глаза, два светлые окон-
ца, Я претворю в потоки из
огня.
Чужие взгляды медленно встречая,
ты будешь светом тех огней
дарить.
Мы ляжем там, у ласкового
гая о сокровенном самом гово-
рить.
Я положу тебя на мох зеленый,
в листве прозрачной, в пятнах
светлых дня.
Ты видишь реки, видишь в
дымке склоны и лоно неба, полное
огня? В них растворяйся, как
туман плывущий, сливайся в ре-
ки змейкой быстрой вод, от
дольних сел и говорливой кущи
взвивайся дымкой легкой на восход.
И буду Я везде-везде с тобою,
моих объятий ты не избежишь
ни под землей, ни в небе – над
землею, ни на земле, где нынче
властна тишь.
44
4
О положи Мне голову в колена!
Уста спокойные Я нынче утром
рад к твоим приблизить – горь-
ким, как измена, к твоим при-
близить – красным, как гранат.
В тебя вдохну Я в долгом по-
целуе, хочу вдохнуть тот стран-
ный, страшный свет, точивший
Мне серебряные струи там, где
лучей земных бесцветных нет.
Пусть сердце, вздрогнув, точно
конь горячий, в твоей груди вос-
прянет, захрапит,
и ты, бессильный, ты, всегда не-
зрячий, прозрев, упрешься мыш-
цами в гранит.
Ты будешь есть от светлого
посева, ты будешь пить пчелы
небесный мед.
О положи Мне голову в колена,
подставь губам всегда алкавший рот.
45
5
Я рвался к свету чудно золотому,
сквозь сорные земные пустыри,– Я
только видел плащ вверху баг-
ровый, венец горящий утренней зари.
Я шел за ним, а за спиной
несмело (Я слышал шум неровный
и глухой) за Мною кралось шаг
за шагом тело, Меня хватало
цепкою рукой.
И вот, когда, дрожа в негодо-
ваньи, Я бросить камень был в
него готов,– нездешний свет
привлек Мое вниманье и незем-
ные звуки голосов.
Свет покрывал пожар зари
напрасный – искрящийся и тухну-
щий наряд, и голос Мне звучал
в сияньи властный:
«Где брат твой младший, где
твой младший брат?»
И, оглянувшись, Я увидел тело
лежавшим навзничь; струйкой кро-
вяной его лицо бесцветное чер-
нело, его дыханье ветер взял
дневной.
Тогда к нему в внезапном блед-
ном страхе, в мертвящем стра-
хе Я к нему припал. Я разорвал
крючки его рубахи – Я голову рука-
ми поднимал.
46
6
продолжение
Так Я сидел над телом без
движенья, не выпускал из рук
его руки.
Над головою в бешеном стре-
мленьи чертили небо звездные круги.
Шар раскаленный солнца появ-
лялся, мечась встречался с бледною
луной...
Листвою дуб высокий покры-
вался, и сыпал листьев дождик
золотой.
Снега ложились пухлой пеленою.
В дождях вставали травы и цветы.
А Я еще вперял глаза с тос-
кою в обóстренные мертвые черты.
Я грел его, Я грел своим
дыханьем, вдыхая жизнь в полу-
раскрытый рот.
И вдруг прошло по жилам трепе-
танье, как ропот листьев, рябь
вечерних вод.
И миг настал: доверчиво и
смело, как к матери ребенок
в полусне, ко Мне тянулось ожи-
вая тело и улыбаясь удивленно
Мне.
47
7
Откинув голову, ресницы опустив,
да, золотые длинные ресницы, про-
никнуть Я стараюсь звезд при-
лив, пытаюсь вспомнить челове-
чьи лица.
Заботы их, желаний громкий
спор и чтó они зовут в тоске
грехами, как тающий причудли-
вый узор, проносится дрожа перед
глазами.
Волнений их поющая стрела, чтó
называют «горе» или «слава» – не
детская ли это все игра, случайная
и шумная забава?
Я забываю даже имена их увле-
чений в смене их столетий.
Вы любите сидеть в саду, ког-
да – играют возле маленькие дети?
И Я порою чувствую ее – случай-
ную и временную радость смо-
треть на их борьбу и торжество
и заблуждений горечь или сладость.
И Я бы их ласкал еще рукой
и гладил волосы, веков разрушив
стены, когда бы сон блаженный
золотой не приковал Мои в
пространствах члены.
48
8
Наш путь в луне, сиянием об-
витый; наш путь в полях, обрыз-
ганных дождем.
Он – брат по духу бледный и
не сытый; я – опаленный только
что огнем.
Я говорю, чтó видел Я глаза-
ми, и голос мой становится
чужим: Я растворяюсь в ветре
над полями, внезапно Я совсем
сливаюсь с ним.
И под луной, в тиши полей
бескрайной, все устремляясь вдаль
или вперед, как будто в тьме
наш разговор случайный он сам
с собой задумчиво ведет.
49
9
Я опрокинут точно чаша меда;
прозрачный мед с моих краев
течет. Мед, сохранявшийся по-
томкам в род из рода, с
моих краев течет в простран-
ство мед.
Блеск дней звенящих, плеск но-
чей беззвучных!
О радость, радость! Нет границ
и слов...
Среди лугов сверкающих и туч-
ных, среди беззвучных горних
облаков.
О радость, радость!
В золотом восторге я пал
в объятья мягкие Твои.
Из губ засохших крик любви
исторгни, расторгни все сомкнув-
шиеся дни!
50
10
Лишь только ночь отбросила ру-
кою со лба волос густую пелену,–
Я слышу, голос мне звучит
трубою и падает, вонзаясь в ти-
шину:
«Ты отдыхал в Моих объятьях
нежных, из губ Моих ты пил
сладчайший мед и прославлял
Меня в стихах безбрежных, бла-
гословлял Меня из рода в род.
«Так знай, что этот свет
и озаренье, чему тебе названий
не сыскать –
«лишь тусклое ночное отраже-
нье, слежавшаяся стертая печать.
«В сравненьи с тем, что
ты, в лучах сгорая, принять
еще в восторге осужден –
«все это – только копия плохая
и проходящий мимолетный сон».
51
11
Как я могу бестрепетно гла-
зами роскошный день – осенний
день встречать, когда мне да-
же тьма дрожит огнями и от
лучей мне некуда бежать!
Я, так любивший и впивавший
звуки, под музыку привыкший за-
сыпать, я – не могу теперь без
острой муки простые звуки да-
же различать.
Аккорды грустные из комна-
ты далекой мне скрежетом и
визгами звучат.
И слышу я во сне в ночи глу-
бокой: ревет труба и выстрелы гремят.
52
12
Передо Мной стоит вино от-
крыто, обильный стол и щедрый
стол накрыт.
Мое же тело жалко и несыто
под окнами на холоде стоит.
Я звал его войти и отогреться,
сажал его за трапезу свою; по-
том привел к себе переодеться,
в свою постель отвел его ко
сну.
Но было телу мало ласки этой:
оно еще просило у меня, чтобы к
нему вошла в фату одетой или
в парчу покорная жена.
Я был богат и властен
той порою, но это было в власти
не Моей: Мое богатство было
не земное – из золотых сверка-
ющих лучей.
А на его сверканье и бряцанье,
как им ни сыпь и как ты
ни звени,– нельзя купить продажное
ласканье, нельзя построить дома
для семьи.
Я утешал свое больное тело,
Я убеждал забыть, не вспоми-
нать. Пока луна в окне Моем
горела, Я телу песни начал
напевать.
И позабыло в ласках неустанных,
заботливых, настойчивых моих
о снах своих причудливых и
странных и устремленьях
суетно земных.
Теперь в Моем покое сон
глубокий, сон синеокий телом
овладел.
Задернул полог Я над ним
высокий, и вздох спокойный с
губ моих слетел.
53
13
Явился ангел мне во сне сегод-
ня, с мечем горящим –, верно,
Гавриил. Безликий, он принес
слова Господни и в воздухе
мне знаки он чертил –:
«Так жизнь себе ты представ-
лял сокрыто: кольцом сомкнутым», слышались слова:
«Но нынче будет мной тебе
открыто, что жизнь земная ва-
ша такова:
«Конец ее впадает в беско-
нечность... но можешь ли постичь
ты цель его?..»
Я повторял: «Я знаю, это –
вечность. Но где начало этого
всего?»
Он протянул свой меч, ог-
нем зажженный, и мне звучал
слепительный ответ:
«Начало – призрак, вами поро-
жденный, начала в вечном не
было и нет».
54
14
Не так давно казалось невозмож-
ным при жизни этой снова свет
найти.
Я был готов уже неосторожно
покинуть все возможные пути.
И вот, когда всего я отдален-
ней был от даров сверкаю-
щих Твоих – еще теплей, свет-
лей и озаренней сошел ко мне,
как радостный жених.
Я солнца ждал со стороны за-
хода, где луч последний в ра-
нах изнемог, а свет внезап-
ный, спавший больше года, зажег
пожаром вспыхнувший восток.
55
15
Я – малое и слабое дитя: мне толь-
ко три земных (не точных) года,
и не тверда еще моя нога, хотя
видна уже моя порода.
Лишь только мы останемся
вдвоем, меня учить ходить Ты
начинаешь и обращаться с ра-
дужным огнем.
Потом со смехом ласково иг-
раешь.
И что еще мне знать теперь
дано, о чем уже я больше не за-
буду, так это то, что в тьме
– в огне, равно, Ты будешь сам
всегда со мной и всюду.
56
16
Там, где остались наши дни
и мысли, где наш язык, понят-
ный только нам, мои пути дале-
кие исчисли по диаграммам, чис-
лам и кругам.
В моем окне моей спокой-
ной кельи еще застыл, наверно,
летний час, когда в роскошном
сладостном бездельи качала
лодка медленная нас.
Когда рамена белые нагие мы
открывали солнечным лучам, и
прикасались руки золотые к рас-
крытым счастьем, трепетным глазам.
Они так ярки были, эти лас-
ки, что их теперь уже не заглу-
шить.
Среди людей, страстей и дикой
пляски восторгов, равных преж-
ним, не открыть.
Теперь я редко вижу эти све-
ты, туманом дымным города
дышу, но, как тогда, я не ищу
ответа, на жизнь свою отве-
та не ищу.
И знаю я: они еще вернутся
в красе слепящей вящщей и
в лучах. В огне палящем
мне еще проснуться и обратиться,
вспыхнув ярко, в прах.