изобрести нечто более родственное истинно Истинному, или же от другого научиться — разумеется, когда Бог дает речь, а выхлопатывают[332]ее ангелы, — и нам, любящим ангелов, открыть более ясную, если только это возможно, и для меня более приемлемую теорию.
Глава 14. Что означает сообщаемое преданием число ангелов
И то, как я думаю, достойно умственного внимания, что предание Речений об ангелах говорит, что их «тысячи тысяч»[333] (Дан. 7:10; Откр. 5:11)т тьмы тем» (Откр. 5:11), — предельные из наших чисел на самих себя обращая и умножая и с их помощью ясно показывая, что нам порядки небесных существ исчислить невозможно. Множественны ведь блаженные воинства сверхмирных умов, и превосходят они количеством немощную[334] и скудную меру наших материальных чисел, и пределы их ведомы[335] только им свойственному сверхмирному небесному разумению и знанию, щедро им дарованному богоначальным безмернознающим Творцом премудрости, являющимся Началом вообще всего сущего и Причиной творящей и содержащей сущности силы и охватывающей их границы.
Глава 15. Какие формы имеют образы ангельских сил, что означает огневидность, что человекообразность, что глаза, что ноздри, что уши, что уста и прочее, свойственное голове
1. Ну, наконец, если хочешь, снизойдем, давая отдых нашему умственному оку от напряжения, подобающего ангелам при возвышенных созерцаниях Единого, к разделенной[336] и многочастной широте многообразия, присущего формотворчеству при изображении ангелов, а затем вновь от них как от образов взойдем обратно к простоте небесных умов. Но да будет тебе прежде известно, что раскрытия[337] запечатлевающих священное образов являют порядки небесных существ то священноначальствующими, то, в свою очередь, священноначальствуемыми, причем и последние оказываются священноначальствующими, и первые находящимися под священным началом, и одни и те же, как было сказано, имеющими и первые, и средние, и последние силы; и что ни одного неуместного слова не привносится при таком способе объяснений. Ведь если бы[338] мы говорили, что некоторые чины находятся под священным началом[339] первых, затем — что они ими же священноначальствуют, и вновь — что первые, священноначальствующие последними, находятся под началом этих самых священнона. чальствуемых, получилась бы сущая нелепость, преисполненная многой путаницы. Когда же мы говорим, что одни и те же священноначальствуют и находятся под священным началом, то ни в коем случае не — самими собой или самих себя, но — что каждый из них находится под священным началом первых, а священноначальствует последними. И не безосновательно[340] можно сказать, что одни и те же священнозданные изображения могут в Речениях подобающим образом и истинно применяться и к первым, и к средним, и к последним силам. Итак, устремляться, обратившись, к вершине[341], неизменно собирать вокруг себя охранительные из числа своих сил и в приобщающем исхождении ради вторичных быть причастным промышляющей о них силе — неложно подобает всем небесным существам, хотя и одним в высшей степени и целостно, как много раз было сказано, а другим частично и меньше.
2. Итак, следует начать слово и при первом осмыслении изображений исследовать[342], по какой причине Богословие почти всему, описывая священное, предпочитает, оказывается, пламенность. Ты, конечно, заметишь, что оно изображает не только огневидные колеса (см. Дан. 7:9), но и огненных животных (см. Иез. 1:13–14), и мужей, как огонь блистающих (см. Мф. 28:2–3), и вокруг самих небесных существ груды огненного угля располагает (см. Иез. 10:2) и с нестерпимым шумом огнем горящие реки (ср. Дан. 7:10). Также и о престолах огненных оно говорит (см. Дан. 7:9; Откр. 4:4), и из имени самих высочайших серафимов выводит, что они суть воспламенители[343], и свойством и действием огня их наделяет, и вообще вверху и внизу решительно предпочитает творить образы, связанные с огнем.
Огненность являет, как я думаю, высшую степень богообразности небесных умов. И священные[344] богословы часто ведь описывают сверхсуществную и неизобразимую сущность в виде огня, — как имеющего многое, с позволения сказать, свойственное Богоначалию словно в зримых образах. Воспринимаемый чувствами огонь[345] присутствует ведь, так сказать, во всем и сквозь все проходит, не смешиваясь, от всего обособленным; и, будучи ярким, при этом он и как бы сокровенен; непознаваемый сам по себе, если нет вещества, на котором он показал бы свое действие, неуловимый и невидимый, он самодержец всего; и то, в чем он оказывается для своей деятельности, он изменяет; он передает себя всем как — либо к нему приближающимся; он возобновляется от жара искорки и все освещает несокрываемыми воссияниями; непокоримый, беспримесный, разделяющий[346], неизменный, устремленный ввысь, быстро бегущий, высокий, не терпящий никакого снижения под ноги[347], вечно движущийся, одинаково движущийся[348], двигатель других, объемлющий, необъемлемый, не имеющий нужды[349] в ином, незаметно возрастающий и показывающий воспринимающим его веществам свое величие, предприимчивый, могущественный, всему невидимо присущий, оставляемый без внимания, кажущийся несуществующим; при трении, как бы вследствие некоего изыскания, внезапно по — родственному, дружески являющийся и вновь недостижимо отлетающий; не уменьшающийся при всех щедрых себя раздаяниях. И еще многие свойственные огню особенности можно раскрыть как доступные чувствам образы энергии Богоначалия. Именно это зная, богомудры создают образы небесных существ из огня, — показывая их боговидность и, в меру возможного, богоподражательность.
3. Но и как об антропоморфных[350] о них пишут — из — за ума и устремленности зрительных сил человека вверх, а также прямоты и вертикальности фигуры и присущей его природе начальственности и властности, и из — за того, что по чувствам[351] он наименьший — если сравнить с иными способностями бессловесных животных, но превосходит всех избыточествующей силой своего ума, преимуществом искусства слова и свойственными природе души непорабощаемостью и неподвластностью.
Можно, мне кажется, и в каждой составляющей нашей телесной многочастности обрести подходящий для небесных сил образ, — говоря, например, что способность зрения[352] указывает на чистейшую обращенность вверх к божественным светам, а также на нежное, мягкое, не враждебное, но остроподвижное, чистое и бесстрастнооткрытое приятие богоначальных осияний[353];
способность различать запахи, — на восприятие, насколько возможно, превышающего ум благоухания, умение отличать, анализируя, не таковое и полностью его избегать;
способность слышать — на причастность богоначальному вдохновению и познавательное его восприятие;
вкус — на исполненность пищей для ума и приятие божественных питательных излитий[354];
осязание — на способность отличать, распознавая, полезное от вредного;
веки и брови — на охрану богозрительных уразумений; молодой, юношеский возраст — на всегда цветущую жизненную силу;
зубы — на способность разделять даваемое с пищей совершенство (ибо каждое умственное существо разделяет и множит единовидное[355] разумение, даваемое ему промыслительной силой[356] от более божественного, для возведения низшего соответственно его мере);
плечи же, локти, а также руки — на способность к деятельности, энергичность и предприимчивость;
а сердце[357] является символом богообразной жизни, благообразно распространяющей свою жизненную силу на то, о чем заботится Промысел;
грудь в свою очередь указывает на крепость и способность охранять[358] свойственное помещающемуся под ним сердцу распространение животворной силы;
спина — на совокупность всех живительных сил; ноги же — на подвижность, быстроту и пригодность для вечного стремительного движения к божественному. Почему богословие и изобразило ноги святых умов окрыленными[359]. Крылья ведь указывают на скорость восхождения, небесность, направленность движения вверх и — благодаря стремлению вверх — удаленность от всего приниженного. А легкость[360] крыл — на полное отсутствие приземленности и возможность совершенно чистого и неотягченного подъема;
нагота же и необутость — на свободу, несвязанность, неудержимость, и очищающие от привнесенного извне