1
В августе 1664 г. Людовик XIV дал по представлению Кольбера предпринимателю Hinard’y ряд привилегий на открытие «королевской мануфактуры» тканых шпалер в городе Beauvais (в Пикардии) [286]; истинным ее основателем таким образом считался Кольбер. Предпринимателю (Hinard’y) предоставлялись при этом многие льготы и субсидии, рабочие избавлялись от большинства податей и повинностей [287], казенные здания предоставлялись безвозмездно для помещения этого заведения. Привилегия давалась предпринимателям (а в случае неуспеха отнималась) королевскими lettres patentes. Предприниматель обязан был иметь по меньшей мере 100 рабочих в первый год своей привилегии и, постепенно увеличивая это число, довести численность рабочих через 6 лет до 600 человек. Если при этом предприниматель выписывал рабочих из-за границы, то ему уплачивалось из королевской казны по 20 ливров за каждого. Кроме того, на мануфактуре должно было находиться по крайней мере 50 apprentifs, за содержание и обучение которых король платил предпринимателю по 30 ливров в год. Проработав 6 лет в качестве apprentif’a и затем 2 года в качестве compagnon’a, человек должен быть принят без всяких обычных издержек в цех maîtres-tapissiers города Бове. Иностранцы же, 8 лет проработавшие на мануфактуре, натурализовались также без всяких издержек и хлопот со своей стороны. Целый ряд и других льгот должен был облегчить предпринимателю его дело. Несмотря на это, мануфактура пережила и в XVII и в XVIII вв. трудные моменты, и требование относительно количества рабочих никогда, по-видимому, и не было выполнено. С 1780 г. мануфактурой управлял в качество предпринимателя Menou, дела которого вначале шли хорошо. Он пользовался льготами, пожалованными мануфактуре со времени ее основания, а также денежной поддержкой, которая с 1737 г. производилась на счет казны под видом обязательной для королевского двора ежегодной покупки произведений мануфактуры в Бове по крайней мере на 20 тысяч ливров. Сверх того, предприниматель получал в виде субсидии 11 100 ливров в год. На предпринимателя ложились только расходы по покупке сырых материалов и расплата с рабочими: ежегодная поставка двору, субсидия и продажа частным лицам покрывали эти издержки. Революция внесла расстройство в дела предпринимателя, и он понизил расценку работы (в Бове работали посдельно). Дела его пошатнулись не только вследствие уменьшения спроса на предметы роскоши, но потому, что двор, находясь в затруднительных обстоятельствах, годами с 1787 г. задерживал уплату ежегодных субсидий. Рабочие, возмутившиеся понижением платы, приписали это одному заведующему работами мастеру, и «образовалось своего рода восстание» [288], вследствие которого мастер должен был бежать, и вернуть его уже побоялись, даже когда все успокоились. Рабочие подали петицию в Национальное собрание [289], прося разрешения вопроса, но, судя по тому, что лишь некоторые подписали его, особенно прочное единство действий среди рабочих даже и в этот момент не всегда было налицо, хотя в общем при этом столкновении (осенью 1790 г.) рабочие в Бове проявляли несомненную энергию.
Рабочие в этом прошении писали, что, «истощив все средства примирения», они прибегают теперь к собранию, надеясь, что «директор, или предприниматель» (т. е. Мену) будет принужден покинуть «опасную систему», которой он ныне придерживается. «Опасная система» заключается в том, что Мену ввел с 1786 г. на мануфактуру новых, посторонних рабочих, у которых было «peu de talens», вследствие чего не только эти новые, но и старые рабочие стали получать меньшую посдельную плату, чем прежде. После этого Мену еще понизил расценку. Они и просят обязать Мену уплачивать цену, которую он платил в 1780 г., а в одном месте петиции проводится мысль, что необходимо пойти дальше и повысить плату соразмерно с вздорожанием предметов первой необходимости. Не только платой были недовольны рабочие, но и способом измерения сделанной работы, всецело для них невыгодным. Мену удовлетворил в конце концов «часть» [290] требований рабочих; к сожалению, документы не говорят определительнее, в чем именно заключалось это удовлетворение. Познакомившись с сообщенной ему петицией рабочих, поданной ими в Национальное собрание, Мену решил отомстить тем из рабочих, которые это прошение подписали, и вскоре они это почувствовали. Сначала было уволено трое старейших рабочих, затем еще 12 человек [291], и на очереди были новые жертвы. Рабочие стали выражать убеждение, что Мену сознательно ведет дело к закрытию мануфактуры, и «ими овладело отчаяние». Их гнев обрушился, за отсутствием самого Мену, на одного из заведующих мастерскими — «инспекторов», или мастеров [292], и угрозами и бранью они принудили его бежать. Главный из этих заведующих, Camousse, тотчас же уведомил об этих происшествиях муниципалитет города Beauvais. Сейчас же на место действия прибыли комиссары, призвали рабочих к порядку и «живо упрекали их в неправильности поведения» [293], после чего рабочие сообщили им свои жалобы и пообещали «вернуться к порядку и повиновению». Муниципалитет тотчас же велел Camousse’y приостановить исполнение строгих приказов (полученных им от Мену) и вообще вмешался в дело, полагая, что высший надзор за королевской мануфактурой, прежде принадлежавший интенданту, теперь перешел к компетенции «административных собраний», в данном случае «administrateurs du district de Beauvais». Но Мену не соглашался подчиниться этому местному собранию, вмешательство которого клонилось в пользу рабочих. Он написал им письмо, в котором заявлял, что имеет полное право расстаться с теми рабочими, с какими желает расстаться, как и рабочий имеет право уйти, когда ему угодно. Вместе с тем он указывает, что его удивляет «безнаказанность» рабочих [294], которые прогнали «единственного» инспектора, отстаивавшего предпринимательские интересы. Его удивляет также, что этот инспектор все еще не может вернуться в город. Дело еще в начале октября перешло в комитет земледелия и торговли, который в этой распре стал не на сторону рабочих, а на сторону предпринимателя. Комитет ответил [295] именно муниципалитету Beauvais, что вопрос о заработной плате не входит в их компетенцию, и что размеры ее устанавливаются только «естественными законами»; что предприниматель настолько же нуждается в рабочих, насколько рабочие — в работе, и только их взаимные интересы должны определять заработную плату; что если муниципалитеты начнут вмешиваться в этот «естественный порядок», то все фабрики закроются; что вмешательство муниципальных чинов Beauvais было неосторожно и т. д.
Рабочие весь конец года были неспокойны; очевидно, и частичная уступка, о которой неопределенно говорят наши документы, оказалась далеко не достаточной, и особенно репрессии против некоторых участников петиции препятствовали умиротворению. Продолжаются, по-видимому, и жалобы в муниципалитет. Характерно, что администрация мануфактуры отмечает не только самый факт беспорядков, но считает нужным обратить внимание даже на то, что рабочие сообща жалуются [296]. Рабочие требовали по-прежнему, кроме повышения заработной платы, еще возвращения некоторых уволенных товарищей, протестовали также против приема иностранных рабочих и против выделки товара низшего сорта. Мену оказался не столь уступчивым, как правительство, которое, как мы видели, должно было в эту эпоху считаться с волнениями на других королевских мануфактурах. Тут он поставил вопрос о своем отказе от привилегии и этим не мог, конечно, не встревожить рабочих, ибо время было не такое, чтобы легко можно было найти подходящего преемника: призрак остановки работ, вероятно, более всего мог действовать на рабочих. Так вопрос о повышении платы и не был разрешен в желательном для рабочих смысле. Как мы уже отчасти видели, Мену раздражался вмешательством третьих лиц в его дело с рабочими, именно мэра и муниципальных чинов города Бове, которые желали во имя скорейшего восстановления порядка склонить его к уступкам и вообще хотели играть посредническую роль. Весьма интересно заметить, что в общем сами-то представители местного самоуправления не очень были уверены в своем праве вмешиваться и разделяли принципиально в этом отношении взгляды самого предпринимателя.
В своем заступничестве за рабочих муниципалитет Beauvais никакой поддержки от других органов местного самоуправления не получил. Так, Директория департамента de l’Oise заслушала, одобрила и от своего имени в виде изложения своего мнения отправила министру внутренних дел Delessart’y любопытную бумагу, которая показывает, до какой степени взгляды комитета земледелия и торговли на отношения между рабочими и работодателем являлись тогда господствующими. Дело было уже в июле 1791 г. [297], когда на мануфактуре царил внешний порядок, но рабочие не чувствовали себя удовлетворенными и все еще жаловались. Директория находит, что жалоба относительно слишком низкой расценки плохо обоснована («mal fondée»).
По этому поводу Директория вполне соглашается с мнением комитета земледелия и торговли (о котором мы только что говорили): «Относительно этого пункта (размеров платы — Е. Т.) нельзя следовать никакому закону, ибо нужно заметить, что m-r Menou не есть директор мануфактуры, которую поддерживает и содержит казна; правда, он получает поощрения из казны, но он не есть ее агент…». «Необходимость для предпринимателя иметь рабочих, а для рабочих иметь занятие составляет здесь весь закон» [298]. Вот почему и Директория вслед за комитетом, на суждения которого прямо ссылается, не одобряет попыток муниципалитета города Бове. Эта свобода предпринимателя есть принцип, от которого Директория торжественно обещает не уклоняться. «Г. Menou должен иметь в этом отношении свободу, которой пользуется всякий фабрикант; фабриканты наших шерстяных тканей платят, смотря по времени и обстоятельствам, то 5, то 10 ливров, и никогда ткач не имел права приносить на них жалобу суду или администрации за понижение цены ткацкой работы на один или несколько су. Все доводы, приводимые рабочими мануфактуры по поводу разницы в ценах на припасы, значительно увеличивающихся как раз в то время, как г. Menou уменьшал цены за работу, не могут ослабить верности и даже необходимости принципа, на который ссылается комитет. Даже сам рабочий в высшей степени заинтересован в том, чтобы поддержать этот принцип, иначе он мог бы стать рабом». Что означают последние слова, так и остается совершенно невыясненным. Неосновательно, по мнению Директории департамента Уазы, также и другое домогательство рабочих — о возвращении уволенных товарищей. Увольнение рабочих «не может не быть в свободном распоряжении предпринимателя. Без этого он не хозяин в своем предприятии, и рабочие ему диктовали бы закон. Его разорение скоро совершилось бы. Если рабочий волен покидать своего хозяина, то и хозяин не может быть более связан относительно него». Точно так же не имеют никакого права рабочие настаивать на удалении того или иного мастера, угодно предпринимателю (но при этом Директория, сочувствуя Menou в потере мастера Ланглуа, изгнанного рабочими, не скрывает, что опасно было бы в данный момент его призвать обратно). Жалобу рабочих на невыгодный для них способ измерения выработанных ими тканей даже Директория признает основательной, по совершенно отвергает как противоречащую правительственным распоряжениям жалобу рабочих на прием иностранцев. Об этом пункте нужно сказать несколько слов.
Не только одни рабочие королевской мануфактуры в Бове протестовали против приема иностранцев в этом 1790 г. Во времена процветания мануфактуры на ней бывало до 130 рабочих [299], а к началу 1793 г. из них осталось всего 50, и это число постоянно уменьшалось. Несомненно, уже в 1790 г. становилось ясно, что многие рабочие должны будут расстаться с мануфактурой и вопрос об иностранцах должен был именно на мануфактуре Бове приобрести особенно острый характер, так как на других национальных мануфактурах, где увольнение рабочих зависело более непосредственно от правительства и где правительство боялось осложнений, число рабочих вплоть до падения монархии не сокращалось сколько-нибудь заметно. Но предприниматель Мену, лишившийся фактически уже в 1787 г. поддержки из казны, а также потерпевший убытки под влиянием сильного сокращения торговых операций, имел возможность увольнять рабочих, так как угроза отказаться от привилегии была могущественным орудием в его руках: когда 24 ноября 1790 г., во время беспорядков, он подал в отставку, то министр внутренних дел переслал это прошение в департамент Уазы, и когда ни один соискатель не явился, то муниципалитет Бове и представители департаментского самоуправления просили Мену остаться, пока не решится участь мануфактуры, и обещали даже ему возмещение убытков. Правда, в 1790 г. на мануфактуре все еще было более 100 человек, и, собственно, только с 1791 г. кризис обострился серьезным образом, но не удивительно, что уже в 1790 г. рабочим в Бове приходилось считаться с возможностью быть уволенными вследствие уменьшения работы. Вот почему удаление иностранцев могло казаться рабочим чуть ли не главным средством спастись от увольнения. Любопытно упомянуть по этому поводу, что в том же 1790 г. рабочие частных мануфактур раскрашенных холстов в Бове напечатали и послали в Национальное собрание прошение, также направленное против иностранцев [300]. Они жалуются, что иностранцы наводнили их заведения и уменьшили таким образом средства к существованию французских рабочих. Они понизили заработную плату, и французские рабочие должны были этому подчиниться. «Несомненно, nos seigneurs, всякий предприниматель волен выбирать для успеха своего предприятия того, кого захочет; но разве не в интересах даже самого предприятия сначала, скорее, нанимать сотрудников-соотечественников, нежели искать за границей людей, которых ничто не может привязать и которые скорее походят на трутней, похищающих мед, чем на пчел, которые его приготовляют?» Они жалуются на то, что в Англии, Испании, Германии, Швейцарии рабочие гораздо лучше защищены от конкуренции иностранцев, чем во Франции. Рабочие утешаются тем, что иностранцы-нищие высылаются из Франции, и надеются, что то же самое будет сделано и с иностранными рабочими. Таким образом, рабочие королевской мануфактуры в Бове далеко не были одиноки в своей ксенофобии. По этому пункту они также ничего не добились, тем более что со времени основания мануфактуры при Кольбере прием иностранцев являлся одной из традиций заведения. Наконец, чтобы уже покончить с претензиями, выставленными рабочими во время беспорядков конца 1790 г., они, как сказано, протестовали против введения на мануфактуре выделки некоторых более простых и грубых сортов: они указывали, что это обстоятельство может сделать бесполезной их долгую выучку и совершенство в работе, достигнутое ими, и понизить, конечно, их заработок, так как за более тонкую работу больше и платили. В интересах же предпринимателя было выработать также более простые и дешевые ткани, которые скорее находили бы сбыт, чем тонкие и дорогие.
Старые рабочие, работавшие над первыми сортами, между прочим говорили, что мануфактура, выделывая параллельно более простые ткани, может лишиться лучшей своей репутации. Но по поводу этого заявления рабочих высказывалось подозрение [301], что дело тут в «скрытой зависти» одних рабочих против других.
Так или иначе, а этот пункт требований клонился к тому, чтобы оставить часть товарищей без куска хлеба, и это также указывает на то, что вполне единодушны рабочие в Бове во время беспорядков 1790 г. быть не могли. По этому пункту также они удовлетворения не получили. В общем движение среди рабочих в Бове в 1790 г. и начале 1791 г. окончилось неудачей, особенно если сравнить его с движением на других национальных мануфактурах. Перейдем теперь к периоду, который для всех национальных мануфактур был чрезвычайно трудным, а зачастую прямо бедственным.
2
Рабочие беспорядки конца 1790 г., отголоски которых еще встречаются в документах начала 1791 г., постепенно уступают место другому явлению, которое уже не сходит со сцены до конца 90-х годов XVIII в.: мануфактура Бове переживает глубокий и длительный кризис. Нет заказов, нет работы, и единственным якорем спасения является надежда на правительственную помощь, прежде всего на ту косвенную субсидию, которая заключалась в обязательном для королевского двора заказе на 20 тысяч ливров в год. Эта надежда одинаково волнует и директора предпринимателя Мену, и рабочих, и особенно с 1792 г. мы наблюдаем совершенную перемену в отношениях между хозяином и рабочими: в целом ряде петиций рабочие всецело поддерживают Мену [302]. В августе 1792 г. главный совет города Бове заслушивает и одобряет петицию рабочих, просящих содействия и помощи [303]. «Les citoyens occupés à la fabrication des ouvrages de tapisseries» и т. д., число которых уменьшилось до количества 48 человек, сообщают о своем бедственном положении: предприниматель Мену уведомил их, что он не получает никакого ответа на все свои запросы насчет уплаты следуемых ему (от королевского двора) денег и что ему даже заявили, что отказываются от четырех поставок (за 1787, 1788, 1789 и 1790 гг.), «чтобы избежать платежа за сказанные четыре поставки». Ввиду этого Мену принужден оставить заведение и прекратить уже начатые работы, а из-за такого решения они, рабочие Бове, лишились занятий. Но так как и рабочие на мануфактуре Гобеленов тоже были в таком положении и, однако, через посредство парижской коммуны (рабочие Бове не приводят фактов, почему они приписывают успех рабочих Гобеленов именно ходатайству коммуны) добились помощи от Национального собрания, то вот и они, рабочие Бове, умоляют свой муниципалитет помочь им и ходатайствовать за них перед собранием, т. е. добиться, чтобы казна уплатила Мену за 4 поставки. Несмотря на полную поддержку, которую нашла эта петиция в conseil général города Бове и в conseil de l’administration du district de Beauvais [304], еще немало времени прошло без каких бы то ни было результатов, и только 8 января 1793 г. Конвент разрешил выдать деньги (было выдано за 4 года 80 352 ливра).
После 10 августа 1792 г. и уничтожения liste civile рабочие Beauvais попали в очень плачевное положение, и месяц они были без занятий и заработка.
Обращаясь к администраторам округа Бове по этому поводу с прошением, рабочие дипломатично пишут, что они не знают, произошло ли их затруднительное положение от уничтожения королевского liste civile, но зато «они очень хорошо знают, что с гораздо большим пылом будут работать для республики, чем для доставления пищи тщеславию деспотов» [305]; и дальше они прямо провозглашают право всякого работающего человека требовать от общества занятий или средств к существованию, иначе, полагают они, общество было бы уничтожено.
Положение становилось все хуже. И рабочие, и предприниматель не перестают напоминать о плачевном состоянии своего заведения. Вот новый вопль о помощи со стороны уже самого Мену к Национальному конвенту — прошение [306], помеченное 27 января 1793 г.
Предприниматель приписывает здесь кризис тому обстоятельству, что революция слишком повредила сбыту предметов роскоши [307], и напоминает, что еще осенью 1790 г. уже хотел подать в отставку, но остался вследствие просьб муниципалитета и «администрации торговли». Он при этом ставит себе в патриотическую заслугу то, что он остался, хотя, как мы видели выше, не все его современники в 1790 г. придерживались столь печального взгляда на положение дела. Он жалуется на министра Ролана, который упорно отказывал ему в платеже следуемых денег под предлогом, что на мануфактуре нет положенного количества рабочих. Мену ходатайствует не только об уплате денег, но и о том, чтобы впредь он должен сообразоваться в найме того или иного количества рабочих исключительно со своим интересом, а не с регламентом.
Главный совет города Бове в еще более патетических выражениях, чем сам Мену [308], рекомендует Конвенту признать, что «самая гнетущая необходимость — быстрой помощью прекратить печальное положение, до которого доведены вследствие недостатка в работе» граждане рабочие. Совет просит Конвент не дать погибнуть мануфактуре, которая «при возвращении мирного времени будет для республики новым средством привлечения золота из-за границы». Прежде чем пойти в Конвент, петиция Мену обсуждалась еще в Директории округа Бове, которая, однако, нашла, что Мену заботится больше о своих интересах, чем об интересах дела, и высказала мнение, что высшая категория рабочих («артисты») состоит всего из каких-нибудь 30 человек, которые могли бы быть прикомандированы к Гобеленам, а для республики единственно важное во всем этом вопросе, чтобы не пропал без пользы талант этих немногих. Любопытна и еще одна выгода, отмечаемая Директорией: эти «артисты» из Бове, перейдя в заведение Гобеленов, согласились бы работать за меньшую цену. То же самое мнение высказано Директорией и в резолюции по поводу другого документа, почти одновременно посылавшегося в Париж, по поводу новой петиции рабочих [309]. Этот документ очень характерен и по форме, и по изложению. «Граждане! — восклицают петиционеры, — вы только что нанесли великий удар предрассудкам, разбив идола, разжиревшего от народной крови, на которого смотрели доныне как на священного [310]. Справедливое наказание короля-заговорщика ужаснет подчиненных тиранов. Но, уничтожив самого лицемерного из тиранов, вам остается еще дать французам испытать выгоды республиканского правительства, обеспечив гражданам, занятым в промышленности, средства к существованию». Они излагают свое отчаянное положение, в которое их ставит отставка Мену (неминуемая, если не удовлетворят его ходатайств). Они умоляют Конвент о выдаче денежного вспомоществования и напоминают, что постоянные отсрочки в оказании им помощи довели их до самой полной нищеты. «Мы вас просим быстро прийти на помощь 50 добрым гражданам, республиканцам, трудолюбивым, которые горят желанием славить в своем искусстве самые важные эпохи нашей революции, славить руками, которые до сих пор служили только гордости деспотов и украшению их дворцов».
Дело получило, наконец, движение. 13 марта 1793 г. министр внутренних дел доложил Конвенту, что мануфактуре в Бове «угрожает близкая и полная гибель» [311] Министр обращает внимание как на совершенство изделий Бове, так и на их дешевизну и на пользу этой мануфактуры для развития этой отрасли торговли Франции с Европой. Рабочие специализировались в своем деле, ни на что другое не способны; их и так осталось всего 50 из тех 130, «которые были во времена благоденствия» мануфактуры; произошло это вследствие застоя в сбыте. «Интересы республики и мотивы гуманности» одинаково требуют поддержать падающую мануфактуру «в момент, когда столько обстоятельств мешают национальной индустрии». Каковы же эти обстоятельства?
Министр их указывает: вздорожание сырого материала, вздорожание рабочих рук, упадок этого рода роскоши и случайное лишение рынков сбыта для этих продуктов в Европе (из-за войны Франции против коалиции). К сожалению, Гара не говорит, из чего выводит он заключение о вздорожании рабочих рук. Ни логически это не вяжется с признанием острого экономического кризиса, ни фактически не согласуется с теми воплями умирающих от голода людей, с которыми мы ознакомились из петиций рабочих. Из нового письма того же министра в Национальный конвент мы видим [312], что даже в конце июля 1793 г. за 1791–1792 гг. Мену денег еще не получил (хотя сам министр снова свидетельствует, что выдать их нужно за оба эти года в общем 44 037 ливров); впрочем, тут уже дело было, несомненно, предрешено в пользу Мену, и остановка была на этот раз за выполнением формальности. Во всяком случае это была последняя получка такого рода. Общая тенденция правительственной мысли в это критическое время внешней и внутренней войны была, конечно, в пользу экономии. Но деятели этого периода не походили на Ролана, для которого интересы экономии совершенно вытесняли всякие иные соображения. От проектированного Роланом в последние дни его министерства (в январе 1793 г.) соединения с Гобеленами мануфактуру Бове удалось все-таки спасти. Когда комитет Национального конвента, заведовавший земледелием и торговлей, запросил представителей местного самоуправления о положении дел, то ему было отвечено, что это соединение было бы гибелью для Бове и для «шестидесяти рабочих», связанных множеством связей с городом Бове [313]. В ноябре 1793 г. вопрос разрешился.
Член Конвента Blutel представил в Конвент доклад относительно мануфактуры в Бове [314]. Он полагал, что необходимо сохранить эту мануфактуру, спасти ее от грозящего ей закрытия по нескольким причинам. Во времена мира она успешно сбывает свои товары и может принести пользу французской торговле; но даже если этого и нет, мануфактуру необходимо сохранить во имя интересов искусства и прогресса промышленности, а также во имя гуманности, чтобы не лишить средств к существованию рабочих. Ролан хотел во имя экономии соединить мануфактуру в Бове с Гобеленами, но докладчик решительно выступает против этого, указывая между прочим и на то, что в Бове рабочие руки гораздо дешевле, чем в Париже, и рабочим из Бове в случае перевода их на Гобелены пришлось бы платить дороже. Он знает, что сохранение мануфактуры будет стоить известных жертв, но от имени комитетов высказывает мысль, типичную для эпохи по гордой вере в свои силы и в будущее: «Vos comités ne se sont pas dissimulé que dans circonstances où ce trouve la France le moment des sacrifices est peu favorable; mais ils ont pensé en même temps qu’encourager l’industrie est une dette de tous les temps et que c’est au sein même des maux que nous souffrons pour la liberté qu’il faut poser les bases inébranlables sur lesquelles reposeront les biens qu’elle nous promet». Он предлагал поэтому предоставить предпринимателю пользование имуществом мануфактуры и платить из казны художнику, но о других субсидиях, конечно, уже нельзя было и думать. Декретом Национального конвента от 17 брюмера II года (т. е., значит, 7 ноября 1793 г.) постановлялось [315], что entrepreneur мануфактуры будет и впредь пользоваться в виде поощрения (à titre d’encouragement) всеми землями, зданиями и домами и вообще всем имуществом, относящимся к этой мануфактуре, но что все другие льготы и субсидии отныне уничтожаются (art. 1). Только художник, прикомандированный к заведению, будет получать от нации жалованье в 1200 ливров (art. 2); самая мануфактура отныне должна находиться под непосредственным наблюдением и надзором администрации округа Бове (art. 6). Вскоре затем Мену ушел окончательно, и временно мануфактурой стал управлять Камусс, долго бывший régisseur’ом и художником на этой мануфактуре. Нужно сказать, что статья 6 декрета от 17 брюмера служит как бы прямым ответом на петицию граждан Бове, поданную в Конвент еще в марте 1793 г., где прямо заявляется просьба о том, чтобы надзор за заведением и окончательное разбирательство по всем спорам между предпринимателем и рабочими были предоставлены местным административным учреждениям [316]. Но на очереди дня стоял вовсе не вопрос о конфликтах между хозяином и рабочими, а о том, как пережить тяжелое время застоя в делах, не закрывая мануфактуру.
3
Кризис продолжался. Заработная плата не стояла притом ни в каком соответствии с ценами на предметы первой необходимости. Перед нами лежит драгоценный документ, который дает список рабочих и указание получаемых ими сумм. Этот документ [317] относится к началу 1794 г., т. е. к первым месяцам существования мануфактуры после декрета от 17 брюмера. Рабочих — 90 человек, не считая пятерых, которым от 70 до 84 лет от роду и которые употребляются для более легких работ: это как бы пенсионеры мануфактуры, проработавшие на ней всю свою жизнь. Из всех этих людей только 3 рабочих получают ежедневно 3 ливра 10 су, 4 человека получают по 3 ливра в день, 9 человек — по 2 ливра 15 су, 4 человека — по 2 ливра 10 су, 5 человек — по 2 ливра 5 су, а все остальные — меньше 2 ливров в день: 6 человек — 1 ливр 18 су, 4 человека — 1 ливр 15 су, 25 человек — 1 ливр 10 су, 17 человек — 1 ливр 5 су, 8 человек — 1 ливр, 6 человек — 15 су. В особой графе обозначено количество членов семьи, которых содержит данный рабочий. Холостых мы насчитали всего 17 человек, остальные — семейные, имеющие от 1 до 6 детей (есть имеющие 8 детей, но обозначено, что из них 5 не на содержании отца). Графа, в которой обозначено число лет службы на мануфактуре, показывает, что огромное большинство действительно право, когда заявляет в своих петициях, что, проработав всю жизнь по одной и той же специальности, они уже не могут учиться другому ремеслу: всего двое (мальчики 13 лет, получающие 15 су в день) проработали 4 года и один — 5 лет, остальные — гораздо больше (6 человек — по 7 лет, а другие — по 8–9—12 лет), в общем же больше 60 человек (из 91) проработали от 20 до… 73 лет! Плата, получаемая ими, в самом деле настолько ничтожна, что и до начала революции только немногие из рабочих Бове могли бы с семьей сколько-нибудь сносно существовать на получаемые деньги; а ведь покупательная сила ливра была еще в 1789 г. гораздо больше, чем в 1794 г., когда кризис ассигнаций уже серьезно (особенно к концу 1794 г.) давал себя чувствовать. В мае 1794 г. депутаты от департамента Уазы в Национальном конвенте подкрепили своими подписями петицию в Конвент с просьбой помочь рабочим [318]. Тут говорится, что рабочих терзает самая ужасная нужда, что они более двух месяцев сидят без дела, без помощи, без средств [319], что они накануне голодной смерти, так что даже помощь Конвента может при малейшем промедлении запоздать. В петиции есть прямое указание на то, что и комитеты земледелия и торговли рассматривают вопрос о помощи мануфактуре Бове, и делается ссылка на мнение административных учреждений Бове, уже находящиеся на рассмотрении комитетов. Действительно, еще 3 февраля 1794 г., т. е. когда работы только что остановились, Директория департамента Уазы уже решила ходатайствовать [320] перед Конвентом о выдаче рабочим вспомоществования. И, собственно, только для этого и была составлена роспись жалованья рабочим, которую мы только что рассматривали. Далее, 10 февраля того же 1794 г., состоялось постановление совета округа Бове просить министра внутренних дел, чтобы он ходатайствовал перед Конвентом о помощи мануфактуре, пока не явится новый предприниматель вместо ушедшего Мену [321]. Теперь эти петиции, поддержанные депутатами Уазы, заставили несколько ускорить движение дела. Комиссия земледелия и искусств (la commission d’agriculture et des arts) сделала доклад Комитету общественного спасения, причем убеждала комитет помочь «артистам, бесконечно заслуживающим участия по своим талантам и вследствие своей нужды» [322], выдачей им аванса, который они впоследствии выплатили бы постепенно из жалованья. Комитет общественного спасения 18 прериаля II года (т. е. 6 июня 1794 г.), выслушав этот рапорт, постановил выдать рабочим аванс, который должен быть потом ими погашен; ни один рабочий не может получать в день в виде такого вспомоществования более 2 ливров (при том условии, что он в обыкновенное время получал не менее 2 ливров), получавшие же менее 2 ливров должны теперь получать в виде аванса сумму, которая бы отнюдь не превышала их обычного жалованья; вся сумма аванса должна быть выдана заведующему мануфактурой Камуссу для распределения [323]. Но из документов, относящихся к распределению аванса, данного Комитетом общественного спасения, явствует, что всего 26 рабочих получали это вспомоществование. Очевидно, то обстоятельство, что казне все-таки пришлось, вопреки смыслу декрета 17 брюмера, давать замаскированную субсидию мануфактуре, заставило подумать об этом декрете и о слишком скупом отношении казны к мануфактуре в Бове. Этому содействовал и Мену, бывший предприниматель, снова изъявивший желание взять руководство мануфактурой, но на прежних приблизительно условиях [324]. Но при финансовых затруднениях правительства нечего было и думать об отмене декрета 17 брюмера [325], и мануфактура продолжала свое бедственное существование. Рабочие, немного оправившиеся от безработицы, горько жалуются на то, что их заработная плата совсем не находится в каком бы то ни было соответствии с покупательной силой денег: «Мы не можем бороться с горестным чувством, размышляя о том, что наше жалованье не может быть выше 40–60 ливров в декаду (т. е. 4–6 ливров в день) за самую усидчивую работу». Сравнивая эту цифру с цифрой заработной платы в той росписи, которую мы выше рассматривали, мы видим, что 4 ливра (но говоря уже о большей сумме) не получал еще в начале 1794 г. никто из рабочих. Смысл этой петиции вполне раскрывается дальше: «В более счастливые времена этого было бы достаточно для наших нужд. Но при настоящем положении вещей этого заработка не может хватить нам на то, чтобы достать хлеба, так как фунт ржаного хлеба стоит 5 ливров, не говоря уже о других предметах первой необходимости, которые поднимаются в цене в ужасающей прогрессии». Они указывают на то также, что они истощены двухлетней безработицей [326]. Это указание также в пользу того, что кризис обострился не ранее 1792 г., так как петиция относится к лету или началу осени 1794 г., а рабочие, как явствует из всех без исключения идущих от них в Конвент документов, склонны преувеличивать, а отнюдь не уменьшать продолжительность своих лишений. Основное несчастье, по понятиям рабочих, — это отсутствие постоянной правительственной субсидии в виде обязательного ежегодного казенного заказа; в этом отношении они совершенно сходятся с бывшим директором Мену, который не счел возможным для себя заведовать мануфактурой после декрета 17 брюмера. И рабочие снова напоминают, что эта субсидия, уничтоженная декретом 17 брюмера, незаменима никакой временной помощью вроде аванса, данного Комитетом общественного спасения. Они снаряжают депутацию в Париж, и эта депутация подает в Конвент новую петицию, помеченную «Le 3-е jour complémentaire de la II-е année républicaine», т. е. значит, по григорианскому календарю, 19 сентября 1794 г. [327]. После обычного вступления, где выражаются надежда на законодателей и жалоба на свои несчастья, рабочие говорят: «Заведение, с которым они (рабочие — Е. Т. ) связаны, было доведено при деспотизме до высокой степени совершенства», и обращают внимание на один из любимейших своих доводов: «Уже завистливый иностранец увидел, что все его мануфактуры этого года затмеваются нашими двумя [328]; что же будет, если дело пойдет о том, чтобы передать потомству о его поражениях и наших триумфах?» Тут рабочие, в сущности, просят все о том же: чтобы правительство дало им заказы, и, подсказывая патриотические сюжеты для этих заказов, надеются скорее добиться своей цели. Как мы видели, они и в других петициях говорят о своем стремлении увековечить своим искусством французские победы над неприятелем. Что касается декрета 17 брюмера, то он был только призрачным благодеянием: «Поощрения, существовавшие со времени основания заведения, помогали предпринимателю выдерживать тяжесть в эти времена отсутствия заказов; законодатели же, скупые насчет народного пота, сочли за благо уничтожение этих поощрений. Некоторое размышление им бы показало, что соображения момента недопустимы в данном случае; что деньги, которые животворили эту мануфактуру, возвращались во Францию в учетверенном количестве при помощи иностранцев, сделавшихся данниками» [329]. Комитет общественного спасения постановил в прериале, что каждый рабочий будет в виде временного вспомоществования получать 40 су в день; эта помощь, которая принесла рабочим большую пользу в то время, сделалась, как это чувствуется, очень недостаточной впоследствии; «у многих сыновья и родственники находятся на границах: другие принуждены продавать то малое движимое имущество, которое они имели, чтобы пополнить 40 су, недостаточных для прокормления многочисленной семьи».
Эта петиция возымела действие. 15 ноября 1794 г. Comité de commerce et des approvisionnements, выслушав доклад одного из своих членов о положении в Бове, на основании петиции рабочих составил проект декрета, который до дальнейшего законодательного движения решено было сообщить другому комитету, имевшему касательство к этому вопросу: Comité d’agriculture et des arts [330]. В проекте высказывается, что, не желая дать погибнуть этому роду индустрии, надлежит принять следующие меры: чтобы мануфактурой временно управлял Камусс под наблюдением директора мануфактуры Гобеленов, который, справляясь с мнением комиссии торговли, будет делать заказы и давать сюжеты работ (art. 1 и 2); сфабрикованные вещи будут предоставлены в распоряжение этой комиссии по мере изготовления (art. 3); способ уплаты рабочим будет тот же, что и в мануфактуре Гобеленов; комиссия торговли даст необходимые для этого средства (art. 4). Что касается до будущего времени, то эта комиссия уполномочена вести переговоры с подходящим предпринимателем, который бы согласился взять мануфактуру на основании декрета 17 брюмера, и по соглашению с комиссией земледелия и искусств комиссия торговли уполномочена предложить такие поощрения (encouragements), которые она найдет необходимыми (art. 5). Таковы важнейшие постановления этого законопроекта. Рабочие некоторое время о нем не знали и снова напомнили о своем отчаянном положении. К концу года опять мы слышим о недостаточности аванса, данного Комитетом общественного спасения. 7 декабря 1794 г. они пишут в комитет агрикультуры и искусств [331]: «Правда, что мы получаем согласно с постановлением Комитета общественного спасения помощь в 40 су в день (т. е. 2 ливра— Е. Т.)… В тот момент, когда это благодеяние было нам оказано, отец семейства едва мог существовать, а с того времени припасы вздорожали значительно, вспомоществование же нам идет все одно и то же. Посудите о нашем положении». Они еще допускают, что «жалобный голос артиста» мог быть не услышан, «когда тирания боролась со свободой», но теперь, «когда добродетель и справедливость — в порядке дня», они надеются на помощь и — опять тот же мотив — желали бы — «славить в своем искусстве» (célébrer ensemble dans notre art) самые выдающиеся моменты революции. Только уже после отправления этой петиции рабочие узнали о проекте декрета, выработанном в заседании комитета de commerce et des approvisionnements и сообщенном в комитет земледелия и искусств. И вот они спешат повлиять на членов этого последнего и пишут «гражданам, составляющим исполнительную комиссию земледелия и искусств» особую петицию [332], помеченную на полях рукописи: «Beauvais, le 5 nivôse, l’an III» (т. е., значит, 25 декабря 1794 г.). Они изъявляют живое удовольствию по поводу означенного проекта и надежду на содействие комитета земледелия и искусств; снова повторяется (даже с буквальной точностью в некоторых местах) то, что говорилось в петициях, посланных раньше, о бедственном состоянии рабочих. (Такой же стереотипный характер носит и следующая петиция, посланная уже в начале 1795 г. в comité du commerce et des approvisionnements [333].)
13 прериаля (1 июня 1795 г.) мануфактура Бове была сделана уже вполне государственным промышленным предприятием, причем и директор, и рабочие, и прочие служащие считались на службе правительства, которое и брало на себя всецело заботу о верховном управлении мануфактурой и об ее содержании. Таким образом, государству пришлось отказаться от мысли свести до минимума всякие затраты на мануфактуру, которая быстро шла к гибели при режиме, установленном экономными предначертаниями Конвента.
4
Кризис так обострился, что работы на мануфактуре прекратились на некоторое время вовсе, и рабочие, кроме 23–26 человек, совсем покинули заведение (а оставшиеся ничего не получали). От окончательной гибели мануфактуру спасло постановление комитета земледелия и искусств 13 прериаля III года (т. е. 1 июня 1795 г.), согласно которому заведение «fut mise en régie», т. е. правительство, впервые окончательно приравнивая мануфактуру в Бове к прочим национальным мануфактурам, брало на себя ведение дела через назначенного директора [334]. С этих пор правительство становилось единственным хозяином и распорядителем дела, — никаким предпринимателям мануфактура уже сдаваться не должна была. Для директора было составлено нечто вроде инструкции, и этот документ [335] интересен новой чертой, совершенно отсутствующей в тех документах, которые исходили от правительственной власти в предшествующий период революции.
1795 год был временем усиленного стремления к поддержанию «порядка и спокойствия», авторитета власти и тому подобного, и общие тенденции эпохи отразились и в рассматриваемом документе. «На директора должно быть возложено наблюдение за исполнением работ, за твердым поддержанием порядка и субординации среди рабочих. Он должен распределять их на классы [336] со справедливостью, но и со строгостью, смотря по их талантам…» В этом же документе встречаем еще одно интересное указание относительно дороговизны жизни в это время (т. е. в середине 1795 г.): заработная плата «должна находиться в соответствии с крайней дороговизной в настоящее время предметов первой необходимости…». Чтобы дать определенный базис для настоящего времени, полагают подходящим платить за работу в 3 раза более той цены, которая была установлена в 1789 г.
Но, собственно, в 1795 г. работы не всегда хватало и на оставшихся в заведении в это время 23–24—26 человек; по некоторым (довольно запутанным иногда) счетам, сохранившимся от 1795 г., можно заключить, что когда работа бывала, то работавшие вырабатывали в день 3–4—5 ливров [337]; расценка же оставалась по-прежнему посдельной, а не поденной, как на остальных мануфактурах. Но в действительности работа бывала не всегда и не для всех, и правительственная помощь в 2 ливра в день продолжала и в 1795 г. оставаться главной опорой рабочих, но опорой, конечно, слишком слабой. «Несчастья и обстоятельства довели мануфактуру в Бове до состояния самого полного застоя», — читаем мы в рапорте, поданном комиссией земледелия и искусств комитету того же наименования [338]; ряд документов [339] убеждают нас, что быстро прогрессировавшее обесценение ассигнаций грозило совершенно свести к нулю выдаваемую правительством субсидию в 2 ливра, а возможность заработать что-либо на мануфактуре и после постановления 13 прериаля оставалась вполне проблематической, как и до этого акта. И вот началось и для рабочих Бове постепенное увеличение вспомоществования от казны, всегда запаздывавшее ввиду быстро падавшего курса ассигнаций. Разница между Бове и прочими национальными мануфактурами была лишь та, что для рабочих Севра, Гобеленов, Savonnerie увеличивалась расценка поденной заработной платы, а для рабочих Бове считалось, что увеличивается просто временная субсидия, выдаваемая им правительством (ибо, повторяем, на мануфактуре Бове расценка была посдельной). Но, конечно, разница эта являлась чисто формальной для данного момента.
Комитет земледелия и искусств решил по докладу комиссии земледелия и искусств [340] вследствие жалоб рабочих на недостаточность вспомоществования ассигновать «временно и ввиду дороговизны предметов первой необходимости» 6 ливров в день на человека. Но и этого оказывается мало ввиду падения курса ассигнаций и происходившей отсюда страшной несоразмерности между ценой на предметы первой необходимости и платой, получаемой рабочими. Новая петиция отправляется в Париж. В рапорте, поданном министру внутренних дел [341], Bureau des arts предлагает министру еще увеличить вспомоществование рабочим; при этом оно приводит такой расчет: решено было утроить плату, получавшуюся в 1789 г., но тогда за наилучшую работу самый усидчивый рабочий редко получал более 5 ливров в день. Если утроить эту сумму да еще прибавить уже ассигнованное вспомоществование в 6 ливров, получится 21 ливр в день. «Так как эта сумма весьма скромна вследствие цен на предметы, необходимые для жизни», то министру предлагают разрешить выдавать рабочим Бове еще 6 ливров в день на человека. 5 фримера (т. е. 20 ноября 1795 г.) министр ассигновал рабочим эту новую сумму. Но и этого оказалось мало, ибо ассигнации не переставали падать в цене, и по новому докладу Bureau des arts предположено было, отменив прежние распоряжения касательно вспомоществований рабочим, установить, что рабочий должен получать в 15 раз более, нежели получали в 1789 г. [342]. Бюро исчисляло, что средний заработок рабочего будет в таком случае равен 40–50 ливрам в день.
Надеялись, что этого хватит, так как еще в брюмере хлеб в Бове стоил 9 ливров 10 су фунт [343]. В таком виде проект был утвержден министром внутренних дел.
Но всего этого было все-таки недостаточно, ибо правительство еще слишком оптимистически склонно было относиться к истинной ценности ассигнаций, курс которых все падал. Еще до решения увеличить плату в 15 раз против той, которую рабочие получали в 1789 г., рабочие указывали в одной из своих петиций, что все припасы (в 1795 г.) стоят более нежели в 20 раз дороже, чем стоили в 1789 г. [344] Замечательно, что и единственное сколько-нибудь заметное проявление неудовольствия рабочих против директора, впервые имевшее место после беспорядков 1790 г., было вызвано ссорой из-за годной для огородничества земли, принадлежавшей мануфактуре: и директор, и рабочие более полагались на возможность иметь собственный картофель, нежели на оклады жалованья, получаемые от правительства ассигнациями. Сам директор Камусс в одном письме к своему непосредственному начальству, относящемся к этому времени (т. е. к началу 1796 г.), вполне понимает раздражительность рабочих и объясняет ее тем, что, несмотря на усидчивую работу, они, «artistes», получают столько, сколько обыкновенные чернорабочие [345].
Рабочие подали (в феврале 1796 г.) жалобу министру внутренних дел [346], в которой они заявляют, что директор их завладел обширным садом, который принадлежит мануфактуре, и «отдает все свои заботы возделыванию этой земли и пренебрегает интересами названной мануфактуры, которая ему как будто чужда». Но и рабочие на эти «terrains» смотрят как на весьма существенное подспорье: «Мы, которых угнетает и доводит до отчаянья ужасающее вздорожание припасов, умоляем вас во имя человечности принять нашу просьбу в серьезное соображение и благоволить приказать, чтобы названный сад и земли были разделены между нами на равные участки». Они далее говорят, что их плачевное состояние обязывает министра внять их просьбе: «Время года манит нас сеять и сажать овощи и особенно картофель, чтобы помочь себе прокормить наших несчастных жен и детей, и равенство не будет более оскорблено гордостью и эгоизмом директора, алчного, лишенного гения и талантов, управляющего артистами и собирающего жатву с земли, которая, казалось бы, со времени царства свободы посвящена только общему счастью всех этих артистов» и т. д. К петиции приколота маленькая бумажка, заключающая краткий доклад о содержании ее; на полях резолюция: «Эта просьба из числа тех, на которые не должно отвечать» [347]. Сам Камусс все-таки узнал об этой жалобе [348], и он писал в министерство, объясняя поступок рабочих тем, что они не знают, на кого взвалить вину за свое несчастное положение. Он говорит при этом, что, даже теряя 99 % стоимости, рабочим все-таки не удается пользоваться ассигнациями, «которых не хотят принимать». Из документов 1796 г. явствует, что столь острой безработицы, как прежде, уже не было; в письмах директора к чинам министерства внутренних дел и обратно постоянно проскальзывают указания на то, что работы идут; но финансовый кризис не сходит зато с очереди дня, и вопрос об ассигнациях, которыми платит правительство и которых «не хотят брать», остается главным вопросом эпохи. Прямо по месяцам можно проследить, как ухудшается положение рабочих. В начале марта 1796 г. они шлют новую отчаянную петицию министерству внутренних дел [349]. «Мы зарабатываем, — пишут они, — приблизительно двести ливров в неделю, а нам нужно регулярно на каждую неделю хлеба на пятьсот-шестьсот ливров и других припасов, которые мы принуждены покупать по денежному курсу, согласно которому ассигнация в сто ливров ценится в Бове только приблизительно в десять су. По этому изложению мы предоставляем вам судить, каково наше положение». Администрация департамента в официальной бумаге, сопровождающей эту петицию, подтвердила необходимость увеличения заработной платы. После этой петиции Bureau des arts решило наконец сделать 9 марта 1796 г. доклад министру внутренних дел [350], где, упоминая об уже состоявшемся увеличении платы в 15 раз против 1789 г., говорит: «Рабочие пользовались им (этим увеличением — Е. Т. ) в продолжение месяцев нивоза и плювиоза» (т. е., переводя на григорианский календарь, с 22 декабря 1795 г. до 19 февраля 1796 г. — Е. Т.); «тогда эта плата могла быть на уровне ежедневных потребностей каждого рабочего сравнительно с ценами на припасы в Бове [351]; но быстрое вздорожание предметов первой необходимости дает себя чувствовать в этой коммуне, как и всюду, и ослабляет действие решения министра». Бюро напоминает снова о необходимости поддержать мануфактуру, на которой «до революции можно было насчитать 100 рабочих», а теперь из них «осталось всего 27 человек» [352]: министру предлагается приказать увеличить заработную плату и установить, что она отныне должна быть уже не в 15 раз, а в 25 раз больше, чем плата 1789 г. Министр утвердил это предложение. Однако ассигнационный кризис свирепствовал все более и более, и всех увеличений платы оказывалось недостаточно. Рабочие летом 1796 г. [были] опять в таком же трудном положении, как и за несколько месяцев перед тем. «Благоволите принять в соображение, гражданин министр, — пишут они в новой петиции, — что ассигнация в сто ливров не стоит и пяти су» [353], и поэтому даже увеличенной в 25 раз (против 1789 г.) платы не может хватить для существования рабочих. «Хлеб продается по 24 ливра за фунт и все остальные припасы в такой же пропорции, — пишут они дальше, — зарабатывая всего 300–400 ливров в неделю, рабочие этим зарабатывают всего 15–20 су серебром».
5
Одновременно среди рабочих на мануфактуре продолжается та вражда против директора, которая впервые явно сказалась в жалобе относительно захвата сада, принадлежащего мануфактуре. То рабочие подают новую жалобу, что директор несправедливо расценивает сработанные вещи и что сам он неспособен вести такое дело; то Камуссу его начальство рекомендует не обращать внимания на незначительные неприятности, если они «не производят скандала» [354], и т. п. Но все это сказывается в не особенно заметных размерах. Хотя работа уже велась, но, конечно, на первом плане стояли не те или иные инциденты, связанные с работой, а ничтожная покупательная сила ассигнаций, которыми платили рабочим за работу. На просьбу хоть немного прислать звонкой монеты последовал отказ, «так как потребности республики не позволяют» этого [355]; что же касается до поданной ими жалобы на директора, то администрация департамента произвела по поручению министра целое расследование, всецело оправдавшее Камусса в глазах его начальства; по крайней мере замечание (по-видимому, Bureau des arts) по поводу этого дела гласит: «Существует несколько смутьянов (quelques brouillons) на этой мануфактуре; надлежит, чтобы восстановить порядок и субординацию, уполномочить гражданина Камусса уволить рабочих, которые будут уклоняться от своего долга» [356]. Вообще весьма характерно в этом деле именно отношение властей к рабочим. Рабочие жалуются на неспособность своего директора и на несправедливое отношение к расценке их труда. Администрация же департамента находит, что «единственный упрек, который можно сделать директору, — это в слишком большой мягкости относительно рабочих, часть которых на него теперь нападает только потому, быть может, что он недостаточно заставляет себя бояться».
Администраторы, производя расследование, собрали рабочих, и «2/5 рабочих» высказались с похвалой о своем директоре, а двое из числа подписавшихся объявили, что подписали только по просьбе остальных. В действительности жалобы рабочих даже при явно враждебном к ним отношении властей этими же властями косвенно подтвердились.
Так, рабочие жалуются [357] на неумелость и бездарность Камусса как художника и мастера в изделии тканых шпалер; администраторы замечают в своем докладе министру: «… мы думаем, сверх того, что на гражданина Камусса не следует главным образом смотреть как на великого художника или совершенного tapissier», но, по их мнению, он удовлетворителен в своем ремесле.
Далее рабочие жалуются на хранителя магазина (garde-magasin) [358], и, по мнению администраторов, его действительно необходимо сменить и т. п. На главный пункт жалобы (несправедливая расценка работы, что было особенно важно ввиду того, что и плата была не поденная, а поштучная) Камусс представил лишь голословное отрицание. Министр внутренних дел, ознакомившись с докладом администрации, написал Камуссу письмо [359], в котором мы читаем: «Наверное, существуют между рабочими несколько индивидуумов, цель которых — нарушать добрый порядок, составляющий основу процветания всех учреждений». Но как быть с ними, принимая во внимание, что ведь только «артисты», наилучшие рабочие, и остались на мануфактуре после пережитого ею экономического кризиса? Министр Директории не имеет на этот счет никаких колебаний: «Каковы бы ни были, впрочем, таланты этих индивидуумов, их присутствие на национальной фабрике может быть только бесконечно вредно, и я решительно поручаю вам удалить из мастерских республики всех тех, чье поведение или слова не будут прямо клониться к поддержанию гармонии (… tous ceux dont la conduite ou les propos ne tendroient pas directement au maintien de l’harmonie)». Министр считает необходимым закончить самым энергичным образом происшедший инцидент. «Извольте, — пишет он в конце Камуссу, — прочесть мое письмо всем рабочим в сборе со всех мастерских, которые составляют мануфактуру, и напомните им, что только те суть истиные друзья Республики, которые дорожат порядком и спокойствием».
Из всего этого дела о неудовольствии рабочих, особенно если сопоставить его с делом о земле, несправедливо, по мнению рабочих, взятой директором в личное пользование, для внимательного и беспристрастного исследователя этих документов становится довольно ясно, что администрация, начиная с департаментской и кончая центральной, в высшей степени недружелюбно относилась к попыткам со стороны рабочих предпринять борьбу против директора; мало того, это отношение не только недружелюбное, но и предвзято враждебное: жалобу рабочих либо вовсе оставляют без расследования и без ответа, даже не запрашивая директора о фактах, в ней изложенных (как это было с делом о захвате земли), либо рассматривают односторонне, довольствуясь голословным отрицанием директора, и в конце концов если ставят директору что-либо в укор, то исключительно его мягкость («douceur») относительно рабочих. Это отношение тем более характерно, что резко противоположно отношению той же администрации к жалобам рабочих насчет недостаточности заработной платы и вообще бедственного их положения: тут почти каждая петиция влечет за собой те или иные мероприятия в пользу рабочих, причем обыкновенно совершенно очевидно стремление удовлетворить нужду рабочих в возможно более широких размерах. Отказы на подобные петиции редки и почти всегда мотивируются серьезными причинами: например, историк, вспоминающий финансовое положение Франции весной 1796 г., легко поймет всю трудность для правительства сразу удовлетворить просьбу рабочих о присылке в Бове звонкой монеты. Но тут же заметим, что в последние годы Директории и в этом смысле начинает проглядывать некоторая небрежность по отношению к рабочим.
Итак, ревнивое желание оберечь авторитет власти и оградить «порядок и спокойствие» («l’ordre et tranquilité») явственно диктовали правительству его политику относительно рабочих. Но есть ли какие-либо указания в документах относительно того, насколько сплоченно действовали в эту эпоху рабочие в случае конфликта с начальством?
Перед нами лежит бумага, помеченная 24 прериаля, т. е. 12 июня 1796 г. [360] Это как бы опровержение, посланное министру внутренних дел несколькими рабочими во время производившегося расследования по поводу вышеотмеченной коллективной жалобы на Камусса: подписавшие этот документ именно опровергают жалобу своих товарищей. Под жалобой мы насчитали 18 подписей, под опровержением—13 подписей, причем несколько имен фигурируют одинаково и под жалобой, и под опровержением этой жалобы; объясняется этот факт в самом документе, где это мотивировано «сожалением» подписавших жалобу и желанием их загладить свой поступок подписанием опровержения. «Наш долг, — читаем мы в этом опровержении, — торжественно объявить вам теперь, что этот донос есть темное дело пяти или шести возбужденных голов, которые, имея другие средства к существованию и желая во что бы то ни стало следовать своим честолюбивым намерениям, кажется, сделали своей ежедневной заботой нарушать порядок, не признавать никакой субординации, распространять веру в правдивость своих клевет, набрасывать тень сомнения на наилучшие намерения, одним словом, всячески противиться восстановлению мануфактуры, которой они желают либо руководить, либо погубить ее, и уничтожение которой они уже считали бы неизбежным, если бы им удалось обмануть вашу добросовестность», — так отзываются авторы опровержения о своих товарищах [361]. Вместе с тем они уже наперед убеждены, что одушевленный «великим принципом справедливости» и снабженный «сведениями, которые будут получены от департамента» (т. е. от администрации, которой поручено было произвести расследование), министр «воздаст справедливость заслугам и таланту» директора.
Несмотря на подтверждение в новом заявлении [362] министру, что все изложенное в первой жалобе справедливо, что министр легко может убедиться в несостоятельности Камусса, только вложив ему в руки орудия работы, что они не ищут лично для себя никаких мест, что «никакая мелкая страсть» (petite passion), никакая зависть или пристрастие не руководят ими, жалобщики, как мы уже видели, встретили в администрации полное осуждение, и авторы опровержения могли считать себя вполне удовлетворенными, ибо и министр приписал все дело нескольким лицам, склонным к беспорядку.
Насколько можно делать заключение на основании документов, касающихся всего одного конфликта, приходится думать, что рабочие Бове, хотя и проработавшие долгие годы в одном заведении, далеко не отличались сплоченностью в действиях; некоторые выражения в тексте опровержения показывают также, что немного менее половины всего количества рабочих считали допустимым прямо обвинять перед правительством своих товарищей в умышленном создавании беспорядков. Мы видели выше, что даже сам директор склонен был в этом бедственном 1796 году приписывать неспокойствие рабочих их хронически несчастному положению и постоянному голоду.
6
Это положение вследствие продолжающегося кризиса ассигнаций становилось все хуже. «Мы погибли!» — так начинается петиция рабочих к министру внутренних дел от 2 июля 1796 г. [363] Они все продали, что могли, и вскоре их участью будет отчаяние; их семьи погибают, дети просят есть, просят хлеба, а они могут в ответ только плакать. Они молят дать им вспомоществование в размере трехмесячного заработка, чтобы расплатиться с долгами. Они жалуются в общем именно на падение ассигнаций, а не на безработицу: это оттеняется теми словами петиции, где говорится, что некоторые из них даже сидят без работы ввиду отсутствия сырых материалов [364] (не надо забывать, что в противоположность, например, мануфактуре Гобеленов в Бове платилось и в 1796 г., как и раньше, поштучно, а не поденно). Директор и администрация кантона Бове за своими подписями подкрепляют в особых заявлениях петиции рабочих и просят выдавать им часть заработной платы натурой, «хлебом, который они не могут себе достать». Рабочих в это время числилось на мануфактуре 32, причем они должны были содержать в общем 98 «ртов» (bouches) [365]. Всего: 8 — одинокие, 7 должны содержать 2 «рта», 2–3 «рта», 9–4 «рта», 3–5 «ртов», остальные — больше 5 «ртов». Рабочие домогаются, чтобы относительно них было сделано так, как уже сделано относительно рабочих на мануфактуре Гобеленов: чтобы правительство предоставило в распоряжение директора 100 квинталов хлеба и чтобы этот хлеб выдавался определенными рационами рабочим, жалованье которых соответственным образом оставалось бы в казне. Некоторое время правительство действительно решило выдавать каждому рабочему ежедневно определенное число фунтов хлеба, по 1 фунту на каждого члена семьи, но затем состоялось постановление [366] министра внутренних дел выдавать рабочим плату звонкой монетой или соответствующей ценности в размере трех четвертей платы 1790 г., и что кроме того для уплаты долгов, «которые были сделаны рабочими ввиду скромности их прежнего жалованья», каждому рабочему выдать единовременное пособие в размере двухмесячной заработной платы. Так как звонкой монеты все-таки для расплаты с рабочими прислано не было, то отныне (с начала термидора) плата выдавалась в соответствующих количествах mandats с таким расчетом, чтобы каждый рабочий получил за свою работу три четверти платы, какую получал в 1790 г. за эту самую работу, считая эту сумму в металлических франках. В отчете Камусса за термидор, например, мы видим две отдельные графы: в одной записано, сколько выдано каждому рабочему в мандатах, а в другой графе — какому количеству металлических франков выданная сумма соответствует.
Полученные суммы поражают своим ничтожеством, принимая во внимание, что с 1790 г. покупательная сила и металлического франка понизилась, а между тем теперь выдавалось всего три четверти прежней платы. Всего рабочих — 26, из них для 11 сумма не показана, и, конечно, расписок их не имеется (очевидно, они в этом месяце не работали вследствие недостатка материалов); остальные же получили (в металлических франках): 7,56; 7,56; 9,46; 14,18; 14,66; 15,13; 17,45; 18,92; 18,92; 19,38; 26,48; 26,48; 13,13; 35,37; 36,85. Но и это было лучше, чем недавнее положение вещей, и жалобы рабочих стихают.
Конец 1796 г. и 1797 г. — время некоторого оживления работ на мануфактуре: в переписке с министерством постоянно идет речь о покупке сырых материалов, о законченных работах, о необходимости устроить правильный сбыт товаров, вырабатываемых в Бове, через посредство более известной и более посещаемой любителями мануфактуры Гобеленов [367] и т. д. По официальному расчету, сделанному уже во второй половине 1797 г., мануфактура Бове обходится правительству в 21 850 франков в год, и работы на ней идут так успешно, что «в обычное время, т. е. во время мира, предполагая восстановление торговых сношений», мануфактура не только будет окупать издержки, но и даст «более или менее значительную прибыль» [368]. Специальность мануфактуры в Бове определяется как в документах, идущих от администрации фабрики, так и от официальных учреждений министерства внутренних дел: Бове не конкурирует с Гобеленами по красоте и тонкости работы, но продукты Бове «зато имеют преимущество в том, что подходят для большего количества потребителей» по своей относительной дешевизне [369]. По отчетам директора видно, что и плата, получаемая рабочими в конце 1796 г., уже значительно больше, нежели, например, летом: так, за брюмер (т. е. с 22 октября до 20 ноября 1796 г.) рабочие получили в металлических франках следующие суммы: 5 — по 24 франка, 1 — 27 франков, 2 — 30 франков, 1 — 38 франков, 1 — 42 франка, 1 — 45 франков, 1 — 48 франков, 1 — 53 франка, 1 — 55 франков, 1 — 51 франк, 1 — 58 франков, 1 — 56 франков, остальные — от 65 франков и выше (2 — 65 франков, 2 — 66 франков, 1 — 70 франков, 1 — 76 франков, 1 — 80 франков, 1 — 88 франков, 1 — 103 франка). Всего рабочих обозначено 30 человек (но 4 ничего не получили за этот месяц). Конечно, и этого было очень недостаточно, и рабочие, например, зимой 1796/97 г. еще жалуются на дороговизну припасов и просят у министра вспомоществования в виде раздачи им дров и свечей и увеличения платы; но в общем положение их все же не такое отчаянное, как было в 1795 г., и особенно в первые месяцы 1796 г. вследствие кризиса ассигнаций. Цены, указанные за брюмер, повторяются с незначительными отклонениями и в тех отчетах, которые сохранились за следующие месяцы. Да и петиции рабочих, изредка еще попадающиеся среди документов 1797 г., ходатайствуют больше только об ускорении в присылке уже ассигнованных сумм [370], и эти просьбы — лишь подкрепление аналогичных ходатайств самого директора. Вообще же по всем бумагам, относящимся к 1797 г., ясно, что правительственная мануфактура существовала сравнительно спокойно, обеспеченная выдававшимися суммами из казны и только волнуемая иногда случавшимися задержками в получении сумм да еще некоторыми не удобными для промышленного предприятия свойствами французского бюрократического централизма (в этом смысле любопытна довольно долгая переписка [371] между министром внутренних дел и мануфактурой: следует ли дозволить служащему поехать на мануфактуру Гобеленов, т. е. совершить путешествие продолжительностью в несколько часов, и не лучше ли написать письмо? и т. д.). Это сравнительное спокойствие как будто начинает меняться уже к концу 1797 г., а к началу 1798 г. мы опять слышим мольбу безработных о помощи. 13 января 1798 г. безработные пишут министру внутренних дел о своем беспомощном положении и просят о пособии [372]. Препровождая эту петицию в министерство, директор Камусс в своем письме разъясняет и причину этой безработицы: работы не хватило на всех по причине задержки в получении материалов, что произошло опять-таки вследствие бюрократических проволочек и затруднений, помешавших вовремя послать в Париж необходимого человека. Вместе с тем он присоединяет список безработных, которым, по его мнению, следует выдать пособие. Решено было выдать пособие в размере не выше 30 су в день на человека за все безработные дни. Но положение даже и имеющих работу в начале 1798 г. было нелегкое вследствие задержки в присылке нужных сумм; об этом красноречиво свидетельствует петиция, представленная Директории (за подписью всех 36 рабочих) 17 февраля 1798 г. [373] Они просят выдать плату, которую правительство им должно уже несколько месяцев. Любопытно, что, обращаясь к Директории, рабочие считают долгом соответствующим образом изменить изъявление своих гражданских чувств; в 1790–1791 гг. они говорили в конце петиций о своих чувствах «к нации, к закону и королю» согласно ходячей тогда политической фразеологии (à la Nation, à la Loi et au Roi); в 1793 г. они поздравляли Конвент с казнью Людовика XVI; теперь они выражают свои чувства к новой конституции, установившей Директорию. «Тридцать шесть честных трудолюбивых семейств, искренно преданных конституции III года и правительству, обязаны будут его отеческим заботам новой жизнью, счастьем и благосостоянием»; они «будут осыпать вас благословениями признательности» и т. д. и т. д. В таком же роде и другая петиция, поданная спустя короткое время (2 марта 1798 г.) в Директорию и представляющая почти копию первой. В конце этой второй петиции есть еще и фраза, в которой говорится: «Слезы их (рабочих — Е. Т. ) скорби уступят место слезам признательности, и они благословят благодетельных директоров (т. е. членов Директории — Е. Т.), каждый миг которых занят тем, что они делают нацию уважаемой извне, а внутри — всех добрых граждан счастливыми и довольными».
Такие задержки случались нередко; они объясняются, конечно, прежде всего тем тяжелым финансовым состоянием, в котором находилась Директория в это время, хотя вместе с том иной раз нельзя отрицать и бесспорную забывчивость и небрежность министров относительно рабочих. Что касается до рынка сбыта, то заграничный по-прежнему почти не существовал для французских предметов роскоши вследствие продолжавшейся войны, а внутренний тоже был совершенно ничтожен. Отказывая одному рабочему, вернувшемуся из военной службы, в приеме в число рабочих мануфактуры в Бове, министр внутренних дел говорит, что «он не может увеличить число рабочих на мануфактуре в Бове, пока торговля не предоставит этому заведению новых рынков для продажи его продуктов» [374]. Эти слова относятся к началу декабря 1798 г. Почти в то же время Камуссу было отказано в деньгах на восстановление при мануфактуре производства ковров (tapis de pied), хотя, по его мнению, ковры имели бы сбыт и окупили бы издержки производства. Министерство, отказывая в этой просьбе, обращает внимание Камусса на гибель уже существовавшей прежде мануфактуры в Обюссоне (Aubusson) и на то, что «следует предоставить частным лицам делать новые попытки в этом направлении» [375] и бороться с «обстоятельствами», погубившими мануфактуру в Aubusson. Тем не менее существование мануфактуры в Бове по крайней мере становилось все прочнее. Из ведомости за вандемьер, сохранившейся в документах (т. е., значит, за месяц с 22 сентября по 21 октября 1798 г.), мы видим [376], что на фабрике работают 27 человек, т. е. приблизительно столько же, сколько в предшествующие годы, но получают эти люди значительно больше, нежели еще за несколько месяцев до того; всего двое выработали за этот месяц 20 и 24 франка, все остальные больше: 2 человека — по 30 франков, 1 — 36, 7 — по 40, 1 — 45, 2 — по 50, 3 — по 60, 3 — по 70, 1 — 72, 3 — по 80, 2 — по 100 франков. Ясно, что работы прибавилось, и этот же вывод подтверждается всей остальной перепиской директора с министерством, где постоянно идет речь о закупке новых материалов, об отправке оконченных работ в Париж и т. д. Ведомость за нивоз VII года (т. е. с 20 декабря 1798 г. по 19 января 1799 г.) показывает еще дальнейшее увеличение выработанных рабочими сумм; всего четверо получили от 30 до 36 франков каждый, остальные больше и в общем значительно больше: 4 — от 40 до 47 франков, 3 — по 50 франков, 7 — по 60 франков, 1 — 64 франка, 4 — от 70 до 72 франков, 1 — 92 франка и 4 — от 100 до 114 франков каждый [377]. Подобный же документ за прериаль, также сохранившийся среди бумаг 1799 г., показывает, что дела мануфактуры держались на том же уровне и рабочие вырабатывали и летом 1799 г. не меньшие суммы, чем зимой. За этот месяц прериаль (т. е. с 20 мая по 18 июня 1799 г.) всего один рабочий выработал 25 франков, 4 — от 40 до 45 франков, 4 — по 50 франков, 7 — по 60 франков, 1 — 64 франка, 3 — от 70 до 72 франков, 4 — от 80 до 88 франков и 3 — по 100 франков [378].
Но если рабочие вырабатывали суммы, которые были больше прежних, если мануфактура не стояла без работы, то из этого еще не следует, что они получали выработанные деньги сколько-нибудь аккуратно: в сентябре 1799 г. рабочие посылают горестную петицию [379] (это первая за очень продолжительное время), в которой заявляют, что им не уплачено за 7 месяцев и что они со своими семьями находятся в весьма затруднительном положении; они просят ускорить выдачу заработанных денег. К петиции приложена бумажка, на которой написано в нескольких словах содержание просьбы рабочих, а на полях бумажки выразительная резолюция «rien à faire». В конце концов, разумеется, рабочие получали свои деньги, но финансовый беспорядок, в котором Директория доживала свои дни, делал эти отсрочки и откладывания неизбежными.
Консульство, постепенно внеся ряд улучшений в финансовое положение государства, поставило национальные мануфактуры в более прочное и спокойное положение. Документы, относящиеся к временам Консульства и Империи, действительно указывают и на то, что мануфактура не стояла без дела, и на то, что ассигнованные на нее деньги доходили до нее вовремя. Характерна также несравненно большая, нежели в предшествующие времена, аккуратность и обстоятельность в отчетности. Вместе с тем прекращаются какие бы то ни было сведения, идущие от самих рабочих, которые могли бы бросить свет на их жизнь при Консульстве и Империи и дать нам более точное представление о том, как на рабочих отразилась эта видимая перемена в финансовом положении мануфактуры.
Эта эпоха уже выходит из рамок нашей работы.