[25].
Началась его деятельность в Гамбурге собственно в феврале 1811 г., 4 октября 1810 г. Наполеон приказал маршалу Даву, главнокомандующему «германской армией», перенести свою главную квартиру из Ганновера в Гамбург. 9 декабря 1810 г. Наполеон декретировал присоединение ганзейских городов к Империи, а 9 февраля 1811 г. Даву лично прибыл в Гамбург.
Даву был (оставляя даже в стороне свойственное ему слепое преклонений перед волей Наполеона) глубоко убежден в том, что континентальная блокада есть смертоносное оружие против Англии и что дело только в добросовестном и точном исполнений предначертаний Наполеона[26]. В уме сурового солдата сложилась даже такая концепция: настала пора мстить английской торговле за все беды, которые некогда причинил французской торговле Кромвель[27]. Нечего говорить о безграничных полномочиях, бывших в его руках, а также о том, что строжайшее выполнение правил блокады вытекало при данных условиях из самого акта о присоединении, мотивированного именно необходимостью более тщательно, чем до сих пор, охранять побережье Северного (Немецкого) моря от контрабанды, идущей с острова Гельголанда. Даву, но отзывам современников, воздвиг в Гамбурге одинаково жесткое гонение как на немецкое патриотическое свободомыслие, так и на английский сахар, кофе, материи[28]. И даже он, суровый Даву, непреклонный исполнитель воли Наполеона, получил выговор от Наполеона за снисходительность, которую проявляют его подчиненные в Гамбурге[29].
Особенно тяжело пришлось ганзейским городам после трианонского декрета и начавшихся массовых конфискаций колониальных товаров.
В Гамбургской торговой библиотеке я нашел интересную рукопись, помеченную 6 декабря 1810 г. и посвященную бывшему консулу Португалии Иоганну Шубану. Автор, конечно, гораздо смелее выражает тут свои мысли, чем могли это делать публицисты, рассчитывавшие печатать свои произведения. А поэтому, говоря о трианонском тарифе и о том, что согласно распоряжениям французского правительства колониальные товары будут подвергнуты конфискации (впредь до уплаты нововведенных пошлин), он притворяется, будто «не верит» этому: ведь это — нарушение прав собственности, которые император всегда обещал охранять[30], и т. п.
Но «не верить» фактам было мудрено.
Только за один сентябрь 1810 г. в Гамбурге, на правом берегу Везера, на левом берегу Эльбы и на побережье Ольденбурга таможни и войска арестовали тридцать тысяч килограммов колониальных товаров, ввезенных контрабандой: кофе — 9538 килограммов, хлопка — 6940 килограммов и сахара — 10531 килограмм[31].
И однако, несмотря ни на что, контрабандная торговля все-таки проникала. Сношения Гамбурга с Альтоной были «неисчерпаемым источником контрабанды», по выражению французского министра внутренних дел[32]. В Альтону проходили английские товары из Дании, к разным укромным уголкам побережья подвозилась контрабанда из Гельголанда[33].
В Гамбурге весной 1811 г. «оказались» в большом количестве колониальные товары, в которых так сильно нуждалась Франция; но эти товары гамбургским купцам было позволено ввезти лишь под тем условием, что они вывезут на ту же сумму шелковых материй из Лиона; и при этом еще подчеркивалось, что эта милость оказывается вследствие того, что «Гамбург составляет теперь часть французской империи»[34].
Нужно сказать, что вообще присоединение Голландии, затем Гамбурга к Империи вызвало ходатайства французских промышленных городов о разрешении купцам этих новых владений Наполеона ввозить во Францию (или, как тогда выражались, «в старые департаменты») колониальные товары[35]. Эти ходатайства удовлетворялись Наполеоном, причем обыкновенно ставилось вышеуказанное условие относительно вывоза французских шелковых материй.
Гамбургские судохозяева не переставали домогаться лиценций.
Когда Наполеон пожелал справиться в министерстве внутренних дел, стоит ли давать лиценции купцам и судохозяевам Гамбурга, Бремена, Любека и Данцига, то ему посоветовали этого не делать: 1) эти города еще ведут тайные сношения с врагом (Англией), а посему воспользуются лиценциями во враждебном Империи духе; 2) «соперничество торговли ганзейских городов с торговлей французской» тоже заставляет дать отрицательный ответ[36]. Тем не менее и Гамбург, и Бремен, и Любек попали в число городов, на которое было отведено известное количество лиценций[37].
Эти лиценции, как и в других местах, обогатили несколько счастливцев, которые их получили; но общего бедственного положения дел в Гамбурге не изменили. Со все усиливающейся суровостью Даву преследовал всякую попытку сношений с Англией. В мае 1812 г. комиссия, созванная тогда волей Наполеона, осмелилась вопросить: позволительна ли «невинная корреспонденция с Англией?» То есть можно ли переписываться гамбургскому кредитору с англичанином, который остался ему должен, когда внезапно оборвались сношения между Гамбургом и Англией? Не будет ли это противно воле государя?[38] Разрешения не последовало. Нужно прибавить, что даже не за писание, а за получение писем гамбургские купцы попадали в тюрьму. При этом мало внимания обращалось на то, что письма из Англии приходили помимо воли адресатов[39].
Комиссия ганзейских депутатов вообще ни в малейшей степени не улучшила положения дел в городе. Эта Комиссия из депутатов ганзейских департаментов (в Законодательном корпусе) была, по воле Наполеона, собрана в Париже 16 мая и заседала до 22 мая (1812 г.) под председательством министра внутренних дел. Каким робким и запуганным ни было это маленькое собрание «сведущих людей» (в сущности назначенных правительством) от трех ганзейских департаментов (Устьев Эльбы, Устьев Везера и Верхнего Эмса), но и оно не могло не просить об уничтожении той линии таможен, которая отделяла эти департаменты от остальной Империи; они просили и о восстановлении транзита для южных и северных товаров, некогда шедших через Бремен, Гамбург и Любек; они наперед указывали, что эти милости могут быть так обставлены, чтобы ничуть не повредить «континентальной системе»[40]; ничего из их пожеланий, признанных «преждевременными», не вышло. О вопиющих безобразиях и издевательствах, которым подвергались все и каждый во время обысков в этих ганзейских таможнях со стороны французских чиновников, депутаты, правда, поговорили на одном из своих шести заседаний[41], но императору это даже не было доложено в том отчете, который ему представил (о заседаниях комиссия) министр внутренних дел.
Немудрено, что на почве таможенных притеснений именно тут пышным цветом расцвели вымогательства и взяточничество. Записанные рассказы купцов о вымогательствах в Гамбурге французских таможенных чинов, об обысках с целью найти английские товары и т. п. находим в интересной книге современника (Croly), сообщающего вообще любопытные бытовые подробности об этой эпохе[42].
Судя по воспоминаниям и брошюрной литературе, первые известия о гибели наполеоновской армии в России и особенно о том, что война будет продолжаться, преисполнили население Гамбурга ликованием. «Идут русские, освободители!» — так в Гамбурге говорили весной 1813 г., еще до того, как в самом деле пришло освобождение[43].
12 февраля 1813 г. министр внутренних дел разослал циркуляр префектам трех департаментов (Верхнего Эмса, Устьев Везера и Устьев Эльбы), коим уведомлял их, что в «континентальной системе» ничего не переменилось и что ее надлежит соблюдать точнейшим образом[44]. Но никто не обманывался: «континентальная система» не могла остаться в прежнем виде, когда гром гремел над наполеоновской Империей.
Уже 24 февраля в Гамбурге вспыхнуло движение против французов, и очень характерно, что первыми пострадавшими оказались именно таможенные чиновники[45]. 18 марта русские под предводительством полковника Теттенборна при ликованиях и приветственных криках народа вошли в Гамбург. Правда, поход Теттенборна тогда не был поддержан, и уже 30 мая 1813 г. город опять очутился во власти маршала Даву, но настроение всего населения в краткий промежуток между 18 марта и 30 мая было очень знаменательно.
Едва лишь русские показались в пределах ганзейского побережья, как контрабанда с неудержимой силой хлынула через отступающую и слабеющую таможенную линию[46].
В эпоху временного оставления Гамбурга французскими войсками ненависть населения к французам проявилась весьма недвусмысленно: образовался легион молодежи с целью помогать русским против французов (в конце марта 1813 г.); 24 марта с громадными торжествами праздновался в Гамбурге день восшествия на престол императора Александра I, «на которого они (гамбургцы — Е. Т.) смотрят как на своего спасителя», — доносил начальник французской бременской таможни в Париж. Это движение было тем более стихийно и непосредственно, что (в тот момент) ясна была перспектива скорого перехода города опять во власть французов, что и случилось. Но хотя «капиталисты были так осторожны, что не принимали никакого участия в этих эксцессах толпы», тем не менее можно было предвидеть, что они из страха подвергнуться заодно со всеми французским репрессалиям, реализуют свои капиталы и вывезут их в Англию, Данию, Германию. А это нанесет «фатальный удар» Гамбургу