ПОСЛЕ БАЛА
Мне душно здесь! Ваш мир мне тесен!
Цветов мне надобно, цветов,
Веселых лиц, веселых песен,
Горячих споров, острых слов,
Где б был огонь и вдохновенье,
И беспорядок, и движенье,
Где б походило всё на бред,
Где б каждый был хоть миг — поэт!
А то — сберетеся вы чинно;
Гирлянды дам сидят в гостиной;
Забава их — хула и ложь;
Танцует в зале молодежь —
Девицы с уст улыбку гонят,
По лицам их не разберешь,
Тут веселятся иль хоронят...
Вы сами бьетесь в ералаш,
Чинопоклонствуете, лжете,
Торгуете и продаете —
И это праздник званый ваш!
Недаром, с бала исчезая
И в санки быстрые садясь,
Как будто силы оправляя,
Корнет кричит: «Пошел в танцкласс!»
А ваши дамы и девицы
Из-за кулис бросают взор
На пир разгульный модной львицы,
На золотой ее позор!
1850
УТОПИСТ
Свои поместья умным немцам
На попечение отдав,
Ты сам меж ними чужеземцем
Проводишь век — и что ж? ты прав...
Твои мечты витают выше...
Что перед ними — нищих полк,
Да избы с сломанною крышей,
Да о житейских дрязгах толк?
Подобно мудрому Зевесу,
Ты в олимпийской тишине,
На мир накинув туч завесу,
Сидишь с собой наедине.
Сидишь, для мира вымышляя
И лучший строй, и новый чин, —
И весь Олимп молчит, гадая,
Чем озабочен властелин...
И лишь для резвого Эрота
У жизнедавца и отца
Миродержавная забота
Спадает с грозного лица.
1857
«ПЕРЕД ТВОЕЙ ДУШОЙ ПУГЛИВОЙ...»
Перед твоей душой пугливой
Титаном гордым он предстал,
В котором мир непрозорливый
Родства с богами не признал.
И ты, воспитанная в горе,
Внезапным светом залита,
В замаскированном актере
Не разгадала ты — шута!
И, как обманутая Геба,
Ты от Зевесова стола,
Скорбя, ему, как сыну неба,
Зевесов нектар подала...
Чтоб заглушить его угрозы
Всему, что дорого тебе,
Ты падаешь, глотая слезы,
К его стопам в немой мольбе.
Но тщетно трепетные руки
Зажать уста его хотят!
Твои младенческие муки
Его смешат и веселят...
Ему так новы дум свобода
И свежесть чувств в твоих речах,
Как горожанину природа
В весенних красках и лучах.
1853
«УЙДИ ОТ НАС! ЯЗЫК ТВОЙ НАС ПУГАЕТ!..»
Уйди от нас! Язык твой нас пугает!
У нас сердец восторженный порыв
Перед твоим бездушьем замирает —
Ты желчен, зол, самолюбив...
Меж тем как мы из жизненного мрака,
Стряхнувши прах вседневной суеты,
Вступаем в царство света — сзади ты
За икры нас кусаешь, как собака.
1852
«НАД ПРАХОМ ГЕНИЯ СВЕРШАТЬ СВЯТУЮ ТРИЗНУ...»
(Отрывок)
Над прахом гения свершать святую тризну
Народ притек. Кто холм цветами осыпал,
Кто звучные стихи усопшего читал,
Где радовался он и плакал за отчизну;
И каждый повторял с слезами на глазах:
«Да, чувства добрые он пробуждал в сердцах!»
Но вдруг среди толпы ужасный крик я внемлю...
То наземь кинулся как жердь сухой старик.
Он корчился, кусал и рыл ногтями землю,
И пену ярости точил его язык.
Его никто не знал. Но старшие в народе
Припомнили, что то был старый клеветник,
Из тех, чья ненависть и немощная злоба
Шли следом за певцом, не смолкли и у гроба,
Дерзая самый суд потомства презирать.
И вот, поднявшися и бормоча без связи,
На холм могильный стал кидать он комья грязи;
Народ, схватив его, готов был растерзать,
Но Вождь мой удержал. «Ваш гнев певца обидит, —
Сказал. — Стекайтеся, как прежде, совершать
Поминки над певцом и гроб его венчать,
А сей несчастный — пусть живет и видит!»
1855
НА СМЕРТЬ М. И. ГЛИНКИ
Еще печаль! Опять утрата!
Опять вопрос в душе заныл
Над прахом бедного собрата:
Куда ж он шел? Зачем он жил?
Ужель затем, чтоб сердца муки
На песни нам перевести,
Нам дать в забаву эти звуки
И неразгаданным уйти?..
Я эти звуки повторяю —
Но песням, милым с давних дней,
Уже иначе я внимаю...
Они звучат уже полней...
Как будто в них теперь всецело
Вошла, для жизни без конца,
Душа, оставившая тело
Их бездыханного творца.
1857
ЭОЛОВЫ АРФЫ
Засуха!.. Воздух спит... И небеса молчат...
И арф эоловых безмолвен грустный ряд...
Те арфы — это вы, певцы моей отчизны!
То образ ваших душ, исполненных тоской,
Мечтой заоблачной и грустной укоризной!..
Молчат они, молчат, как арфы в этот зной!..
Но если б мимо их промчался вихрем гений
И жизни дух пахнул в родимой стороне —
Навстречу новых сил и новых откровений
Какими б звуками откликнулись оне!..
1856
«КАК ЧУДНЫХ СТРАННИКОВ СКАЗАНЬЯ...»
Как чудных странников сказанья
Про дальние края,
О прошлых днях воспоминанья
В душе читаю я...
Как сон блестящий, вижу горы,
Статуи, ряд дворцов,
Резные, темные соборы
Старинных городов...
Гремят веселые напевы
За дружеским столом;
В златом тумане идут девы
Под розовым венком...
Но клики пира, дев улыбки
Меня не веселят,
И прежде милые ошибки
Соблазном не манят...
Иного счастья сердце просит...
Уж из знакомых вод
В иные воды ветер вносит
Мой челн; волна ревет;
Кругом угрюмей вид природы,
И звезд иных огнем
Небес таинственные своды
Осыпаны кругом...
К ним так и тянет взор мой жадный,
Но их спокойный вид,
Их блеск холодный, безотрадный
Мне душу леденит!
За всё, чем прежде сердце жило,
Чем билось, я дрожу,
И в даль туманную уныло,
Оставив руль, гляжу, —
И не садится ангел белый
К рулю в мой утлый челн,
Как в оны дни, когда так смело
Он вел его средь волн...
1857
«КОГДА, ГОНИМ ТОСКОЙ НЕУТОЛИМОЙ...»
Когда, гоним тоской неутолимой,
Войдешь во храм и станешь там в тиши,
Потерянный в толпе необозримой,
Как часть одной страдающей души, —
Невольно в ней твое потонет горе,
И чувствуешь, что дух твой вдруг влился
Таинственно в свое родное море
И заодно с ним рвется в небеса...
1857
ФИЛАНТРОПЫ
Они обедали отлично:
Тепло вращается их кровь,
И к человеку безгранично
Их разгорелася любовь.
Они — и мухи не погубят!
И — дай господь им долги дни! —
Мне даже кажется, что любят
Друг друга искренно они!
Октябрь 1853
МАТЬ И ДОЧЬ
Опрятный домик... Сад с плодами...
Беседки, грядки, цветнички...
И всё возделывают сами
Мои соседи старички.
Они умеют достохвально
Соединить в своем быту
И романтизм сентиментальный,
И старых нравов простоту.
Полна высоких чувств святыней
И не растратив их в глуши,
Старушка верует и ныне
В любовь за гробом, в жизнь души.
Чужда событий чрезвычайных,
Вся жизнь ее полна была
Самопожертвований тайных
И угождений без числа.
Пучки цветов, венки сухие
Хранятся в комнате у ней,
Она святит в них дорогие
Воспоминанья прошлых дней.
Порою в спальню к дочке входит,
Рукою свечку заслоня,
Глядит и плачет... и приводит
Себе на память, день от дня,
Всё прожитое... Там всё ясно!
О чем же сетует она?
Иль в сердце дочери прекрасной
Она читает и сквозь сна?
Старушка мучится сомненьем,
Что чужд для дочки отчий кров;
Что дочь с упрямым озлобленьем
Глядит на ласки стариков;
Что в ней есть странная забота...
Отсталый лебедь — точно ждет
Свободной стаи перелета,
И клик заслышит — и вспорхнет?..
Но не вспорхнет она на небо!
Уж демон века ей шептал,
Что жизнь — не мука ради хлеба,
Что красота есть капитал!..
Ей снится огненная зала...
Ей снятся тысячи очей,
За ней следящих в шуме бала,
Как за царицей бальных фей...
Полночный пир... шальные речи...
Бокалы вдребезги летят...
Покровы прочь! открыты плечи,
Язвит и жжет прекрасной взгляд, —
И перед нею на коленях
Толпа вельмож и богачей
В мольбах неистовых и пенях —
И сыплют золото пред ней!
Уйди, старушка!.. Бог во гневе
Шлет бич нам в детище твоем
За попеченье лишь о чреве,
И зло карает тем же злом!
Великолепные чертоги
Твою возлюбленную ждут;
К ней века денежные боги
На поклонение придут
И, осмеявшие стремленья
Любви мечтательной твоей,
Узнают жгучие мученья
В крови родившихся страстей!
И будут, млея в жажде страстной,
Искать божественной любви
Под этой маской вечно ясной,
Под этой грацией змеи!
Напрасно! нет!.. Один уж лопнет,
Другой пойдет открыто красть,
Острог за третьим дверь захлопнет,
Кто пулю в лоб... благая часть!
Одна владычица их мира —
Она лишь блеском залита...
Спокойный профиль... взгляд вампира...
И неподвижные уста...
1857
СТАРЫЙ ХЛАМ
В мебельной лавчонке, в старомодном хламе,
Старые портреты в полинялой раме.
Всё-то косы, пудра, мушки и румяны,
Через плечи ленты, с золотом кафтаны:
Дней давно минувших знатные вельможи —
Полны и дородны, жир сквозит под кожей.
Между ними жены с лебединой шеей:
Грудь вперед, как панцирь, мрамора белее,
Волосы горою над челом их взбиты,
Перьями, цветами пышно перевиты...
И во всех-то лицах выразил искусно
Гордость ловкий мастер... И смешно, и грустно!
Кто они такие? Этих лиц не видно
В пышных галереях, где почет завидный
Век наш предкам добрым воздает исправно,
Где живут в портретах старины недавной
Главные актеры, главные актрисы...
Эти ж, видно, были веку лишь кулисы!
Высших потешали пошлым обезьянством,
Низших угнетали мелочным тиранством;
А сошли со сцены — всем вдруг стали чужды,
И до их портретов никому нет нужды,
И стоят у лавки, точно как привратник,
Старая кокетка, ветреный развратник!..
Но — вот лик знакомый, и свежее краски...
Скоро ж до печальной дожил он развязки!
Грубо намалеван — а ведь образ чудный!
И его никто-то, в час развязки трудной,
Не сберег от срама, — и свезен жидами
Он с аукциона вместе с зеркалами!..
Крышку ль над прекрасной гроб уже захлопнул?
Биржа ль изменила? откуп, что ли, лопнул?..
В Риме и Афинах Фрины были, Лиды,
Ветреные жрицы пламенной Киприды;
Но с Кипридой музы в двери к ним влетали,
И у них Сократа розами венчали...
Злая Мессалина, в диком сладострастье,
В Вандале косматом обнимала счастье...
Ныне чужды музам корифейки оргий;
Чужды Мессалинам страстные восторги;
Через них карьеру созидают франты,
И связей и денег ищут спекулянты...
Узнаю в портрете этом я торговку!
Вряд ли разрешала страсть у ней снуровку;
Но она немало жертв с сумой пустила,
И еще робевших воровать учила!
Помню я, бывало, как сидит в театре —
Ей партер дивится, точно Клеопатре.
Плечи восковые, голова Медеи,
Смоляные косы сплетены, как змеи;
Руку на коленях на руку сложивши,
Смотрит исподлобья, губу закусивши,
И из полумрака, в углубленьи ложи,
Точно выбирает жертву в молодежи, —
Так вот и казалось — кинется тигрица!..
Не любви, а денег жаждала блудница!
1856
ОН И ОНА
Давно ль была она малютка,
Давно ль вся жизнь ее была
Лишь смех, да беганье, да шутка,
Как сон легка, как май светла?
И вот — ласкаясь и безгласно,
Она глядит ему в глаза
С такой доверчивостью ясной,
Как смотрят дети в небеса.
А он, ребенок милый века,
Лепечет вдохновенно ей
Про назначенье человека,
Про блеск и славу наших дней,
Про пальмы светлого Востока,
Про Рафаэлевых мадонн;
Но о любви своей намека
Не смеет выговорить он.
Их милый лепет, их мечтанья
Порой подслушиваю я —
И точно роз благоуханье
Пахнет внезапно на меня.
Гремит оркестр, вино сверкает
Пред новобрачною четой.
Счастливец муж в толпе сияет
И сединами, и звездой.
На молодой — горят алмазы;
Блестящий свет у ног ее;
Картины, мраморы и вазы —
Всё ей твердит: здесь всё твое!
И зажигается румянец
В ее лице, и вдруг она
Летит безумно в шумный танец,
Как бы очнувшись ото сна, —
Все рукоплещут!.. Им не слышно,
Из них никто не угадал,
Что в этот миг от девы пышной
На небо ангел отлетал!
И, улетая, безотрадно
Взирал на домик, где дрожит
Сожженных писем пепел хладный,
Где о слезах всё говорит!
Он снес удар судьбы суровой,
Тоску любви он пережил;
В сухом труде для жизни новой
Он зачерпнул отважно сил...
И вот — идет он в блеске власти,
Весь в холод правды облечен;
В груди молчат людские страсти,
В груди живет один закон.
Его ничто не возмущает:
Как жрец, без внутренних тревог,
Во имя буквы он карает
Там, где помиловал бы бог...
И если вдруг, как стон в пустыне,
Как клик неведомой борьбы,
Ответит что-то в нем и ныне
На вопль проклятья и мольбы —
Он вспомнит всё, что прежде было,
Любви и веры благодать,
И ту, что сердце в нем убила, —
И проклянет ее опять!
Как перелетных птичек стая
Встречать весну у теплых вод,
Готова в путь толпа густая.
Ворча, дымится пароход.
Средь беготни, под смех и горе,
Смягчают миг разлуки злой
И солнца блеск, и воздух с моря,
И близость воли дорогой.
Но вот среди блестящей свиты
Жена прекрасная идет;
Лакей, весь золотом залитый,
Пред ней расталкивал народ...
И все сторонятся с молчаньем,
С благоговейною душой,
Пред осиянною страданьем
И миру чуждой красотой.
Как будто смерти тихий гений
Над нею крылья распростер,
И нам неведомых видений
Ее духовный полон взор...
Свистя, на палубу змеею
Канат откинутый взвился,
И над качнувшейся волною
Взлетела пыль от колеса:
Она на берег уходящий
Едва глядит; в тумане слез
Уже ей виден Юг блестящий,
Отчизна миртов, царство роз, —
Но этот темный мирт уныло,
Под гнетом каменного сна,
Стоит над свежею могилой,
И в той могиле спит она —
Одна, чужда всему живому,
Как бы на казнь обречена —
За то, что раз тельцу златому
На миг поверила она.
1857
ПРИДАНОЕ
По городу плач и стенанье...
Стучит гробовщик день и ночь...
Еще бы ему не работать!
Просватал красавицу дочь!
Сидит гробовщица за крепом
И шьет — а в глазах, как узор,
По черному так и мелькает
В цветах подвенечный убор.
И думает: «Справлю ж невесту,
Одену ее, что княжну, —
Княжон повидали мы вдоволь, —
На днях хоронили одну:
Всё розаны были на платье,
Почти под венцом померла,
Так, в брачном наряде, и клали
Во гроб-то... красотка была!
Оденем и Глашу не хуже,
А в церкви все свечи зажжем;
Подумают: графская свадьба!
Уж в грязь не ударим лицом!..»
Мечтает старушка — у двери ж
Звонок за звонком... «Ну, житье!
Заказов-то — господи боже!
Знать, Глашенька, счастье твое!»
1859