Хранится у него давно
Горацианское вино.
Скажи, что господин твой молит
Не отказать ему ни в чем,
Что нынче — умирать изволит!
Ну, всё... ты верным был рабом
И не забыт в моей духовной.
Да не торгуйся, не скупись —
Чтоб ужин вышел баснословный!..
Да! главное забыл... Стучись
В палаты Пирры беззаботной!
Снеси цветов корзины ей,
И пусть, смеяся безотчетно,
Она ко мне, весны светлей,
На ужин явится скорей.
И на коленях девы милой
Я с напряженной жизни силой
В последний раз упьюсь душой
Дыханьем трав, и морем спящим,
И солнцем, в волны заходящим,
И Пирры ясной красотой!..
Когда ж пресыщусь до избытка,
Она смертельного напитка,
Умильно улыбаясь, мне,
Сама не зная, даст в вине,
И я умру шутя, чуть слышно,
Как истый мудрый сибарит,
Который, трапезою пышной
Насытив тонкий аппетит,
Средь ароматов мирно спит.
<1851>
СТРАННИК
ПОСВЯЩАЕТСЯ Ф. И. ТЮТЧЕВУ
Гриша, двадцати лет.
Странник, сорока пяти лет.
Нищий.
Как он войдет, то прямо объявлюся:
«Аз грешный, мол, во тьме заблудший, свету
Желающий!.. Отверзи мне источник
Премудрости твоей, бо алчу, отче,
Я твоего учительского слова...»
Так и скажу ему, как затвердил!
А тут пока прибраться...
Ишь, подушку
Откинул он и положил поленце...
Голубчик! Снял ведь и соломку с лавки!
Пошел с своей посудинкой на речку...
Вот с лишком две недели: всю-то ночь
На правиле стоит, а днем читает...
И как себя-то соблюдает строго!
Раз отдохнуть прилег: вдруг едет тройка,
Да с песнями, — и кинулся молиться
Да час иль два поклоны клал земные...
Что, если б знал он, что я тут же, подле,
Из каморы своей смотрю всё в щелку?
Что ж! разве я то делаю для худа?
Томлюся я, что Даниил во рву...
Горе всечасно обращаю очи —
Не явится ль господень светлый ангел!
Да нет, не сходит!..
Вот книги-то его!..
Евфимиев Цветник... Да нетто он
Из бегунов?.. А это Аввакума
Послания... Как ведь писал, страдалец!
«У греков такожде пропала вера.
С поганым турком потурчали; пьют
Табак, приходят в церковь в шапках; жены
Того скверней — им церковь яко место
Соблазна: груди голы, очи дерзки.
Сам патриарх браду обрил и с турком
Ест рафленых курей с едина блюда.
Нет, русачки мои не таковы!
В огонь скорее, миленькие, внидут,
А благоверия не предадут».
Воистину сказал: «Не предадут!»
«К тебе, о царь, пред смертью из темницы
Я, как из гроба, ныне вопию:
Опомнися! Покайся!.. Изболело
Мое всё сердце по тебе, царю!
О душеньке своей попомни, милый!
Слукавили лгуны перед тобою!
Какие ж мы еретики, помысли!
Порушили ль мы где уставы церкви?
Вели престать нас звать бунтовщиками:
Мы пред твоим величеством, голубчик,
Ниже в малейшем не повинны! Токмо
Что о душе печемся, бога ради...»
Из глубины паденья моего,
О господи, к тебе взываю, грешный!
Вонми моим рыданиям и призри
С высот твоих, есмь немощен и шаток,
И дух мой, аки вал морской, всечасно
То в небеса пред светлый лик твой рвется,
То падает во ад кромешный паки!..
(Ставит бурак на стол, достает медный складень
и готовится стать на правило.)
Не прогневись, благоутробный отче:
Аз грешный... аз, учительского слова
Из уст твоих желающий услышать...
Ох, что ты, сыне?.. Мне ль учительское слово
Кому держать! И сам бы поучился
От мудрого! Сам возлюбил бы плеть
Духовную от праведного мужа!
Позволь с тобой на правило мне стать!
Нельзя!
Я тоже старой веры, отче!
Что ж старой? Все вы нынче — пестряки!
Да! благодать давно взята на небо!
Вселенная пуста, и стадо верных
День ото дня в миру оскудевает!..
Ты грамотный?
Почитываю книги,
Да одному не всё-то в них понятно!
У нас народ на фабрике всё буйный
И токмо что рекутся староверы.
Вот иногда у постояльцев спросишь, —
Да знающих не много между ними.
Коль грамотен еси, то прочитал ли
И помнишь ли, что писано о верных?
Егда Христос приидет паки в мир,
Обрящет ли свою он веру чисту?
Он приидет в великие хоромы
С златым шатром, с подзоры и убрусы;
Покои ж багрецом наряжены;
И в тех покоях восседят мужи,
Во ферязях, сырцом и златом шитых;
А на столе и лебедь, и журавль,
И сахары, и всякое печенье,
И, жемчугом унизаны, подносят
Вина им в сребряных сосудах жены,
И поклоняются им, и лобзают,
Греховной срамоты не убояся,
Усты в уста. Он скажет: «Блудодеи
Вси суть они, и не мои суть овцы!»
Он приидет к властям, к архиереям;
Узрит: един с блистанием на митре
И злата, и жемчужных херувимов,
И бархатом на мантии кичася,
На башмаках же крест Христов имея,
Чтоб скверными топтать его ногами;
И вкруг синклит его, попы и мнихи,
И римские певцы, партесным пеньем
Не божью, а его поющи славу;
И все думцы его в парчах и камнях,
Окрест его седяще полукругом;
И купно всем собором измышляют
Погибель христианству, наказуя
По всей стране противящихся им
Во срубах жечь, и вешать на крюки,
И зарывать живых по перси в землю;
Он скажет: «Се не пастыри, а волки!»
В пустынях лишь, в лесу, забегших в горы
Найдет подвижников: им же молитва —
Кормленье, слезы — утоленье жажды,
И беса посрамление — веселье,
Гонение — сговор, а смерть — невеста...
И скажет он: «Со мною вы пребысте,
И с вами аз, отныне и вовеки».
Ты наизусть святые книги знаешь!
Вот всю бы ночь, кажись, тебя прослушал!
Великий змий вселенную обвил
И царствует... Про змия-то читаем:
«И было зримо, како по ночам
Сей змий, уста червлены, брюхо пестро,
Ко храмине царевой подползал,
И царское оконце отворялось,
Царь у окна сидел, а змий, вздымаясь
По лестнице клубами, подымался
Вверх до окна и голову свою
Великому царю клал на плечо.
(И так он был огромен, что лежал
По лестнице всем туловищем темным,
А хвост еще из патриаршей сени
Не вылезал.) И так, к цареву уху
Припав, шептал он лестные слова:
«Не слушай честных старцев, о царю!
И старых книг, владыко, боронися!
Бо тесноты они тебе хотят!
А полюби, царь, Никоновы книги:
В них обретешь пространное житье,
И по средам и пятницам всеястье,
И телесам твоим во услажденье
Все радости мирские и утехи».
Про змия, отче, я читал и знаю.
Исшел из ада он и днем являлся
Под видом Никона лжепатриарха,
А ночью принимал опять вид змия.
Про Никона написано еще:
Его видали, как в златой палате
От многих он бесов был почитаем.
Они его садили на престол,
Венчали, как царя, и лобызали,
И кланялись ему, и говорили:
«Ты больший брат наш и любезный друг
И нам поможешь крест Христов сломити».
Но это всё стоит про никоньянцев,
И в их-то веру змий пустил свой яд.
Во все! во все!.. От змея народились
Змееныши; чуть вылезли из яиц —
И выросли, и стали жрать друг друга,
И своего отца грызут, — и все
В единый клуб свились, дышащи злобой
И лютости огнем распалены.
В писании стоит ведь явно: «Внидут
В селенья праведных и сластолюбцы,
И блудники, и тати, аще добрым
Очистятся постом и покаяньем,