Сочинения в двух томах — страница 45 из 77

Трагедию ж смешали со скандалом!

Она всегда известного числа

Давала бал, и перед самым балом

Упал кумир, и что страшней всего:

С ним рухнул образ нравственный его...

Да, падают империи — но слава

Переживает. Упадает храм,

Но бог, в нем живший, составляет право

На память и почет тем племенам,

Что с именем его прошли, как лава,

Как божий бич, по суше и морям...

Но человек, в котором уважались

Достоинства, которого боялись

Лишь потому, что он был совершен,

Со всех сторон велик и безупречен, —

И вдруг внутри его лишь гниль и тлен!..

Но нет! я не сужу!.. Кто беспорочен?

В падении, быть может, сокровен

Глубокий смысл, и, может быть, уплочен

Им страшный долг... А мы с своим умом

В чужой душе что смыслим? Что прочтем?..

2

На месте я из первых был. Успели

Едва лишь подхватить ее — куафёр,

Модистка — и сложили на постели.

На голове богатый был убор,

А между тем глаза уж потускнели...

А тут кругом блеск ламп, трюмо, прибор

Помад, духов, и надо всем — незримый

Из вечности посол неумолимый.

Да, этот гость был всеми ощутим...

Взглянул он всем в глаза мертвящим взглядом,

Всем в ужасе стоявшим тут живым...

И дрогнули под празничным нарядом

У всех сердца... Эх! шутим мы, труним

Над смертию, над судищем и адом,

А покажись чуть-чуть она — ей-ей,

Раскланяться забудем даже с ней!

Конечно, всё, как при внезапном громе,

Что было двор, что около двора,

Что приживало в старом барском доме,

Всё — в будуар! Явились доктора,

Но, главное, при этаком содоме,

Швейцар, без ног и впопыхах с утра,

И невдомек, чтоб, при событьи этом,

Отказывать являвшимся каретам.

И бальною, разряженной толпой

Весь дом наполнился. Толпа врывалась

И в будуар. При вести роковой

Цветы, брильянты — гасло всё, казалось.

Но над померкшей этой пестротой

Одна фигура резко отделялась:

Недвижно, руки на груди сложив

И — точно с вызовом на бой — вперив

В покойную упорный взгляд, стояла

Одна пред ней девица. Всё кругом

Ее как будто в страхе обегало.

Чужим для всех, казалось, существом

Она была и точно предвещала

Что роковое... Так перед судом

Господним ангел, может быть, предстанет

Нам возвестить, что — се грядет и грянет...

Сравненье это, впрочем, я схватил

Так, на лету... Передо мной их много

В тот миг как будто вихорь проносил.

То вспоминал дельфийского я бога,

Когда стрелу в Пифона он пустил,

То Каина мне чудилась тревога,

Когда он смерть увидел в первый раз,

Оставшись с мертвым братом глаз на глаз...

Вразрез со всем была девица эта,

Одета — самый будничный наряд —

В суконном черном платье, без корсета,

И волосы откинуты назад

A Fetudiant[76]. Ни брошки, ни браслета.

Всем уловить ее хотелось взгляд,

Хотелось угадать, что в ней творится,

Что на челе высоком отразится?

Но ничего — всё тщетно! — не прочли!

Княжне судьба как будто услужила,

Чтоб угадать у мертвой не могли,

Какая мысль в последний миг застыла

У ней в лице, под дымкой poudre de riz[77], —

Но та, живая, юная, таила,

Пожалуй, глубже чувства, и везде

Держал их ум в натянутой узде...

А между тем хотелося так страстно

Их допросить... Не смерть уж тут одна,

Тут шепот пробегал еще ужасный...

«Как? Эта самая... она... она —

Воспитанница эта — вот прекрасно!

Она ей дочь?.. Возможно ли! княжна,

La chaste Diane?.. И так всё скрыто было?

И вот она-то, дочь, ее убила?..»

3

И матери увозят дочерей

Скорее прочь. Во все концы столицы

Летит толпа распугнутых гостей;

Вестовщики помчались, вестовщицы,

Заволновался свет, и князь Андрей

Уже к восходу розовой денницы,

Сообразя все факты и слова,

Доказывал, что всё — как дважды два...

«Во-первых — сходство. Чудными глазами,

Известно, отличался весь их род.

Глаза княжны воспеты и стихами,

И очень метко: «В них гроза живет.

Когда в душе всё тихо, то над нами

Зарницами играет, — всё цветет,

Смеется вкруг; но мысль одна иль слово —

И молния разрушить мир готова!

И счастье, что над этою грозой

Сильна так власть ума и сердца». — Это

Едва ль не сам Гюго своей рукой

Вписал в альбом княжны — два-три куплета.

У девочки точь-в-точь: и взгляд такой,

Зрачки того ж изменчивого цвета,

Ресницы только больше и острей,

И та же складочка между бровей.

Засим — характер. Помните сравненье,

Ведь ваше, — та была еще дитя, —

Друг против друга станут в изумленье,

Уж больше слов как бы не находя, —

Ну так похожи, как изображенье

Большого «Я» и маленького «я»!

В обеих та ж непогрешимость, вера

В себя и то ж произношенье эра...

Ну-с, а когда, бывало, та поет, —

Ведь у княжны, мы помним, на всю залу,

Бывало, сердце просто такт ей бьет!

Ну-с, а когда...» — «Да будет! Ну, пожалуй,

Будь так, по-вашему!.. Мы после счет

Сведем грехам и всякому скандалу!..

Теперь же вспомните — ведь кто угас?

Кого не стало?.. Лучшей между вас!..»

О, человек! о, слабое творенье!

За честь княжны я обнажаю меч,

А в самого уж крадется сомненье

И падает на полуслове речь...

А если — да?.. Какое откровенье!..

Но как же узел гордиев рассечь?!.

Сравненье с «Я» мое, без мысли всякой, —

Княжна тогда вся вспыхнула, однако!

Но пусть как знают и решат вопрос!

Одно я помню: сколько счастья, света

С собою в дом ребенок этот внес!

Что красоты, гармонии, привета

В самой княжне бог весть отколь взялось!

Ах, это был венец ее расцвета!

Все думали тогда: «Ну! влюблена!

Да! наконец-то!..» Бедная княжна!..

Но маленькое «я» всё подрастало

И начало теснить большое «Я»,

И выше всё головку подымало.

Тут нужен стал уж высший судия,

И миротворцем няня выступала —

Старушка крепкая, хоть жития

Под пятьдесят тогда ей, верно, было:

Она княжну вскормила и взрастила.

Она, внизу заслыша только «бой»,

Взойдет да покачает головою,

Да на княжну посмотрит — как водой

Ее обдаст, и ласково рукою

Потреплет девочку: «Ну, ты, герой,

Поди-ка повинись перед княжною», —

И та на шею к няне, а потом

Уж и к княжне, и плачут все втроем...

Но эти бури только лишь скрепляли

Союз сердец. Уютна и тиха

Текла их жизнь, и в лад сердца стучали,

Как два с богатой рифмою стиха.

Одна росла; глаза другой читали

В ее душе, и не было греха

(Какие же грехи!), ни мысли тайной,

Что бы от них укрылись хоть случайно!

И дивный мир их души наполнял,

И всё вокруг сияло чистотою,

И, к ним входя, порой я ощущал,

Что вот сейчас же, спугнутый лишь мною,

От них как будто ангел отлетал...

Княжна умела обладать собою,

И хоть входил я к ним с доклада слуг —

В ней точно легкий пробегал испуг...

4

Ах, эти дни! Уж как они далёко!

Я молод был... Я принят был княжной

Так, запросто... О, как стоит высоко

Она, всегда казалось, предо мной!

Нет, свет ее не знал, я был глубоко

В том убежден: пленяясь красотой,

Героя видит только в поле боя!

Нет, как он дома, посмотри героя!

И этот дедовский, старинный дом

В один этаж каким-то властелином,

С задумчиво нахмуренным челом,

Стоял, с своим высоким мезонином,

С колоннами... два льва перед крыльцом...

Теперь, увы! запасным магазином

Иль складом служит, с улицы же он

Другим большим совсем загорожен...

Внутри же эти залы — точно храмы

Истории... Портреты, вам твердят:

Бендеры, Кунерсдорф, где сам упрямый

Великий Фридрих был разбит... весь ряд,

Всё служит историческою рамой

Жилым покоям, где «Армидин сад»,

Как говорили, где уж шло движенье

Вокруг самой, при новом освещенье...

Но этот старый мир в пыли, в тени,

Из сумрака веков как бы глядящий

Разумным оком, в шуме болтовни

И смеха строгий вид один хранящий,

Лишь с глазу на глаз нам про наши дни,

Про нас самих свой суд произносящий, —

Княжна их понимала ль?.. Да!.. Но как?

По-своему... Один там был чудак,

Чудак совсем особенного рода,

Не дед, и не отец — последний был

Лихой гусар двенадцатого года

И декабрист, — в Париже больше жил;

Дед-вольтерьянец: век такой уж, мода

Тогда была. Нет, тот, который слыл

При жизни чудаком, — глубоко чтила

Его княжна, хоть часто говорила:

«Il me fait peur parfois,[78] мой прадед — тот,

Что с Фридрихом сражался. Он железный