«Так измениться вдруг!.. И отчего же?
Ребенком без меня не шла и спать, —
Откуда ж ненависть? За что? За что же?»
Да, да, княжна! теперь могу сказать:
В госпитале вам легче было (боже!),
Где, вольный крест на рамена взложив,
Вы в воздухе вдыхали кровь и тиф!..
Так с лишком год прошел. О бегстве Жени
Узнали все, жалели о княжне.
Сама она от первых потрясений
Уж успокоилась, и даже мне
О ней ни слова. Впрочем, на дом тени
Как будто пали. В мертвой тишине
Княжна как будто погреблась... Часами
Сидит, охватит голову руками,
Не слышит ничего, не говорит...
Или в огромном зале ходит, ходит...
Поедет вдруг в собор и там стоит,
Спустив вуаль; с пречистой глаз не сводит,
И руки жмет, душа вся к ней летит,
И шепчет ей, и точно не находит
Слов, наконец на помост упадет...
А вкруг — кадил бряцанье... хор поет...
Так подошел и бал. И, как всё было,
Мне куафёр рассказывал потом.
Княжна казалась в духе и шутила,
Прической любовалась и венком...
Вдруг входит та, да разом и хватила:
«Позвольте документы о моем
Рожденьи. Замуж выхожу. Желают
Читать попы. Иначе не венчают».
Княжна глядит недвижна и нема.
Та ж, глаз не опуская, без смущенья:
«А не дадите, так пойду сама
И расскажу всё в Третьем отделенье.
Я знаю, чья я дочь». — «Да ты с ума
Сошла! Чья дочь!» — «Да ваша». В то ж мгновенье,
Глядим, княжна шатнулась. «Эдуар, —
Кричит, — воды!» — и кончилась. Удар.
Тут шум и гвалт. Никак уже скандала
Не избежать. Прихлынули толпой.
Очнулась няня первая и стала
Всех просто гнать. Тотчас, сама собой,
Став выше всех, она уже вступала
В бесспорные права над трупом той,
Что ей младенцем, с божья изволенья,
Была дана в любовь и береженье.
Осталась только Женя как была,
Да я промешкал несколько мгновений.
Крестясь, старуха к трупу подошла.
«Чего ж стоишь, простись!» — сказала Жене.
Та только тут как будто поняла.
В лице невольных несколько движений,
И вдруг — что вижу? — Женя — боже мой!..
Та, гордая, статуей роковой
Стоявшая, как будто ледяная,
Обрушилась внезапно над княжной
И, страстно труп холодный обнимая,
К княжне на грудь прижалась головой
И плакала... И, плакать не мешая,
Взгляд на нее кидая лишь косой,
Кругом старушка стала прибираться...
Мне долее не шло уж оставаться...
О, тут роман и интерес огромный,
Я чувствовал... Но нить уж порвана!
Один источник, но источник темный,
Старушка няня, и притом она
К княжне пристрастна, верный, не наемный,
Старинный человек, и хоть умна,
Но где ж понять ей высших сфер волненье,
И тонкость чувств, и даже слов значенье!..
Весь век с княжной, и странствовала с ней
И на воды, и по столицам мира,
Видала жизнь народов и людей
До берегов почти Гвадалквивира,
Фортуны прихоти, игру страстей —
Всего видала на веку, но мира
Души ее ничто не потрясло,
И, как мираж, всё мимо лишь прошло...
Ничто ее не подчинило игу
Ни чуждых форм, ни веяний чужих;
Неся свой крест как вольную веригу,
Она жила всё в мире душ простых,
Где набожно одну читают книгу,
Одной лишь верят — жития святых,
Как встарь еще, в блаженные те веки,
О внутреннем радея человеке...
Но как же быть! Все бросилися к ней,
Как на медовый цвет шмели и осы.
«И каково ж! Представьте (князь Андрей
Рассказывал потом): на все расспросы
Насупилась, молчит! Глядит темней,
Чем из-под туч Каламовы утесы!
Уж я просил, всё ставил ей на вид,
И соблазнял, и уличал, — молчит!..»
Я спрашивать не думал уж нимало,
И вообще жалел лишь о княжне.
«Вот подивись, — она мне рассказала: —
Вхожу к ней утром. Вижу — вся в огне,
И говорит, — как раз канун был бала, —
«Я видела прадедушку во сне».
— «Что ж?» — говорю. — «Да приходил за мною».
— «Ну, полно, — я опять, — господь с тобою!»
Перекрестила, ну, мол, ничего!
Ан — вот и сон!» Меж тем уж в ход пустили
И телеграф, и почту; до всего
Дошли и всё как должно разъяснили,
И князь Андрей скакал (о, торжество!)
Рассказывать, какие вести были
Получены им первым: в миг один
Он просиял и вырос на аршин!
Я, кажется, без очерка оставил
Вам князь Андрея? Впрочем, про него
Что ж и сказать? Себя он не прославил
Ничем, хотя честили все его;
Ни черт лица особенных, ни правил...
Милейшее был, впрочем, существо!
Княжна его хоть в шутку называла
Le prince «Tout le monde»[82], но очень уважала.
«Cette pauvre princesse, — он говорил, — как раз
Tout est connu![83] Теперь всё очень ясно!
Экстаз, религиозный был экстаз —
И — оскорбленье! Переход ужасный!
Душа искала пищи, а у нас
Где эта пища — да с такою страстной
Притом натурой?.. Ну-с, в Париже был
Тому лет двадцать проповедник. Слыл
Он за святого. Делал обращенья
Во множестве. Un saint Francois[84] собой,
Аскет, траппист. Княжне как откровенье
Он свыше был. Всей бросилась душой
В католицизм. Уж все приготовленья
Окончены, и вдруг как громовой
Удар — уехала!.. И вот теперь — разгадка!
Faut convenir,[85] что сделано всё гладко!»
И рад был, рад и счастлив князь Андрей.
Свет был не то что рад, но злоязычью
Дать пищу рад; рад каждый был пигмей
Подставить ножку падшему величью
(Самоуслада маленьких людей), —
Но внешнему не изменил приличью,
В глубоком трауре и в орденах
На пышных весь он был похоронах...
Шли речи в группах... Образ величавый
Еще в сердцах у всех был как живой.
И кто ее заменит: столько здравой
В ней было мысли, этот взгляд прямой,
Возвышенный характер, вкусы, нравы...
Вопрос же насчет Жени суд людской
Так порешил: «Да! анекдот скабрёзной,
Но ей вольно же брать всё так серьезно!..»
«Что анекдот, ну лопнула струна,
Не в этом дело! — слышалось сужденье. —
Тут — исторический момент! Княжна —
Полнейшее его лишь выраженье.
В истории нет личностей. Одна
Идея смысл дает им и значенье», —
Сказал один адъюнкт, — конечно, вздор,
Но, подхвативши этот приговор,
Москвич известный — борода большая —
Припомнил вот что: кто-то раз весной,
Княжну в чужие краи провожая,
Сказал ей вслед: «Поехала домой!..»
О Жене тоже, что она «такая,
Как и княжна, но только век иной,
В них в каждой книжка говорит чужая,
В княжне одна, а в девочке другая».
О Жене, кстати, отзыв привелось
Иной мне слышать. Встретились «сестрички»
И в голос прокричали на вопрос:
«Что Женя?» — «Сволочь! Барские привычки!
Разнюнилась, как действовать пришлось!»
И вдаль помчались стайкою, как птички,
Как будто нес их вихорь-богатырь,
Что по Руси гуляет вдоль и вширь...
Итак — княжна... Но — мир во гробе спящим!
И грех живым, идущим к их гробам
С своим судом, лишь в злобе дня судящим
И в похвальбе своим делам и дням!
И мы, чредой, и с нашим настоящим
Предстанем все к таким ж судиям...
А кто безгрешен? Все мы — человеки!
Мир праху твоему, княжна, вовеки!
Два слова, впрочем. Няня сорок дён
Служила панихиды, всё как надо.
По случаю каких-то похорон
Я с нею встретился. Казалось, рада,
Что видит, ласковый, спокойный тон.
Речь о княжне, конечно — вот, отрада
Была ей Женя, да и та... «Да, да, —
Вздохнув, она сказала, — молода.
Еще глупа: ни что к добру, что к худу —
Понятья нет!.. Вон — замуж-то идет:
Я только так, мол, с ним и жить не буду!..
Все на нее теперь, что вот, мол, вот!..
Дивятся детской дури, словно чуду!
Эх, друг! и небо, и земля пройдет,
А дурь-то нешто вечная! Минует!
Дух у нее большой. Вот и бушует!..
Княжна, бывало, по ночам не спит:
«За что, мол, на меня-то держит злобу!
А, чай, теперь в нужде какой сидит!
Снеси-ка, — денег даст мне, — да попробуй,
Пообразумь». Приду: «Нет, — говорит, —
И не моги! Нога моя до гробу
Не будет к вам. А денег — хоть умру,
А не возьму». Ну в эдаком жару,
Гляжу, что делать? Время только трачу!
А бедность-то кругом: диванчик, стол
Да стул — и всё!.. Ведь забрала ж задачу!
Гостей встречала у нее. Пришел
Раз целый сонм. Галдят! А я-то плачу,
В уголушке сижу. «Да с кем те свел
Непутный», — говорю. Она ж: «Да, путных мало!»
Сама, поди ж ты, это понимала...»
«А что теперь она?» — «Да как сказать!
Никто как бог! Захочет — сердце тронет.
Что гордость-то людская? Благодать