Моя валкирия, дитя
Снегов и северных сияний,
Теперь внезапно залетя
В пору весенних ликований
Земли, и моря, и небес,
На светлый берег Пропонтиды,
Нашла ль в стране иных чудес
У сродной с нею Артемиды
Привет и ласковый прием?
Или воительница юга
С ней обошлась как со врагом,
И стали друг противу друга,
Движеньем безотчетным рук
Схватясь за меч, а та — за лук,
И с вызывающей осанкой,
И, по обычаю, на бой
Дух разжигая похвальбой
И благородной перебранкой?
1888
Пусть вся в крови моя поэма,
Пускай Брингильды грозен вид, —
Но из-под панциря и шлема
В ней сердце нежное сквозит,
И душу ей святым крещеньем
Лишь озари, и освети
Ее высоким дерзновеньям
Христом открытые пути, —
Она бы образ тот явила
Душевных сил и красоты,
Который нам осуществила
В любви и жертве вечной — ты...
Гудруна — жена убитого Сигурда
Брингильда — жена Гуннара, брата Гудруны
Медди, Гермунда, Герварда, Урлунда-Красавица, Древняя Гильда } пять королев
Прим. для чтения вслух: «Бога ради, читая вслух, не скандуйте стихов, как, к сожалению, у нас принято при чтении греческих и латинских поэтов и переносится также и на русские трехсложные размеры; ненадобно думать совсем о размере: читайте как прозу, но выразительно, где требуется, и с ударением на те слова в стихах, на которые следует по смыслу. Скандование убивает всякое одушевление, всякий лиризм, все переливы чувства, словом, пропадает вся сила диалога. В речах Гудруны и еще более Брингильды — скорее декламация, а не скандование...» (Из письма автора).
Мертвый Сигурд на высоком помосте лежит:
Весь с головы золотою покрыт он фатой,
Факел горит в головах, а в ногах у него
Бледная, взгляд неподвижный, Гудруна сидит.
Пять королев на ступенях помоста вокруг,
Древняя Гильда на креслах высоких одна:
Съехались с разных концов на ужасную весть.
Воины в шлемах стальных оцепляют их круг.
Сзади толпятся старейшины, двор и рабы.
Ропот в чертоге, и гул от толпы на дворе.
Утром с шурьями на ловы поехал Сигурд.
Тотчас почти принесен был домой, весь в крови.
Кровь из больших десяти изливалася ран.
Входит Брингильда в чертог, дверь наотмашь раскрыв.
Шуба соболья и волосы в снежной пыли.
Холод за нею в широкие двери пахнул.
В стороны с факела пламя метнулось, вздымясь.
Дрогнул, заискрясь, Сигурдов покров золотой.
Глянувши быстро на всех, молча в угол прошла.
Слушает, пристально глядя, что вкруг говорят.
Подле Гудруны, у ног ее, Медди была.
Горе чужое — да чуткое сердце у ней!
Руку слегка на колени ее положив,
Молвила: «Милая! Жалко смотреть на тебя!
Словно ты каменной стала! Хоть слово скажи!
Еле ты дышишь, и то ведь вздрогнешь всякий раз!
Знаю, голубонька! Тяжкое горе твое!
Светлый был свет на душе — темна ночь налегла!
Цветик в прогалинке — всякий затопчет тебя!
Елочка край леску — всякий обидит тебя!
Лань ты моя круглоокая! Серна моя!
Чуется, тяжко тебе одинокой-то жить!
В горы ль, бывало, олень твой бежит, — ты за ним!
Пьет ли в ручье, — ты уж скачешь и плещешься вкруг!
Будь моя волюшка, — ох! — унесла бы тебя!
Холила б в замке своем!.. Здесь ведь ужас и мрак!»
Молча Гудруна в ответ лишь тихонько с колен
Руку подруги сложила холодной рукой.
Молвит Гермунда: «И вправду уж лучше ты плачь!
Легче, как выплачешь горькое горе зараз!
Слез еще много на первое горе найдешь.
Вот как другие пойдут — так и рада б, да нет!
Высушат в сердце вконец все живые ключи!
Я схоронила двоих — да каких ведь! — мужей!
Пять сыновей у меня в одном пало бою!..
С факелом в бурную ночь я бродила меж тел,
Всех собрала. Нагрузила телами ладью.
Еду. Над ними стою — и ни слов нет, ни слез.
Думаю: что же? Зачем же осталась я жить?..
Только — живу. Двое внуков остались: ращу.
Дом свой, народ — всё, как было, во страхе веду.
В фольстинг старшин собираю. Суды им сужу.
С моря ли, с суши ли враг, — я встречаю сама:
Всех впереди колесница моя иль корабль...
Внукам отцовский венец поклялась передать,
В женских руках не сломав ни едина зубца.
Так вот и ты поступай. У тебя ведь есть дочь».
Молвит Герварда: «А я-то? Что вынесла я!
Было и царство, и войско, и слава у нас!
В доме — большая семья, вечно гости, пиры!
На берег выйдешь — и нету конца кораблям!
Словно бессчетно чудовищ морских на песок
Всплыли с глубин и на солнце рядком улеглись,
Головы с пастью драконов подняв высоко!
Нынче — волчец там да вереск: аланы прошли!
Всё сожжено!.. что побито, что угнано в плен!
Я, королева, в толпе очутилась рабынь!
Гнали нас с места на место, голодных, босых...
Взял меня в жены каган. У него на пирах
Мужнин, отца, троих братьев — всех пять черепов —
В кубки обделали их — наливала вином,
Их разносила с поклоном пирующим я!
Что же? Привыкла! Сжилась! И с каганом сжилась!
В почестях тоже, как след... Принимали царей...
Только его отравили... Какой-то там грек...
Вслед пришло войско... Сам кесарь... Всё бросилось врозь!
Я по болотам скрывалась, по дебрям, совсем
Думала — смерть! да попала сюда, и еще
Мужа нашла, — королева опять, в третий раз!
Ты молода еще: что же крушиться тебе?
Мужа, постой, не такого найдешь! Уж поверь,
Знаю я, все они, каждый по-своему мил!
Дикий алан — и по нем даже плакала я!»
Словно не видит, не слышит, Гудруна сидит.
Взгляд устремила вперед. Ни кровинки в лице.
Молвит Урлунда-Красавица: «Год пожила
С первым я мужем, Гудруна. Как умер он, я
Думала: кончено! Больше уж нечего жить!
Бросилась даже за ним на костер: удержать
Люди насилу могли! Целый год я была
Словно как мертвая: плачу, не ем и не пью.
Встретился Оттен — и стыдно б признаться мне в том —
Стыдно, но я, государыни, вам признаюсь:
Встретился Оттен — и сердце зажглось не спросясь!
Что впереди — я не знаю, но, слава богам,
Благами их как цветами осыпана я!
Дети красавцы! А старший уж правит рулем,
Знает все снасти, как парус поставить, когда.
Так уж его и прозвали Волчонком Морским!
Разве мы знаем удел свой!.. Как ты родилась,
Норны связали уж в узел твой жребий навек,
Нам — ни распутать, ни вновь своего не скрутить!»
Древняя Гильда за ней пожелала сказать:
Жадно всех очи к ее устремились устам.
Всюду как жемчуг слова подбирались ее.
«В старые годы нам слезы вменялись в позор.
Замуж шла — знала, что мужнин конец — твой конец.
Шла с ним на одр — знала: так же пойдешь на костер.
Чуть не сто лет я живу. Что же, в радость мне жизнь?
Сорок годов уж, как в море ушел мой король.
Я рассылала гонцов — возвращались ни с чем.
Башню на крайнем утесе поставила я,
Стража на вышке, а я на бойнице весь день.
Парус его покажись — я узнаю из ста!..
Вещий есть старец, ведунья-жена у меня.
Валка — ведунья: в пещере над Геллой {Гелла — ад.} живет,
Ход там в пещере есть узкий и в Геллу окно;
Всех истязуемых тени там видит она:
Нет до сих пор между них моего, говорит.
Вещий же — Снорро. Являлся к нему сам Один.
Травы он знает. Нажжет их — что сноп упадет,
Духом же к самой Валгалле восходит тогда.
Там, притаясь, он в толпе челядинцев глядит:
Видел и светлого Бальдура, Брагги-певца,
Фриггу, Одина — сидят за высоким столом.
Тени ж сражаются, мчатся на белых конях,
Жены, любуясь, стоят по сторонкам вокруг, —
Нет короля моего, нет Олафа и там!
Так я его по трем царствам по всем сторожу.
Как где явился — узнаю и тотчас к нему!
Лодка с горючей смолой наготове всегда,
Царское платье, венец. В тот же миг уберусь,
Сяду, спущуся в открытое море сама,
Брачную песнь запою и смолу запалю —
И полечу голубицей вдогонку к нему!»
Смолкнула Дивная: вспыхнувший пламень погас.
Молча склонили главы королевы пред ней.
С низким поклоном лишь Медди дерзнула сказать:
«Нынче, как ты, государыня, мало таких!
Где же нам с этим терпеньем и верой прожить!
Муж уезжает... На годы пропал о нем слух:
Ждешь ты, живешь, сирота — ни жена, ни вдова;
Ждешь, узорочья ему вышиваешь сидишь,
Подвиги тоже шелками рисуешь его:
Крепишься, крепишься, стелешь стежок за стежком, —
Нет да и капнет тебе на работу слеза...
Ты ведь весь век на гнезде, а ведь он-то кружит,
Так залетит, что, гляди, и забыл обо всем!..»
Молча сидела Брингильда в тени, на скамье.
Умных речей королев уж не слышит давно.
Вдруг она встала, на помост к Сигурду взошла,
Сбросила шубу соболью с крутого плеча,
На руку белый спустила покров с головы,
Черные косы откинула быстро назад.
Ферязь на ней золотая, за поясом нож,
Гладкое, низко на лбу, золотое ж кольцо.