Франческо был человек честолюбивый и гордый, и столь живой и горячий, что отстаивал свои мнения, невзирая ни на что, оскорбляя и обижая всех, кто ему возражал; но зато он был умный и безупречно честный, никогда не присваивал чужого; во Флоренции мало было государственных деятелей, подобных ему, пекущихся так неустанно и смело об общественном благе. Благодаря этим достоинствам, знатности рода, а также тому, что у него не было сыновей, Франческо Валори раньше пользовался любовью и доверием народа; но потом его странности, брань и колкости, слишком вольные в свободном городе, породили ненависть, что дало возможность врагам монаха и родственникам тех пятерых, кому отрубили голову, покончить с ним.
После убийства Франческо Валори и разграбления его дома ярость народа обратилась на Паолантонио Содерини, который вместе с Джованбаттистой Ридольфи был после Франческо главным в той партии; к его дому устремилось тогда много честных людей, которые не питали к Паолантонио такой ненависти, как к Франческо, — их послала туда Синьория, чтобы предотвратить беду; народ был усмирен; а если бы его не обуздали, то был бы нанесен величайший вред городу и положение в нем сильно ухудшилось, что, в частности, привело бы к гибели всех фратесков. Потом толпа вернулась в Сан Марко, который защищался очень отважно, и там, по-моему, выстрелом из арбалета выбили глаз у Якопо де'Нерли, который в этой смуте возглавлял партию, враждебную монаху, и имел огромное число сторонников среди всех юношей, носивших оружие, и среди многих недовольных; наконец, после нескольких часов борьбы, они силой ворвались в Сан Марко, схватили и повели во Дворец фра Джироламо, фра Доменико и фра Сильвестро из Флоренции, который, хотя и не проповедовал, был близок к фра Джироламо и, как считалось, знал все его секреты.
После этой победы оружие было оставлено, а власть и влияние в государстве перешли к врагам монаха, которые старались укрепить свое положение; а поскольку эта партия мало доверяла комиссиям Десяти и Восьми, считая их плаксами — так тогда называли сторонников монаха, — был созван Большой совет и избраны новые комиссии Десяти и Восьми из доверенных людей. В комиссию Восьми вошел Доффо Спини, глава компаньяччи, а в комиссию Десяти — Бенедетто де'Нерли, Пьеро дельи Альберти, Пьеро Пополески, Якопо Пандольфини и другие горячие приверженцы этой партии. Следует отметить, что тогда ее возглавляли мессер Гвидо и Бернардо Ручеллаи, имевшие огромный вес и большее число сторонников, чем все остальные; они же тайно руководили атакой на фратесков, но когда дело дошло до избрания в комиссию Десяти, никто из них туда не прошел, и в их квартале[285] их оттеснили Джованни Каначчи и Пьеро Пополески; это им показало, сколь обманчивы суждения толпы и какие большие трудности и опасности они на себя взвалили, не получив никакого вознаграждения, и тогда они стали, как о том будет сказано ниже, более ревностно заботиться о сохранении жизни граждан другой партии.
Затем было выделено около двадцати граждан для допроса фра Джироламо и его товарищей — все самые яростные его враги; наконец, после бичевания, на которое не было, между прочим, разрешения папы, через много дней был составлен протокол, и в Большом совете огласили выдержки из него за подписью викариев[286] Флоренции и Фьезоле[287] и нескольких старших монахов из Сан Марко, в присутствии которых этот протокол был прочитан фра Джироламо; когда у него спросили, правда ли все это, он подтвердил, что написанное правда. Самые значительные выводы были следующие: все предсказания его не от Бога, они не Божественное откровение, а его собственное изобретение, без участия и знания о том какого-либо мирянина или монаха; делал он все из высокомерия и честолюбия, в его намерения входило добиться созыва церковного собора христианских владык, чтобы свергнуть понтифика и преобразовать Церковь, и если бы его выбрали папой, он бы согласился; однако ему значительно важней, чтобы все проходило через его руки, чем самому стать папой, потому что папой может быть любой человек, даже ничтожный, а изобрести и устроить такое может лишь выдающийся; сам он придумал для укрепления власти, чтобы гонфалоньер справедливости избирался пожизненно или на длительное время, и наиболее подходящим ему казался Франческо Валори, хотя ему не нравились его странные манеры и характер, а после него Джованбаттиста Ридольфи, но фра Джироламо приводила в раздражение его многочисленная родня; испытание огнем придумал не он, а фра Доменико и без его ведома, а сам он согласился, поскольку честь не позволяла ему отказаться, к тому же он питал надежду, что братья святого Франциска, испугавшись, отступят; а если бы дошло до самого действия, он полагался на то, что взятое в руку Тело Христово спасет монаха его ордена. Таковы были обвинения против него; другие заключения скорее его оправдывали, поскольку показывали, что, кроме гордыни, ему не присущи другие пороки, и он чист в том, что касается сладострастия, жадности и тому подобных грехов; кроме того, он не вел переговоров об изменении государственного правления с чужими государями.
После оглашения этого документа наказание монаха отложили на несколько дней, поскольку папа, узнав о его аресте и признании, которое было ему весьма приятно, даровал отпущение грехов не только тем гражданам, которые без разрешения Церкви допрашивали фра Джироламо, но и тем, кто вопреки апостолическому предписанию слушал его проповеди; затем папа потребовал, чтобы фра Джироламо был отправлен к нему в Рим. На последнее он получил отказ, ибо флорентийцам казалось не достойным чести города исполнять обязанности барджелло[288]; поэтому в конце концов папа назначил генерала ордена святого Доминика и некоего испанца мессера Ромолино, который впоследствии с его помощью стал кардиналом, апостолическими комиссарами с тем, чтобы они прибыли во Флоренцию допрашивать фра Джироламо и его товарищей. Пока их ожидали, стали разбирать дела граждан, приверженцев его партии; и хотя согласно показаниям фра Джироламо они не совершили никакого проступка и не вели переговоров, затрагивающих интересы государства, тем не менее толпа была против них, к тому же многие злобно настроенные граждане во Дворце и пратиках жаждали с ними расправиться. Среди злобствующих был Франческино дельи Альбицци, который в день гибели Франческо Валори, придя в Синьорию, сказал: «Ваши милости слышали, что произошло с Франческо Валори? Что прикажете теперь сделать с Джованбаттистой Ридольфи и с Паолантонио?» Он будто говорил: если хотите, мы пойдем и убьем их. Однако мессер Гвидо, Бернардо Ручеллаи, все Нерли[289] и настоящие руководители движения очень хотели сохранить монахам жизнь и, как многие считают, горячо их отстаивали, поскольку полагали, что после гибели фра Джироламо падет Большой совет, но потом они убедились в своей ошибке, — ведь многие их последователи, в особенности компаньяччи, и вообще весь народ поддерживали Совет. И все равно они не хотели без всякой выгоды и надежды на упрочение таким образом своей власти губить граждан; тем более что мессер Гвидо и Бернардо уже имели возможность судить по выборам комиссии Десяти, насколько можно полагаться на расположение народа; Бернардо принадлежит фраза, что необходимо снять с граждан ответственность за все допущенные в этом деле ошибки и возложить ее на монаха. Наконец, после разногласий и споров, решили сохранить жизнь последователям монаха, однако в угоду народу приговорили Джованбаттисту, Паолантонио и нескольких других главных деятелей к денежным штрафам. На том победившая партия успокоилась; а Джованбаттиста и Паолантонио, удалившиеся по совету друзей на время, пока остынет народный гнев, потом вернулись во Флоренцию.
Затем выбрали новую Синьорию, гонфалоньером которой стал Вьери де'Медичи, а членами мессер Орманоццо Дети, Пиппо Джуньи, Томмазо Джанни и другие; при них прибыли комиссары из Рима и снова допрашивали фра Джироламо и прочих; наконец все трое были приговорены к сожжению; и в день ...мая, после публичного лишения священнического сана на площади Синьории, их повесили и сожгли при таком стечении народа, какого не бывало на проповедях. И все сочли удивительным, что никто из них и даже фра Джироламо, будучи в таком положении, не сказал публично ничего ни в свое обвинение, ни в свое оправдание.
Так позорно окончилась жизнь фра Джироламо Савонаролы, охарактеризовать которого более подробно будет нелишним; ибо ни в наше время, ни при наших отцах и дедах не было никогда монаха, так же обильно наделенного добродетелями, влиянием и силой, как он. Даже его противники признают, что он был весьма разносторонне учен, особенно в философии, которой он столь замечательно владел и так хорошо использовал эти знания по всякому удобному поводу, как будто он сам изобрел философию; но больше всего был он силен в Священном Писании, в знании которого, как считают, вот уже несколько веков не было равного ему человека; он превосходно разбирался не только в словесности, но также ив практической деятельности, законы которой прекрасно понимал, что, на мой взгляд, доказывают его проповеди; а в искусстве проповеди он явно превзошел своих современников, к тому же владел красноречием не искусственным и натянутым, а естественным и легким, и пользовался таким влиянием, что слушать его собирались толпы; это достойно удивления, ведь он много лет постоянно проповедовал и не только во время постов, но и во многие праздничные дни, к тому же в городе, полном изощренных и дотошных умов, где обычно проповедники, даже самые замечательные, надоедают слушателям после одного или двух постов; эти достоинства были в нем столь ярко выражены, что их признавали не только его сторонники, но и противники.
По-разному оценивается его добродетельность; следует отметить, что если у него и был порок, то только притворство, рожденное