годить. По этой причине сочеталась здесь величайшая свобода с величайшим добронравием, а смех и шутки в ее присутствии были приправлены не только метким остроумием, но и привлекательной и величавой степенностью. Ибо целомудрие и достоинство, присущие всем действиям, словам и жестам синьоры Герцогини, ее шуткам и смеху, заставляли даже тех, кто прежде ее никогда не видел, признать в ней великую государыню. Поражая этим окружающих, она, казалось, настраивала всех на свой лад. Поэтому каждый старался равняться на нее, беря как бы за образец хороших манер то, что являла собой такая славная государыня. Я не буду сейчас повествовать о ее замечательных свойствах, поскольку это не входит в мое намерение, а также поскольку они хорошо известны всем и много лучше, чем я мог бы их выразить на словах или на письме; те же, что оставались сокрытыми, фортуна, как бы дивясь столь редким достоинствам, пожелала обнаружить при помощи многочисленных потрясений и ударов беды, дабы доказать, что и хрупкой женщине, кроме необыкновенной красоты, могут быть присущи благоразумие, твердость духа и все те доблести, которые нечасты даже у привычных ко всему мужчин.
Чтобы покончить с этим, скажу, что все лица благородного звания, находившиеся во дворце, имели обыкновение вскоре после ужина собираться у синьоры Герцогини, где меж всякими приятными развлечениями, музыкой и танцами, неизменно имевшими место, иногда предлагались занятные вопросы, иногда же по выбору одного или другого затевались какие-нибудь замысловатые игры, по ходу которых присутствующие выражали свои мысли под покровом различных аллегорий, кому как больше нравилось. Порой начинали споры по различным поводам или подтрунивали друг над другом, обмениваясь колкими замечаниями; часто составляли девизы, как мы теперь это называем. И такого рода занятия доставляли необычайное удовольствие, ведь, как я уже говорил, двор был полон редчайших талантов. Вам известно, что в их числе были славные синьор Оттавиано Фрегозо, его брат мессер Федерико, Маньифико Джулиано Медичи, мессер Пьетро Бембо, мессер Чезаре Гонзага,[327] граф Лодовико да Каносса,[328] синьор Гаспаро Паллавичино, синьор Лодовико Пио, синьор Морелло да Ортона, Пьетро да Наполи, мессер Роберто да Бари и много других благороднейших кавалеров; сверх того, было много таких, которые хотя, как правило, не жили здесь постоянно, однако проводили значительную часть времени: подобно мессеру Бернардо Биббиене,[329] Унико Аретино,[330] Джован Кристофоро Романо, Пьетро Монте, Терпандо, мессеру Николло Фризио; так что беспрерывно сюда приезжали поэты, музыканты, всякого рода острословы и другие наиболее прославленные на той или иной стезе люди Италии.
После того как папа Юлий II, опираясь на помощь французов и при личном участии, вернул Болонью к послушанию апостолическому престолу,[331] на обратном пути в Рим он проезжал через Урбино, где и был принят со всеми возможными почестями, с тем грандиозным великолепием и с той изумляющей пышностью, на какие, [кажется], только мог быть способен какой-либо славный город Италии, так что папа, все синьоры кардиналы и иные придворные остались очень довольны; нашлись и такие, которые, поддавшись очарованию приятного общества, не последовали за папой и [его] двором и на несколько дней задержались в Урбино. В это время не только продолжались по уже сложившемуся распорядку обычные празднества и развлечения, но каждый старался привнести что-то новое, и прежде всего в игры, которым посвящали почти каждый вечер. А порядок их был таков: все приходили в покои синьоры Герцогини, где сразу и занимали места, какое кому понравится или какое попадется, образуя круг; причем дамы чередовались с мужчинами, доколе хватало дам, ибо почти всегда мужчин было много больше; руководить ими должна была по своему усмотрению синьора Герцогиня, которая обязанность эту возлагала по большей части на синьору Эмилию. Итак, на следующий день после отъезда папы, когда общество в установленное время собралось в своем обычном месте, после всяких приятных разговоров синьора Герцогиня пожелала, чтобы синьора Эмилия начала игры; та сперва пыталась отклонить это поручение, но затем сказала:
Моя госпожа, поскольку вам угодно, чтобы именно я положила начало играм этого вечера, то, не в состоянии отказать вам в повиновении, я намерена предложить одну игру, которая, надеюсь, заставит меня мало стыдиться и еще меньше трудиться. Суть ее в том, чтобы каждый предложил по своему вкусу какую-нибудь еще не устраивавшуюся игру; из них будет выбрана та, что покажется наиболее достойной занять это общество.
После этих слов она обратилась к синьору Гаспаро Паллавичино, велев ему объявить свое мнение. Он ответил без промедления:
— Синьора, вам подобает высказаться первой.
Синьора Эмилия молвила:
— Но ведь я уже сказала; синьора Герцогиня, прикажите ему повиноваться.
Тогда синьора Герцогиня смеясь сказала:
— Дабы все вас слушались, я назначаю вас моим наместником и наделяю всей своей властью.
Великое все же дело, — ответил синьор Гаспаро, — что дамы всегда получают освобождение от трудов, и конечно, имело бы смысл каким-то способом выяснить причину сего. Но чтобы не выступить в роли давшего почин ослушанию, я отложу это до другого момента и скажу, что от меня требуется.
И он начал:
— Мне кажется, что, как и в прочих делах, так и в любовных, суждения душ наших бывают неодинаковы. Поэтому часто то, что очень нравится одному, другому ненавистно; но при всем этом мы неизменно сходимся в том, что каждый очень дорожит тем, что любит. Часто слишком большая привязанность влюбленных заставляет их обманываться в своих суждениях до такой степени, что человека, которого любят, они считают единственным в мире, украшенным всеми замечательными достоинствами и лишенным всякого изъяна. Однако поскольку человеческая природа не способна на столь законченное совершенство и нет человека без недостатков, то нельзя сказать, что судящие так не обманываются и что влюбленный не слеп по отношению к предмету своей страсти. Словом, я бы хотел, чтобы в этот вечер игра наша проходила следующим образом: пусть каждый скажет, украшенным какими достоинствами прежде всего он желал бы видеть человека, которого любит; а также — поскольку у каждого обязательно есть какой-нибудь изъян — какой недостаток он согласен был бы в нем найти. Так мы увидим, кто сумеет отыскать самые полезные и похвальные достоинства и самые простительные недостатки, наименее пагубные и для того, кто любит, и для того, кто любим.
Когда синьор Гаспаро кончил, синьора Эмилия подала знак, чтобы продолжала мадонна Костанца Фрегозо,[332] следующая по очереди; она приготовилась уже было говорить, но синьора Герцогиня неожиданно перебила:
— Поскольку госпожа Эмилия не хочет утомлять себя придумыванием какой-нибудь игры, то будет справедливо, если и другие дамы воспользуются этой же привилегией и не примут участия сегодня вечером в подобного рода трудах; в особенности же потому, что здесь столько мужчин, и нет опасности, что мы останемся без игр.
— Пусть будет так, — ответила синьора Эмилия и, дав мадонне Koстанце знак молчать, обратилась к мессеру Чезаре Гонзага, сидевшему подле нее, с тем чтобы высказался он. Начал он так:
— Кто пожелает внимательно рассмотреть все наши поступки, непременно найдет в них разные недостатки. А бывает так оттого, что природа, разнообразная в своих проявлениях, одному даровала свет разумения в одном, другому — в другом; почему и происходит, что — поскольку один разумеет то, в чем другой не понимает, и не разбирается в том, в чем другой сведущ, — каждый легко замечает ошибку товарища, но не свою, и все мы кажемся себе очень мудрыми и, пожалуй, более всего в том, чем более всего мы одержимы. Отчего мы наблюдали в этом доме, как многие из поначалу слывших людьми необыкновенно мудрыми с течением времени были признаны крайне одержимыми: причиной этому было наше старание. Подобно тому как, по рассказам, в Апулии ужаленных тарантулом лечат музыкой, пробуя звучание различных инструментов до тех пор, пока влага (итоге), вызывающая недуг, по причине определенного соответствия со звучанием одного из них не приходит в движение, лишь только услышит его, и так встряхивает больного, что из-за этого он выздоравливает, так же и мы, когда обнаруживали какие-нибудь неприметные качества одержимости, искусно с помощью разных средств и всеми возможными способами ее развивали, дабы в итоге нам стало ясно, на что она устремлена; затем, узнав склонность (итоге), мы так хорошо ее поощряли, что она неизменно достигала совершенства явно выраженной одержимости:[333] кто стал одержим стихами, кто музыкой, кто любовью, кто танцами, кто мавританской пляской,[334] кто верховой ездой, кто фехтованием — каждый соответственно природному складу своей души; это, как вы знаете, потом доставляло необыкновенное удовольствие. Итак, я считаю твердо установленным, что в каждом из нас есть некое семя одержимости, которую если разбудить, будет увеличиваться почти до бесконечности. Посему я бы хотел, чтобы наша игра сегодня вечером заключалась в обсуждении сего предмета, а также чтобы каждый высказался вот о чем: если бы мне суждено было стать явственно одержимым, то каким видом одержимости и в отношении чего, по его мнению, я был бы одержим, беря во внимание истечение искорок одержимости, что, как можно видеть, всякий день излучаются мной; и это пусть будет сказано, как принято в наших играх, обо всех, и пусть каждый постарается обосновать свое мнение какими-либо верными доводами и доказательствами. И таким образом все мы извлечем ту пользу из нашей игры, что узнаем свои недостатки, дабы вернее уберечься от них. И если вена одержимости, которую мы обнаружим, будет столь обильна, что покажется нам не врачуемой, мы поспешим ей на помощь и, согласно учению фра Мариано, спасем душу; а это будет немалым приобретением.