Прошу перевести в зрительный ряд сороковую главу романа «Землянин, ты мой брат»…»
(Конец записи.)
В массивной раме экрана метались толпы зеленокожих антропоидов с четырьмя глазами и ушами на затылке. Над ними реяли красные флаги. Из цилиндрического стеклянного небоскреба выволакивали аборигенов в белых мундирах с золотыми шевронами и заталкивали в колесные транспортные средства. Сканер зажег титры: «Штурм резиденции правительства. Арест министров, чиновников». Следующие кадры были сняты с высоты птичьего полета. Колесные транссредства, выехав из города, мчались по целине среди серо-буро-малиновых кактусов прямо к гигантскому каньону и на полном ходу рушились вниз с обрыва. «На мирной планете Плупитер, – пояснил сканер, – давно было ликвидировано все оружие. Пришлось разработать новые способы уничтожения правящей верхушки». На экране появился громадный звездолет, он стоял вертикально на выпущенной из кормы треноге. В тени звездолета, среди серо-буро-малиновых пальм, сидели кружком на складных брезентовых стульях четверо землян и десяток зеленых аборигенов. Один из землян водил указкой по разостланной на песке карте…
Размазавшись по широченному экрану обратной связи (ЭОС), гневно махали щупальцами черно-муаровые спруты с планеты Бомкомбр (Плеяды). В левом нижнем углу ЭОС замигала строка: «Против соискателя – 1 млрд 523; за соискателя – О»… Потом на ЭОС взгромоздились желтые кубари («Тау Кита», – подсказал сканер). Они тоже были против.
Юст Солин поднял руку. ЭОС погас.
По экрану сканера побежал текст.
(Второй фрагмент записи.)
«Юст Солин: – У соискателя есть и обратные сюжетные ходы. Чего стоит рассказ «Космический красноармеец»! Марсианин, член экспедиции, посланной на Землю, опустившись где-то возле Урала, попадает в район боевых действий. Идет Гражданская война; белые наступают, красные держат оборону. Уверовав в идеалы пролетариата, наш марсианин подобрал винтовку и вступил в Красную армию. Силы противников неравны, положение красных критическое, марсианину стыдно их покинуть. Энергетический ресурс его защитно-транспортной системы иссяк, он погиб за правое дело…» (Конец записи.)
У Мещерзанцева опять зарябило в глазах от бушевавших на ЭОС представителей далеких миров. А Юст Солин «понес» второй пик его творчества – путешествие во времени. Особый гнев оратора вызвали романы «Ахилл – вождь россов» и «Этрусская царевна», где бросались в глаза злонамеренное искажение истории и раздувание националистического пламени.
Юрий Кузьмич, взяв слово, попытался втолковать трибуналу, что есть исторический процесс и какие именно народы движут историю вперед, а какие – вспять. Но понят не был и удручился.
После чего истица Аола Као завершила наконец свой статистический экскурс, клонившийся к его, Мещерзанцева, поруганию. Чрезмерно велик-де коэффициент повтора изданий (КПИ): одни и те же 5 опусов вышли 32 раза. И коэффициент комплиментарности критики (ККК) слишком высок – 7:1, при объективности оценок всего 3,17 %.
Это, тотчас объяснили ответчику с защитой их персональные помощники – сканеры, – намного ниже проходного балла. Одна остается надежда – универсальные индексы (УИ – число изданий на других планетах). Но тут истица провозгласила последний показатель: УИ равен нулю.
«Ну, и хрен с ним, с УИ!», – подумал удрученный соискатель. Мысли Протуберанского, однако, двинули вовсе не в ту степь. «Ты, медуха, – ярился Побиск, – гонорары бы лучше Юрушкины сочла с этих двух пиков!» И, видимо, потрясенный примерещившейся суммой, он позабыл вмиг долг защитника, отринул стыд.
(Третий фрагмент записи.)
«Защита: – Значит, до УЯ дошли! Все как на ладони – не светит другу моему вечный кристалл. И поделом! Да ведь свет на нем клином не сошелся. Вы на меня гляньте, может, и у меня последний пик в этом году кончился. Вон вышла книга месяц назад – тощенькая, а больше нигде, ни в каком плане не состою. Меня, меня – Побиска Протуберанского разберите!..» (Конец записи.)
И пошло-поехало. Лопнула вся процедура. Тотальный традуктор от стыда раскалился докрасна. А тут еще персональные сканеры Мещерзанцева и Побиска, расплевавшись, разили друг друга токами высокой частоты.
Едва удалось председателю Арко Струго вернуть заседание в законное русло. Выступил второй представитель истца, Воло Браго. Он напал на соискателя с эстетических позиций: скудость языка, убожество метафор, характеры однолинейны, в текстах сплошные штампы… Зарезал, сноб, без ножа!
Зачитан был проект приговора: соискателя отвергнуть. Объявили голосование. Над семью капсулами и креслом землянина Юста Солина зажглись красные огни индикаторов: отвергнуть!
Странное дело, Мещерзанцев вдруг нашел приговор справедливым. От последнего слова, махнув рукой, отказался. Заявил лишь официально: никогда, мол, больше писать не буду и переизданий не допущу; к защитнику своему претензий не имею, нервный его срыв прощаю от души.
И пригласил трибунал в полном составе испить кофею.
Но тут все начало гаснуть, удаляться, таять. Кабинет Юрия Кузьмича обретал привычный вид. Протуберанский трижды впиявился в хозяйские уста.
Пищевой контакт не состоялся.
Наутро Мещерзанцев проснулся в странном расположении духа. Вслушался в организм. Вроде вчерашние обретения остались при нем: бодрость, бурление крови, готовность свернуть горы. Не было лишь дивного парения духа. А память – обновленная – начала вдруг прокручивать ход злосчастного трибунала.
И обнаружилось: приговор уже не казался ему таким справедливым. Все движение дела виделось теперь по-иному. Аргументы обвинения явно преувеличены, подтасованы. «Как они яростно, злобно накинулись на меня, – размышлял Юрий Кузьмич, – будто распять желали. Да, вот оно: никакие они небось не братья по разуму! Демоны, бесы! Оттуда – из проклятого ветхозаветного бытия…» Ах, как сожалел Мещерзанцев, что не властен вызвать их снова, вселить в свиное стадо и обрушить в бездну! Но пособнику их не уйти от праведной мести!
Тотчас, не заглянув даже в сортир, стал он названивать профессору Велемудрину, прочим нужным человечкам. О вчерашнем, само собой, речи не было, поводы выдвигались сугубо творческие: мы, мол, и они… Постановлено было Протуберанского разоблачить, растоптать, уничтожить. «Попомнишь ты Юрушку!» – ухмыльнулся Кузьмич.
Затем решил двигать переиздания свои и новое (что ни напишется) пристроить. Обзвонил редакции, издательства; прочно условился насчет заявок, договоров, авансов. Покончив со звонками, ощерился:
– Вот, выкуси! Печатался, печатаюсь и печататься буду на всю катушку!
Наконец прошествовал в сортир, воссел на бархатистый круг черного унитаза. Стены и пол, облицованные черною же плиткой, будто бездонное зеркало, отразили раздобревшие телеса корифея. Постоял под занозистым душем. Фыркая, обтерся махровой простынею и пожаловал на кухню.
Распахнул холодильник, извлек закуски, поставил на плиту сковородки. Стол соорудил изысканный, как для дорогих гостей. Обозрел угощение благосклонным оком, но супружеского экстаза не ощутил. «…Кесарю, – подумал он, – кесарево».
К кофе плеснул себе коньяку марочного. И отхлебнув из венецейского стекла первый пряный глоток, набрал, нажимая кнопки, мало кому известный номер в Доме кино, дождался томного «алло» и сказал:
– Антуанетта, лапушка! Это я…
Несколько примечаний
Предисловие
Стр. 111 – цитата из Фридриха Шлегеля дана по русскому изданию: Шлегель Ф. Критические фрагменты. – Эстетика. Философия. Критика. Том 1. М.: Искусство, 1983. С 287.
Письмо Татьяны
Стр. 112 – «папанинцы»: то есть члены возглавлявшейся И. Папаниным советской экспедиции на дрейфующей станции «Северный полюс-1» (1937–1938).
Стр. 112 – «ватман»: от английского Wattman, так называли в Одессе вожатых трамвая; пришло это иностранное слово в одесский говор потому, что первые линии трамвая, пущенного в 1910 г., построены были бельгийской компанией. До сих пор переулок у трамвайного депо сохранил название Ватманский.
Стр. 113 – «экскурсовод в красной фуражке»: то есть дежурный по вокзалу.
Стр. 117 – «лестница»: знаменитая Потемкинская лестница, построенная в 1837–1841 гг. по проекту архитектора Ф. Боффо; соединяет Приморский бульвар с портом.
Стр. 118 – Дворец пионеров: бывший Воронцовский дворец, построенный Ф. Боффо в 1826–1827 годах уже после отъезда А. Пушкина из Одессы.
Стр. 118 – «…герцога Ришелье с протянутой рукой»: речь идет о памятнике герцогу Арману Эмманюэлю дю Плесси де Ришелье (1766–1822 гг.), внучатому племяннику знаменитого кардинала. Эмигрировав после революции в Россию, он в 1805–1814 годах был губернатором Новороссии и градоначальником Одессы. Бронзовая скульптура И. Мартоса изображает герцога в традиционной позе древнеримского оратора с простертой правой рукой и свитком – в левой.
Стр. 119 – «Ар-рые ещи пайем!»: «Старые вещи покупаем!» Этим кличем извещали о своем приходе довоенные одесские старьевщики.
Стр. 120 – «Привоз»: один из главных городских рынков.
Стр. 121 – «Снип-снап-снурре! Пурре-базелюре!»: приговорка Сказочника из пьесы Е. Шварца «Снежная королева».
На дистанции
Стр. 123 – «Девясил»: род многолетних трав, которые используются для изготовления лекарств; название произошло, вероятно, от «дивосил» (обладающий дивной силой).
Стр. 126 – «Маннербейм – …такая была у него линия». – здесь обыгрывается сходное звучание фамилий персонажа рассказа – Маннербейма – и финского фельдмаршалла Маннергейма (1867–1951 гг.), под чьим руководством до Второй мировой войны на границе с СССР была построена система укреплений – линия Маннергейма.
История про капитана Безенко – истребителя чудовищ
Стр. 149 – «пенал»: вульгаризм, образованный от слова «пенальти» (11-метровый штрафной удар в футболе).
Стр. 150 – «крудхьяти»: одна из предполагаемых этимологий русского слова «крыса» – древнеиндийское слово «krudhyati» («гневается»). См. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, Т. 2, С 389.