Неужели… неужели она и есть – неподвижная точка?
Она понимает, что Русского Сонма много, но в то же время убеждена, что он – один. Она понимает, что в ее архиве полная жизнь экипажа, но совершенно не задумывается о том, как она сумела общаться с живым экипажем, зная, когда и как он умрет. Она понимает, что были они не на этой конкретно планете, но совершенно не задумывается о том, где же они всё-таки были, и каким образом ее реальность сомкнулась тогда с их реальностью – ведь реальности это совершенно разные, они разнесены весьма основательно в пространстве и во времени.
…Могилы предыдущих воплощений находили даже не в этой галактике. Могилу воплощения, с которым общалась Эри, не нашли вообще. Это так, цветочки. Что такое расстояние или время, если Русский Сонм – один?
«С ума можно сойти, – подумал Ит, украдкой поглядывая на Эри. – Черт, впервые в жизни жалею, что я не Сэфес. Надо посмотреть, что они между собой говорили про это… хотя какой смысл? Что они говорили – Эри, вне всякого сомнения, знает. Но она, кажется, не связала превратности их дальнейшей жизни, после встречи с ней, с собой. Она вообще не умеет ничего связывать с собой. Разве что места, да и то – только в связи с ними».
– …а Кир делает невинные глаза, и начинает вопрошать – как это такое вышло? Дорогие, вы чего, перевернули «стрелу», приложили раненых по голове для гарантии еще пару раз, и везете обратно к нам? – Ит понял, что рыжий решил посмешить Эри парочкой историй из богатой госпитальной практики. – А вас не смущает то, что вы должны быть час как на базе? Чего вы опять приперлись в полевой госпиталь?
– А раненые что?
– А они сидят в капсулах, и оба ржут, как ненормальные. Это же учебная база, они ж только изображают, что раненые… солдатня там веселилась, во время учений этих – не передать. Санкт-Рена вообще горазда на маразмы, если дело доходит до формальностей, но в тот раз всё вышло просто шоколадно. В общем, скидывает им новые вводные, выдает раненым новую порцию краски, чтобы изображать кровь, и велит разыграть всю сцену по новой. А Зараза в это время втихую влезает в управление «стрелой», и угадай, кого мы видим через час?.. правильно. База вся уже лежит, массово. Условный противник тоже. Те, кто якобы подстрелил этих самых раненых, пришли из поля к нам, чтобы лично посмотреть, какого цвета будут лица у этих двух остолопов. В общем, Илья их с задания в результате снял, прочитав предварительно лекцию про порчу оборудования и непредвиденные обстоятельства, а Зараза схлопотал выговор и штраф, а затем – личную премию от Кира, которому они, по его словам, доставили большое удовольствие.
– Весело у вас там, – Эри всё еще смеялась. – А такое часто бывает?
– Ну, на учебе – да, случается. Особенно если Зараза работает, – ответил Скрипач.
– Или ты, – поддел Ит. – Он у нас тоже добрый до безобразия, и подколоть кого-нибудь всегда не прочь. Но если Зарзи обычно издевается над чужими, то у нас от рыжего чаще всего достается своим. В частности, мне.
– Ой, ладно. Тебе. Тоже мне, ромашка, – скривился Скрипач. – Кто поведет? Ты?
– Нет, давай лучше ты, – Ит зевнул. – Парадоксальная реакция. Меня, кажется, развезло от кофе.
– Тебя уже и от кофе развозит? – поразился Скрипач. – Ну ни фига себе. Может, стоит завязывать с пьянством?
– Не знаю, – пожал плечами Ит. – Эри, а там еще кофе не осталось?
– Нет, уже кончился, – Эри потрясла пустой термос. – Ты спать хочешь?
– Ну, те то, чтобы очень, я больше придуриваюсь, – признался Ит. – Но машину не поведу.
– Лентяй, – проворчал Скрипач, перебираясь за руль. До этого он сидел на пассажирском переднем сиденье. – Сюда я, обратно я… всё, это последний раз. Завтра твоя очередь.
– Ну моя, так моя, – согласился Ит и снова зевнул. – Ребят, я окошко приоткрою. Заодно и покурю.
***
На обратной дороге, к сожалению, снова начался снегопад, который утром вроде бы прекратился, и рыжий, ворча и ругаясь, снова был вынужден сбросить скорость до семидесяти. Нет, конечно, он бы мог ехать быстрее, но, во-первых, для этого пришлось бы маневрировать в медленно идущем потоке, а, во-вторых, он успел заметить, что высокой скорости Эри пугается. Вида не подает, но пугается – однозначно. Зачем мучить человека? Незачем. Вот и поедем потихоньку.
– Эри, а что на счет третьей встречи? – спросил Ит. Он не особенно рассчитывал на рассказ. Сейчас, к вечеру, Эри устала – уставала она быстро, много быстрее, чем они – и маловероятно, что она захочет говорить. Но всё-таки. Попытка не пытка.
– Третий раз был дней через десять, – охотно отозвалась Эри. – И эти десять дней я думала. Знаешь, я понимала, что нельзя вот так, как в первый и второй разы. Что надо продумать, что говорить.
– И что ты надумала?
– Я записала себе вопросы, которые хочу им задать, – Эри подняла голову. В ее детских беззащитных глазах мелькнула вдруг отчаянная решимость – тень той, что, видимо, была с ней в тот памятный ей день. – Я поняла, что я должна буду спросить.
– О чем? – полюбопытствовал Скрипач, выруливая на поворотную полосу.
– Я эгоистка, – Эри вздохнула. – А тогда была еще и молодой эгоисткой. Я не понимала того, что понимаю сейчас. Думала о себе. Идиотка…
– Так о чем ты их спросила? – Ит повернулся к ней.
– Ит, а можно листок бумаги и ручку? – попросила вдруг она.
Ит открыл рюкзак, вытащил из бокового кармана блокнот – обычно в этом блокноте они делали для себя кроки и какие-то почеркушки по расстановке приборов.
– Держи, – он отдал блокнот Эри.
– Спасибо. Я взяла тетрадку, и нарисовала две веточки. Как схему, – принялась объяснять Эри. – Вернее, две схемы. В первой было…
Она начертила вверху листа прямоугольничек и написала в нем несколько слов.
– «Можете ли вы взять меня с собой», – прочла она. – Если бы ответ был «да», то следующий вопрос «Куда мы отправимся?», а потом «Можно ли взять с собой маму?».
Ит почувствовал вдруг, как к лицу приливает удушливый жар. Ребенок. Это был просто ребенок; наивный, доверчивый ребенок, у которого была своя тайна, и который жаждал только одного – чтобы эта тайна его не отвергла. Даже Даша, чудесная Даша, любимая Даша, солнечный зайчик, даже Даша никогда не была настолько наивной…
– А если бы ответ был «нет»? – Ит старался говорить ровно, и, кажется, ему это удалось.
– Второй лист. «Если вы не можете взять меня с собой, я смогу вас дождаться?».
– И если ответ «нет»? – Ит покосился на блокнот.
– Сначала было «да», и тогда «сколько придется ждать». А если «нет»… – Эри вздохнула, и на секунду прикрыла глаза, словно собираясь с силами. – Если «нет», то «можно ли сделать так, чтобы я не постарела и умерла в пятьдесят восемь лет».
– А если и здесь будет «нет»? – Скрипач кашлянул.
– Сумеют ли они придти на мои похороны, когда я покончу с собой.
Ит отвернулся.
Господи, как же глупо! Как нелепо и глупо!.. Но если вдуматься, если поставить себя на место этого ребенка… а что еще она могла спросить? О чем – просить? Во что – верить?
– Дура, да? – Эри слабо усмехнулась. – Но ведь сработало.
Да, действительно.
Сработало.
Почему?
Да потому что Сэфес – это те же дети, с глазами, очень похожими на глаза Эри – беззащитными и наивными. Это не мы, пожившие, прожженные циники, по локоть в чужой крови; это не мы, очерствевшие, оскотинившиеся, равнодушные; это существа без кожи, ткни пальцем, и кровь потечет.
Встретились три одиночества, подумалось ему. Три одиночества, дошедшие до крайней степени отчаяния – от тоски, от несбывшегося, от невозможности… невозможности – чего? Счастья? А ведь это еще более наивно, потому что счастье – всегда проходящий момент. Оно непостоянно. Ведь было же оно, счастье, а сейчас они сидят в этой машине, на Соде… Счастье, оно всегда разное, вот только не объяснить Эри, что счастье – это и ребенка своего на руках держать, только что родившегося, и обнимать любимую женщину ночью, и напиваться в хлам в компании лучшего друга, и вести гигантскую машину по континентальной дамбе под палящим солнцем Терры-ноль, и видеть, что ты вытащил безнадежного пациента, в клочья в бою разорванного. Счастье, оно не постоянно, и именно этим хорошо. Счастье – это жизнь и движение; а высшее счастье – это уметь чувствовать всей душой волшебство этих моментов, а потом помнить их, хранить в себе, и суметь, когда нужно, вытащить из души этот кусочек счастья, и греться возле него, как греется путник у крохотного костерка, разведенного в бесконечной холодной степи…
Эри смотрела на него своими удивительными глазами, ожидая ответа.
– Да, сработало, – подтвердил Ит. – Ты добилась своего. Тебе пятьдесят восемь, в душе ты – всё та же девочка, какой была, а настоящего возраста у тебя, считай, и нет. И – ты умираешь. Вот только делает ли это тебя счастливой?
– А при чем тут счастье? – недоуменно спросила она. – Я была счастлива.
– Когда? – горько спросил Ит.
– Четыре раза в жизни. Когда приходили… они. Хотя я вру. Уже не четыре, – она вдруг улыбнулась. – Ведь вы же здесь. Вы ведь пришли.
Ит только и смог, что покачать головой.
***
…В тот раз они встретились на Балаклавском, в лесочке, неподалеку от проспекта. Эри почти час сидела на полусгнившей – того и гляди, развалится – лавочке, курила (тогда она курила мало, разве что разволнуется очень), и ждала. Она ждала, что они придут от проспекта, но они почему-то подошли со стороны леса – как позже выяснилось, рыжий заявил, что «шагу не ступит на эту дорогой больше никогда в жизни». Она уже знала, почему. Посмотрела эту считку, нашла ее очень легко – поняла, что архиву можно задавать вопросы, и он тогда подсказывает, где искать. От того, что находилось в считке, ей до сих пор было дурно, до тошноты, до черных мушек в глазах. Все предыдущие кошмары меркли перед этим, а особенно ужасным оказался хруст ломающихся костей; она никогда не думала, что они ломаются с таким жутким звуком, ей почему-то казалось, что они как-то тихо должны, они же внутри, ткани должны глушить звук… наверное…