этой ненависти. Ведь ненавидеть Эри умела, ох, как умела. Правда, такая ненависть из воздуха не берется. Ей нужно долго и последовательно учиться.
– А почему тебе приходилось говорить про это? – спросил Скрипач.
– Как не говорить? – удивилась Эри. – А на работе? А во дворе? Видно же, что я постоянно одна, что детей нет, что вообще никого, кроме мамы и кота, нет. И не было никогда. Это я в школе была чудная, а потом-то уже не почудишь. Если не работать, то есть будет нечего. Вот так примерно. Вот и говорила…
– А кем ты работала, когда могла работать? – спросил Ит.
– По большей части продавцом.
– Продукты?
– Нет, что ты, – она усмехнулась. – В палатках сидела, с газетами, потом в магазине канцтоваров. Мне тяжести поднимать нельзя, как ты понимаешь, но я всё равно поднимала, конечно… но таскать продукты меня просто никто не брал. Туда только сильных баб принимают, а я-то дохляк, куда мне. Но и на этих работах было паршиво…
Больше всего Эри нравилось работать в палатках – надзора нет. Можно высунуться в дверь, чтобы покурить, можно почитать или что-то записать, если нет покупателей. Холодно, конечно, и из окошка дует, но всё-таки хоть какая-то свобода, не то, что в магазине. Там хоть и тепло, но хуже. Почему? Да потому, что надо общаться с «коллегами», которые, разумеется, обожают сплетни и женские темы для разговоров. Семейные, само собой. На их фоне Эри смотрелась, как белая ворона – и, конечно, за человека ее не считали. Мало что больная и бездетная, так еще и внешность…
– А что со внешностью не так? – уточнил Скрипач.
– В тридцать пять выглядеть на двадцать пять – это, оказывается, опасно, – усмехнулась Эри в ответ. – Меня из-за этого уволили из магазина, рыжий. Потому что я своей внешностью, оказывается, издевалась над настоящими женщинами-труженицами, мамочками и хозяйками.
– Это как? – опешил Ит.
– Ну, у меня нет детей, и я априори бездельница – в их глазах, – пожала плечами Эри. – Мне платили меньше всех, мои премии переписывали на детных, мне давали втрое сокращенный отпуск, всего две недели в году, и то зимой – и всё равно, я была хуже всех, и презирали меня все, кто только мог.
– Бред какой-то, – покачал головой Скрипач.
– Здесь это не бред. Это реальность. В общем, я с трудом, но нашла себе работу в палатке, в чужом районе, два через два, денег было мало, конечно, но я была довольна. Очень.
…А потом, когда Эри исполнилось сорок пять, палатки принялись сносить. Массово. Во-первых, местная планетарная информационка буквально съела бумажную периодическую прессу. Ее почти перестали читать, равно как и книги, собственно, книги уже давно были не в чести. Палатки либо ломали, либо перепрофилировали в церковные киоски, но в таком киоске Эри, конечно, работать бы никогда не согласилась. Почему? Да потому что уже тогда к светской травле таких, как она, подключилась церковь – а это было уже из рук вон плохо. Одно дело – разговоры кумушек, шушуканье и карканье, а другое – прямые призывы к «освобождению жизненного пространства» от тех, кто не может «продолжить род». Женщина низводилась до уровня тупой обслуги, родильной машины, недочеловека, неспособного ни к принятию решений, ни к созиданию, ни к действиям. Ты баба? Твоя задача – рожать, готовить жрать, ублажать по ночам, и молчать. Это всё. Не думай даже, что существует в этой жизни что-то иное. И скажи спасибо, что тебе с товарками общаться дозволено и в развлекухи раз в месяц ходить – рассердишь мужа, запретит и это. Постепенно стала меняться одежда, возник определенный дресскод, и поведение окружающих стало тоже меняться: выросло полностью зомбированное поколение, с тотально промытым мозгом. Поколение это умело плодиться, развлекаться (о, про развлечения отдельная тема), жрать что попроще, и, самое главное, оно полностью разучилось думать и выстраивать причинно-следственные связи. Что, собственно, от него и требовалось.
– Хм, – Ит задумался. – Судя по тому, что я успел прочесть, этот процесс идет по всему миру. Ведь так? – Эри закивала. – Это не политический процесс, он вообще ничем не обусловлен. Я имею в виду – ничем разумным. Такой глобальный регресс, он ведь не выгоден цивилизации. Наоборот, он ее деструктурирует и ослабляет. Мужик, продавший нам машину, увез свою семью в Германию – но на самом деле в Германии ровно то же самое, правда, чуть под другим углом, но суть такая же. Белокурые фрау должны исправно рожать минимум по четыре ребенка, быть худой – это чуть ли не уродство, фрау должна быть кровь с молоком, а не доска; ходить следует в юбке и в переднике, а если ты не в переднике, то это ты либо в кирху идешь, либо бездельница, потому что хозяйка обязана быть безвылазно при доме. Да, там жизнь чуть побогаче, но явно не надолго. Планета не способна качественно прокормить такую прорву народу… Эри, сколько сейчас населения?
– Учтенного – девять миллиардов. Или уже десять? А на деле больше, я думаю. Индия, Китай, там ведь не всех можно сосчитать. Да и у нас тоже.
– Где-то десять миллиардов, я думаю, – протянул Скрипач. – И оно продолжает увеличиваться. Причем с каждым годом всё больше и больше.
– Ну да, – согласилась Эри. – Но я сейчас не про то…
Так вот, она снова осталась без работы – и теперь уже без перспектив куда-то устроиться в принципе. Ей исполнилось сорок пять, на руках была умирающая мама, впавшая в глубокий маразм, да и у самой Эри со здоровьем становилось всё хуже и хуже. Единственной радостью, если это можно вообще назвать радостью, стал архив, который она всё еще записывала, неизвестно для чего, да поездки на крошечный дачный участок с домушкой-сараюшкой, в два летних месяца. Жили они в тот период на пенсию мамы – самой Эри, конечно, не полагалось ни пенсии, ни пособия. Для пенсии еще слишком молода, пособия не получить, потому что работа в палатках была сдельной, и стажа никакого Эри не наработала.
А потом…
– Потом случилось настоящее чудо. Нет, сначала мама умерла, я думала, что следом отправлюсь, настолько было плохо, но потом появился этот человек…
Человек нашел ее в сети, и на три года Эри попала, по ее мнению, в настоящую сказку. Это оказался пожилой директор одного крупного государственного предприятия, он искал архивариуса, надомника, за скромную плату, и без претензий и требований. Эри подошла ему идеально.
Он дал ей работу: перепечатывать рукописные тексты, архив, и какую-то старую деловую переписку. Организация, поставки, ничего особенного – но, как он объяснил, эти данные положено хранить восемьдесят лет, а бумага уже сейчас рассыпается и портится. Поэтому надо перевести ее в электронный вид. Бумаги следовало под расписку забирать из архива, отвозить домой, печатать, а потом отвозить обратно, на сверку. Огромные кипы документов, пачки, связки… несколько раз Эри приезжала за ними на метро, а потом случилось еще одно чудо – этот человек, директор, подарил ей машину. Чтобы не таскала слабая женщина неподъемные бумажные папки.
– Вот эту твою? – поинтересовался Скрипач.
– Ага, эту, – подтвердила Эри. – Причем совсем новую, три года всего…
Эри буквально молилась на доброго директора. Так хорошо с ней никто раньше не поступал – не платил исправно, не дарил ничего, не требовал сверх меры. Она же добросовестно работала, раз в две недели привозила готовый материал, и забирала всё новые и новые папки, которым, кажется, не было ни конца, ни края. Это был период просвета, когда не нужно было думать про то, что завтра окажешься без еды и на улице, это была пусть и скоромная, но стабильность, и ей в те годы даже стало казаться, что она учится, пусть и немножко, верить в людей, и в то, что они способны на доброту. И в то, что ей тоже есть пусть и не самое лучшее, но всё же место в этом мире…
А потом добрый директор умер. Нелепо и странно. На него напали в подъезде подростки, и проломили ему голову – чтобы отнять сумку. А сумке было…
– Батон хлеба и кулек ирисок для внучки. Его убили за батон хлеба и кулек ирисок. Уже тогда выросли первые из многодетных… они же бедные все, не сказать, нищие, вот и воруют постоянно… решили, раз директор, то уважаемый человек, при деньгах… а у него и денег с собой обычно никаких не было, он очень расчетливый был, никогда не брал с собой копейки лишней. Подростков этих поймали, а потом отпустили.
– Почему? – удивился Ит.
– Потому что четырнадцати еще не было. Дети. Детей не наказывают.
– Ясно…
Новый директор, конечно, тут же уволили архивариуса. А старый архив просто сжег. Хорошо, хоть машину не отняли – со здоровьем у Эри к тому моменту стало плохо, и без машины она уже просто не справилась бы даже с элементарными домашними делами.
В сорок девять она снова осталась один на один с реальностью, без всяческой поддержки и помощи. Три года как-то перекантовывалась, сдавая комнату в квартире командировочным, и безостановочно ругаясь с милицией, а потом командировочных стало совсем мало, но, о чудо, Эри наконец-то сумела добиться инвалидности – и пенсии. Маленькой, но всё-таки пенсии.
– Мне много и не нужно, – рассказывала она спокойно. – Одежду я редко покупаю, и всегда в комиссионке, ем два раза в день. Никуда не хожу. Летом уезжаю на дачу, там, правда, холодно, но зато можно вырастить немножко овощей, чтобы зимой что-то вкусное съесть… я уже привыкла так, мне нормально.
– А волосы? – вдруг с интересом спросил Скрипач.
– Что – волосы? – не поняла Эри.
– Ты же красишь волосы, да? Зачем? Краска ведь дорого стоит?
Эри замялась.
– Ну… да, крашу, – кивнула она. – И джинсы тоже… сейчас уже почти не продают, у меня из старых.
– Так зачем?
– Наверное, потому что я все-таки верила, что они вернутся, – Эри прикусила губу. – Хотела быть максимально похожей на себя…. Какой была тогда, когда мы виделись. Рыжий, не надо, не говори, что я идиотка, я это и сама знаю. Просто я не хотела, чтобы они увидели седую старуху. Я, когда работала, даже сумела на зубы накопить и поставить – недоедала, но зубы сделала, – она улыбнулась. – Да, идиотка. Мне почему-то казалось…