пелей, которые не принадлежали к нашему роду, но от которых мы унаследовали этот дом, и никогда никто в нашем роду ничего не желал здесь менять. А в гербе у д'Аррашпелей (в былые времена они, говорят, назывались Пельвилен) на золотом поле было пять кольев с красными верхушками. Когда они вступили с нами в родство, их щит изменился, но все же в нем посреди двадцати крестиков с поперечниками остался маленький золотой колок, заостренный книзу, а направо от него — горностаевое крыло». — «Ну вот», — совсем тихо произнесла г-жа де Камбремер. — «Моя прабабушка была урожденная д'Аррашпель или де Рашпель, как вам будет угодно, потому что оба эти имени встречаются в древних грамотах, — продолжал г-н де Камбремер, сильно покрасневший, так как ему лишь теперь пришла в голову мысль, которой хотела поделиться с ним жена, удостоившая его этой чести, и опасавшийся, как бы г-жа Вердюрен не приняла на свой счет эти слова, отнюдь не относившиеся к ней. — История утверждает, что в одиннадцатом веке первый из Аррашпелей, Масе, называвшийся Пельвиленом, во время осад необычайно искусно вырывал колья из земли. Отсюда — прозвище д'Аррашпель, с которым он и получил дворянство, и те колья, которые, как вы видите, столетиями сохраняются в их гербе. Дело идет о кольях, которые, чтобы сделать крепость более неприступной, втыкали, вгоняли в землю перед ней и соединяли вместе. Это те самые колья, которые вы так хорошо назвали столбиками и которые ничего общего не имеют с прутиками доброго Лафонтена. Ибо считалось, что благодаря им крепость становится непобедимой. Конечно, если подумать о современной артиллерии, это вызывает улыбку. Но нужно вспомнить, что речь идет об одиннадцатом веке». — «Это мало современно, — сказала г-жа Вердюрен, — зато колоколенка своеобразна». — «Вам, — сказал Котар, — такая удача, что… тра-та-та-та, — словечко, которое он любил повторять, избегая того, которое сказано у Мольера. — Знаете ли вы, почему бубновый король забракован?» — «Я хотел бы быть на его месте», — сказал Морель, тяготившийся своей военной службой. — «Ах! Какой плохой патриот!» — воскликнул г-н де Шарлюс, который не смог удержаться и ущипнул скрипача за ухо. «Нет, вы не знаете, почему бубновый король забракован, — продолжал Котар, дороживший своими шутками, — потому, что у него только один глаз». — «У вас сильный противник, доктор», — сказал г-н де Камбремер, желая показать Котару, что знает, кто он. — «Этот молодой человек просто удивителен, — наивно прервал его г-н де Шарлюс, показывая на Мореля. — Он играет как бог…» Это замечание не очень понравилось доктору, который ответил: «Поживем, увидим. Найдет коса на камень». — «Дама, туз», — торжествуя, объявил Морель, которому судьба благоприятствовала. Доктор склонил голову, как бы не в силах отрицать эту удачу, и признался, словно загипнотизированный: «Красиво». — «Мы были очень рады, что нам пришлось обедать вместе с господином де Шарлюсом», — сказала г-же Вердюрен г-жа де Камбремер. — «Вы не были с ним знакомы? Он довольно приятный, он своеобразный, в нем чувствуется эпоха» (она была бы в затруднении, если бы ей пришлось сказать, какая именно), — ответила г-жа Вердюрен с улыбкой удовлетворения, подобающего любительнице искусства, судье и хозяйке дома. Г-жа де Камбремер спросила меня, приеду ли я в Фетерн вместе с Сен-Лу. Я не в силах был удержать крик восторга, когда увидел луну, повисшую, точно оранжевый фонарь, над дубовой аллеей, начинавшейся у замка. «Тут еще ничего особенного; немного погодя, когда луна поднимется выше и долина вся будет освещена, это будет в тысячу раз красивее. Вот чего нет у вас в Фетерне!» — сказала она презрительным тоном г-же де Камбремер, которая не знала, что ответить, не желая умалять достоинства имения, особенно в глазах своих жильцов. — «Вы еще некоторое время останетесь в этих краях, сударыня?» — спросил г-жу Котар г-н де Камбремер, в вопросе которого можно было усмотреть неопределенное намерение пригласить ее на ближайшее время, избавлявшее от необходимости точнее уславливаться о встречах. — «О, разумеется, мосье, я очень дорожу этими ежегодными выездами ради детей. Что ни говори — им нужен вольный воздух. Весь факультет посылал меня в Виши, но там слишком уж многолюдно, а своим желудком я займусь, когда эти мальчишки еще немного вырастут. И потом ведь профессору, с этими экзаменами, в которых он участвует, вечно приходится тратить огромные усилия, и жара его очень утомляет. Я нахожу, что нужна основательная передышка, когда трудишься, как он, целый год. Во всяком случае мы пробудем здесь еще целый месяц». — «А-а! В таком случае мы, значит, еще увидимся». — «К тому же я тем более должна оставаться здесь, что мой муж собирается совершить поездку в Савойю и только через две недели вернется сюда на постоянное житье». — «Вид на долину мне еще больше нравится, чем вид в сторону моря, — продолжала г-жа Вердюрен. — Когда вы поедете домой, погода будет великолепная». — «Собственно говоря, — сказал г-н Вердюрен, — надо было бы пойти взглянуть, запряжены ли лошади; это на тот случай, если вы непременно захотите сегодня же вернуться в Бальбек, потому что я-то не вижу в этом необходимости. Завтра утром вас отвезли бы в экипаже. Погода, наверно, будет хороша. Дороги превосходные». Я сказал, что это невозможно. «Но во всяком случае еще не пора, — возразила Хозяйка. — Оставь их в покое, время у них есть. Большой будет толк, если они за целый час приедут на вокзал. Здесь им лучше. А вы, мой маленький Моцарт, — оказала она Морелю, не решаясь прямо обратиться к г-ну де Шарлюсу, — вы не хотите остаться? У нас есть прекрасные комнаты с видом на море». — «Да он не может, — ответил г-н де Шарлюс за усердного игрока, который не расслышал. — У него отпуск только до двенадцати. Он должен вернуться спать, как хороший, послушный ребенок», — прибавил он тоном любезным, жеманным, настойчивым, как будто испытывал некое садическое блаженство, употребляя это целомудренное сравнение и вскользь подчеркивая голосом то, что затрагивало Мореля, прикасаясь к нему, если не рукой, то словами, которыми он как будто ощупывал его.
Из нравоучения, с которым ко мне обратился Бришо, г-н де Камбремер заключил, что я дрейфусар. Так как сам он был крайним антидрейфусаром, то, из вежливости к противнику, он стал мне восхвалять какого-то полковника-еврея, который всегда был очень справедлив к одному из кузенов Шевриньи и добился для него повышения, которого тот заслуживал. «А мой кузен был совершенно противоположного образа мыслей, — прибавил г-н де Камбремер, не останавливаясь на том, чем являлся этот образ мыслей, который, однако, — я это почувствовал, — представлял собой нечто столь же старое и дурно скроенное, как и его лицо, — образ мыслей, которого уже весьма давно должны были придерживаться иные семьи в маленьких городах. — Ну так вот! По-моему, знаете, это очень красиво!» — сказал в заключение г-н де Камбремер. Правда, слово «красивый» он употреблял не в эстетическом смысле, который для его матери и для его жены оно имело бы применительно к произведениям искусства, хотя бы и различным. Этим определением г-н де Камбремер пользовался скорее в тех случаях, когда, например, приветствовал какую-нибудь изящную особу, немного пополневшую. «Как, вы за два месяца прибавили три килограмма! Знаете? Это очень красиво». Прохладительные напитки были поставлены на стол. Г-жа Вердюрен предложила мужчинам самим пойти выбрать те напитки, которые им были по душе. Г-н де Шарлюс отправился выпить рюмку, быстро вернулся к ломберному столу и, усевшись, больше уже не двигался с места. Г-жа Вердюрен спросила его: «Вы попробовали мой оранжад?» На это г-н де Шарлюс, делая губами всяческие гримаски, всячески выгибая свой стан и любезно улыбаясь, ответил с теми хрустальными нотками, которые редко появлялись у него в голосе: «Нет, я отдал предпочтение его соседке, это кажется земляничная, — восхитительно». Г-на де Шарлюса не беспокоило то, что г-жа Вердюрен разговаривает с ним стоя, и он продолжал сидеть в кресле, чтобы оставаться ближе к Морелю. «Как вам кажется, — сказала барону г-жа Вердюрен, — не преступление ли, что это существо, которое могло бы очаровывать нас своею скрипкой, сидит себе за карточным столом? Когда человек играет на скрипке так, как он!» — «Он хорошо играет и в карты, он все хорошо делает, он такой умный», — сказал г-н де Шарлюс, следя за игрой, чтобы давать советы Морелю. Это, впрочем, была не единственная причина, по которой он не вставал с кресла перед г-жой Вердюрен. При той своеобразной амальгаме, в которую слились его социальные представления — представления аристократа и вместе с тем любителя искусств, он, вместо того чтобы быть таким же вежливым, как любой человек его круга, создавал для себя своего рода живые картины в духе Сен-Симона, а в эту минуту забавлялся тем, что изображал маршала д'Юксель, который интересовал его и другими своими особенностями и чья гордость, как рассказывают, простиралась до того, что он, принимая томные позы, не поднимался с места даже ради самого цвета придворной знати. «Скажите-ка, Шарлюс, — спросила г-жа Вердюрен, начинавшая уже привыкать к нему, — не найдется ли у вас в предместье какого-нибудь разорившегося старика-аристократа, который мог бы поступить ко мне в швейцары?» — «Как же, как же… — ответил г-н де Шарлюс, добродушно улыбаясь. — Только я вам не советую». — «Почему?» — «Я опасался бы за вас, что более изысканные среди ваших гостей не будут идти дальше швейцарской». Это была первая стычка между ними. К сожалению, в Париже предстояли еще и новые стычки. Г-н де Шарлюс по-прежнему не покидал своего сидения. Впрочем, он не мог удержаться от еле уловимой улыбки, видя, насколько его излюбленные мысли о престиже аристократии и низости буржуазии подтверждаются повиновением г-жи Вердюрен, завоеванным с такою легкостью. Хозяйка отнюдь не казалась удивленной позой барона, и если она отошла от него, то потому лишь, что обеспокоилась, увидев, что г-н де Камбремер оставил меня. Но прежде она пожелала выяснить вопрос об отношениях г-на де Шарлюса с графиней Моле. «Вы говорили мне, что знакомы с госпожой де Моле. Вы к ней ездите?» — спросила г-жа Вердюрен, вкладывая в слова «ездить к ней» такой смысл, как будто они должны были означать разрешение навещать ее, право быть принятым ею. Г-н де Шарлюс с оттенком презрения, с подчеркнутой точностью, нараспев ответил: «Иногда». Это «иногда» возбудило сомнения в г-же Вердюрен, которая спросила: «Встречали вы там герцога Германтского?» — «Ах, не помню!» — «Вот как? — сказала г-жа Вердюрен. — Вы не знаете герцога Германтского?» — «Да как же мне его не знать», — ответил г-н де Шарлюс, на губах которого зазмеилась улыбка. Это была улыбка ироническая; но так как барон боялся показать золотой зуб, он пресек ее, сжав губы, так что изгиб, который они теперь приняли, должен был соответствовать улыбке благожелательной. — «Почему вы говорите: как же мне его не знать?» — «Да ведь он же мой брат», — небрежно бросил г-н де Шарлюс, погрузив г-жу Вердюрен в изумление и в неуверенность, — не издевается ли над ней ее гость, или же, может быть, он незаконный сын или сын от другого брака. Мысль, что брат герцога Германтского может называться бароном де Шарлюс, не пришла ей в голову. Она направилась ко мне: «Я только что слышала, как г-н де Камбремер приглашал вас обедать. Мне, как вы понимаете, вс