При второй поездке, в 1881 г., Софья Васильевна взяла с собой трехлетнюю Соню и ее няню Марию Дмитриевну. В дальнейшем девочке пришлось переезжать из одного города в другой, жить то в одной семье, то в другой. В России она подолгу жила у Ю. В. Лермонтовой, иногда в семье дяди, А. О. Ковалевского. В Швеции больше всего она жила в семье Гюльденов, иногда — у Анны-Шарлотты, у Сигне и Гёсты Миттаг-Леффлеров, один раз оставалась с Эллен Кей.
Во всех семьях к девочке относились хорошо, и у Софьи Владимировны сохранились самые хорошие воспоминания о жизни у этих людей.
Последнее письмо Сони к матери было написано на рождественских каникулах (за месяц до смерти Софьи Васильевны). Девочка пишет 10 января 1891 г., что она собирается в гости к Пальме, в Дьюрсхольм, где будет детский вечер. О себе она говорит:
«Я теперь учусь немножко латыни; когда Гюльдены прибирали какой-то старый шкап; то они нашли грамматику и другую книжку. Я теперь каждый день учусь и понимаю первые страницы.
Мое пальто еще не готово, по я думаю, что оно будет скоро готово и что оно будет хорошее. Знаешь, мама, эти башмаки, которые мы там купили, были такие гадкие, они сейчас начали рваться, и не подошва, а самая кожа.
Получила ли ты много подарков к рождеству? Теперь мне нужно ехать в Djursholm. Поклонись Максиму Максимовичу. Fru Gyl- den и Ельза тебе кланяются.
Прощай, милая мама, твоя Фуфа.
Ящик с вещами еще не пришел» 4.
Через две недели Соня написала письмо Максиму Максимовичу, из которого видна теплота отношений между М. М. Ковалевским и Соней.
«24.1.1891
Милый Максим Максимович!
Очень Вас благодарю за письмо (по-видимому, поздравление к Новому году.— П. К.). Мне ужасно жалко, что Вы так больны. Надеюсь, что Вы скоро поправитесь. II ААН, ф. 603, on. 1, № 127.
II П. Я. Кочина
281
Мне бы доставило громадное удовольствие будущее лето поехать к Вам на юг России. Только бы здоровье Ваше поправилось. Я еще продолжаю уроки верховой езды, хотя только несколько раз в неделю. На будущее лето Юлия Всеволодовна мне обещала какую-нибудь лошадь, на которой я могу кататься верхом.
Будущее воскресенье наш класс при учительницах и родителях сыграет немецкую пьесу. Я там тоже участвую. Это будет весело, но немножко страшно. Недавно у нас был г. Баклунд из Петербурга. Он мне привез от дяди Саши несколько книг и коробку конфет. Из книг мне особенно понравилась Достоевского «Русским детям».
Недавно я была в театре и видела «Frikelsbrodern».
Это было очень весело.
Гюльдены Вам кланяются. Прощайте, милый Максим Максимович.
Ваша Фуфа» 2.
Когда после смерти Софьи Васильевны возник вопрос о том, где жить Соне, то она охотно согласилась остаться в Швеции у Гюльденов до окончания шведской средней школы. Потом она должна была продолжать учение в России, в последних классах русской гимназии.
Училась Фуфа хорошо, в особенности нравились ей английский язык и физика. Немецкий язык она уже знала отлично, но по алгебре и геометрии брала частные уроки.
На лето девочка приехала в Россию, стала усиленно готовиться к экзаменам и поступила в шестой класс гимназии Таганцевой в Петербурге.
Софья Владимировна окончила гимназию в 1897 г., когда ей еще не было 19 лет. Она намеревалась поступить в Женский медицинский институт, но туда принимали только совершеннолетних женщин, т. е. не моложе 20 лет. А пока что, будучи свободной, она решила поступить на физико-математический факультет Бестужевских. высших женских курсов. Вероятно, ей все-таки хотелось попробовать свои силы в математике. Однако на курсах она не осталась, а, достигнув 20 лет, стала студенткой медицинского института.
Насколько мне известно, по окончании института Софья Владимировна медицинской практикой не занималась, а работала в лаборатории. Когда я с ней познакомилась — после Великой Отечественной войны,— это была пожилая женщина с черными бровями, несколько сурового вида, высокоинтеллигентная, знающая хорошо шведский, французский и немецкий языки. Она щедро делилась эпистолярным наследством своих родителей, в особенности с С. Я. Штрайхом.
После того как в Академии наук СССР были пожучены фотокопии писем из архива Мигтаг-Леффлера, в их расшифровке и переводе участвовала и Софья Владимировна, в основном в обработке шведских писем.
Софья Владимировна скончалась в 1952 г. в возрасте 74 лет. Урна с ее прахом покоится на Новодевичьем кладбище.
После смерти Софьи Владимировны найдено несколько отрыв¬
2 Там же.
282
ков ее воспоминаний 3 о жизни с матерью в Стокгольме, находящихся теперь в Архиве АН СССР 4. Ниже приведены выдержки из этих интересных воспоминаний.
Воспоминания дочери
Первые мок воспоминания о матери связаны с какими-то не* реездами по железной дороге, с сундуком, из которого вынимаются спиртовки и кастрюльки, в которых кипятят молоко и варят манную кашу. Сама мама ласковая, но тревожная, часто целует меня, затем укладывает в кровать и ставит мне градусник. Потом как будто бы появляется незнакомый мне мужчина, которому я должна дать осмотреть мое горло, что я делаю с большой неохотой, а затем меня снова укладывают, и я засыпаю... Очевидно, это было в 1882 г., когда она, по ее собственным воспоминаниям, уехала, снова за границу, проведя перед этим несколько лет в России. Меня она, очевидно, в эту поездку брала с собой. Затем у меня долго нет о ней никаких воспоминаний, так как я живу в Одессе у своего дяди Александра Онуфриевича Ковалевского, а мать моя живет за границей, и я очень редко ее вижу. Жизнь в семье Александра Онуфриевича вспоминается отчетливо, как счастливейшее время раннего детства. Семья состоит из самого Александра Онуфриевича, его жены, Татьяны Кирилловны и троих детей. При доме большой сад с массой цветов, большим бассейном для воды и небольшим виноградником. Недалеко море, куда иногда ездим купаться. У меня своя няня, Марья Дмитриевна, которая состоит при мне с раннего детства и которую я очень люблю. Где-то за границей живет моя мама, а в Москве папа, который недавно приезжал к нам. У меня с ним установились самые хорошие отношения, и я с нетерпением жду, когда же он приедет назад. Но вот что-то случилось с папой. Пришло какое-то тревожное письмо; взрослые становятся очень серьезными, на глазах у дяди я даже вижу слезы. Он берет меня к себе на колени и прерывающимся голосом говорит, что мой папа очень болен и что оп не сможет к нам приехать, теперь он сам будет мне вместо папы. Я еще не понимаю случившегося, но тоже плачу, и на душе остается смутное сознание какого-то большого несчастья. Двоюродные сестры очень ласковы со мной и часто меня целуют. Потом приезжает моя мама, от которой я уже успела отвыкнуть и которой сначала дичусь. Она одета в черное платье, очень печальна и часто плачет. Она целует меня как-то особенно порывисто, так что мне даже становится страшно. Из разговоров старших до меня долетают отрывки, из которых я понимаю, что мама скоро хочет уехать и на этот раз думает взять меня с собой. Мне становится очень жалко расставаться с дядей и его семьей, но вместе с тем жаль теперь и маму, которая много времени проводит со мной. Она была со мной очень нежна, говорила о том, как сильно я выросла и как она рада, что привезет с собой в Стокгольм уже большую дочь. Она прожила некоторое время с нами в Семен- кове, принимая снова участие в общих прогулках и занимаясь
3 Воспоминания опубликованы в сборнике «Памяти С. В. Ковалевской» [82, с. 144—154] и в книге «С. В. Ковалевская. Воспоминания и письма» [64, с. 360—368].
4 ААН, ф. 603, оп. 2, № 4—7.
283
11*
изящными рукодельными работами, к которым всегда чувствовала влечение в периоды отдыха от научной работы. Она много говорила со мной о Швеции, рассказывала, какую комнату она мне там устроила и какие дети есть у ее знакомых. Она также проверяла мои знания немецкого языка и называла отдельные предметы по- шведски... Затем настал день, когда мы с мамой стали собираться в путь. Юлия Всеволодовна очень огорчалась, расставаясь со мной, все знакомые также приходили высказать нам свои пожелания. Многие находили, что меня лучше было бы оставить у Юлии Всеволодовны и не брать с собой в эту чужую страну, где у матери не будет много времени заниматься мной, а вся окружающая среда будет совершенно чужой. Но мама была тверда в своем решении; она уже достаточно освоилась со Швецией, приобрела там достаточно крепкое положение и считала, что должна сама меня воспитывать.
Первый год меня не могли еще отдать в школу, и я на практике изучала шведский язык, путешествуя с нашей прислугой на рынок и узнавая от нее названия всех предметов, которые она там покупала. Наша квартира была расположена в новой части города, недалеко от большого парка, переходящего в настоящий лес, где по воскресеньям бывало много народа, а по будням было почти пустынно. Сюда часто по окончании лекций ходила моя мать вместе с писательницей Анной-Шарлоттой Эдгрен, бывшей ее большим другом. Иногда к ним присоединялся и брат Анны-Шарлотты — проф. Гёста Миттаг-Леффлер. Еще чаще они посещали каток, и как только я сносно выучилась кататься на коньках, я тоже могла сопровождать их. На прогулках моя мать и Анна-Шарлотта вели длинные и задушевные разговоры, обсуждали планы для новых рассказов и пьес Анны-Шарлотты, а иногда рисовали проекты будущей жизни людей, «когда не будет богатых и бедных и все будут равны». Такие идеи уже носились тогда в воздухе и очень увлекали обеих приятельниц. Первую квартиру, в которой мы жили в Стокгольме и куда меня привезли из России, я плохо помню, но другую, в которую мы переехали в следующем году и где моя мать прожила до своей смерти, я ясно вижу перед собой. Она была расположена на 3-м этаже (4-х или 5-ти этажного каменного дома) па улице Стурегатан, № 56, в той же новой части города, как и первая. На другой стороне улицы, прямо против окон нашего дома, был сквер, в котором росли пирамидальные тополя... Квартира состояла из 4 комнат, кухни и комнатки для прислуги. Горничная наша, Августа, имела свою отдельную комнату около кухни, где могла принимать своих гостей и где я очень любила сидеть по вечерам, когда мамы не было дома. Бывали у нас и другие прислуги, но А