В моем сознании зародилась одна коварная мысль. Настолько невероятная, что в нее легко можно было поверить, она казалась абсолютно логичной. Однажды промелькнув, она задержалась надолго.
Г. был единственным человеком из моего окружения, которого мы не заподозрили в написании той серии анонимных писем. Их количество и бестактность окутали начало наших отношений особым опасным и романтическим ореолом: одни против всех, объединившиеся перед лицом ненависти обывателей, вынужденные игнорировать подозрения полиции, уклоняться от ее инквизиторского ока, да еще и заподозрить все мое окружение, ставшее нашим общим врагом, чудовищем с тысячью пар ревнивых глаз, устремленных на нас. Кому, как не Г., эти письма могли быть наиболее выгодны? После того как они сплотили нас сильнее, чем вражда двух сицилийских семей, как окончательно отдалили меня от любого, кто хоть немного подвергал Г. критике, он с легкостью мог бы использовать их в своем следующем романе, а затем опубликовать в полном объеме в своем дневнике (к слову, он так и поступил). Конечно, игра была опасной. Он мог попасть в тюрьму. Но она стоила свеч. Какой неожиданный поворот, закрученный сюжет, какой потрясающий материал для литературного произведения! В случае ареста он мог рассчитывать на мое пылкое желание отстоять свою любовь, во всеуслышание требовать разрешения на брак в стране с более терпимыми законами, добиваться признания меня дееспособной, привлечь официальных лиц и знаменитостей на защиту нашего дела… Какой бы это вызвало резонанс! Вместо этого полиция повела себя менее бдительно, чем ожидалось, обыватели вернулись к своей повседневной жизни, и судьба «малышки В.» их более не беспокоила, а редкие всплески возмущения вокруг нас постепенно стихли. Я много об этом думала, и теперь мне казалось очевидным, хотя, может, я и ошибалась, что именно в тот период, когда полиция наконец отпустила вожжи, в нем зародились скука и первые, поначалу едва заметные, признаки потери интереса к нашим отношениям.
Один раз, всего один разочек, я осмелилась задать ему вопрос, который до тех пор не приходил мне в голову. Этот необычный вопрос возник, несмотря на мой юный возраст, а может, моя молодость и была причиной его появления. Теперь он свербел в моей голове, и я ухватилась за него как за спасательный круг, потому что только он давал мне надежду хоть немного лучше понять Г. Каким бы деликатным ни был этот вопрос, задать его я должна была не опуская глаз, не дрогнув и не спасовав.
И вот настал момент близости и спокойствия, когда мы лежали рядом друг с другом в комнате нашего отеля грешников. Короткий миг без споров, обид, слез и хлопанья дверьми. Между нами поселилась какая-то грусть. Уверенность, что конец близок, истощение, бесконечно разъедающее нас изнутри. Как только Г. запустил руку в мои волосы, я заговорила.
Спросила, был ли в его детстве или юности какой-то взрослый человек, который сыграл в его жизни такую же роль «наставника»? Совершенно осознанно я не стала употреблять такие слова, как «сексуальное насилие», «абьюз» или «агрессия».
К моему большому удивлению, Г. признался, что такой человек был, однажды, когда ему было тринадцать, мужчина, вхожий в его семью. Это откровение прозвучало абсолютно спокойно. Без малейшей эмоции. И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что в его книгах нет ни малейшего упоминания об этом событии. Хотя этот автобиографический факт проливает свет на многое. Как я убедилась на своем опыте, целью литературного подхода Г. всегда было исказить реальность так, чтобы выставить себя в самом выгодном свете. Никогда не подавать ни малейшего намека на правду в отношении себя. Или быть нарочито обходительным, чтобы произвести впечатление кристальной честности. Это крохотное мгновение искренности, его неожиданные слова, оставшиеся между нами, стали настоящим подарком, который он сделал мне, сам того не понимая. Я снова стала полноценным человеком, перестала быть всего лишь объектом его наслаждения. Я та, кто владеет секретной частичкой его истории и способна выслушать его не осуждая, возможно.
Кто может понять его лучше, чем кто бы то ни было.
Забота и знаки внимания Юрия, присутствие нескольких верных друзей, с которыми я робко налаживала отношения после более чем двухгодичного отсутствия, желание пойти потанцевать и посмеяться с ровесниками начинали брать верх над давлением Г. Оковы спадали, и джунгли темного царства уступали место другому миру, в котором, против всякого ожидания, светило солнце и только меня и не хватало, чтобы начался праздник. Г. уехал на месяц. Ему нужно было продвинуться вперед в написании новой книги. Он лицемерно поклялся, что в Маниле не будет стремиться ни к каким развлечениям. Юрий каждый день убеждал меня уйти от Г., но я не нашла в себе силы поговорить с ним до отъезда. Чего я боюсь? Пришлось воспользоваться его отсутствием, чтобы написать ему. Наша история закончится так же, как и началась: посредством письма. В глубине души я чувствовала, что он ждет этого разрыва. Даже хочет, чтобы он произошел. Я же говорила, великолепный стратег.
Однако все произошло совсем по-другому. Он пишет об этом событии, что прочтение моего письма по возвращении с Филиппин опустошило его. Он не понимал. Ведь я все еще любила его, каждое слово в моем письме передавало мои чувства. Как я могла подвести черту под нашей историей, такой красивой, такой чистой. Он изводил меня телефонными звонками, письмами, снова подстерегал на улице. Мое решение порвать с ним его возмутило. Он же любил только меня. Других девушек для него не существовало. Клялся, что на Филиппинах вел себя безупречно целомудренно. Но это было уже не важно. Мне было плевать на его выкрутасы. Я стремилась к своему искуплению, а не к его.
Когда я сообщила матери, что порвала с Г., она сначала потеряла дар речи, а потом, грустно взглянув на меня, произнесла: «Бедняжка, ты уверена? Он обожает тебя!»
V. Отпечаток
Любопытно, что первая любовь, ослабив сопротивляемость нашего сердца, прокладывает нам дорогу к другим увлечениям, но не снабжает нас хотя бы, приняв в расчет сходство симптомов и тяжелых переживаний, средством для того, чтобы от них излечиться.
Вконец утомившись, Г. прекратил преследовать меня письмами, перестал звонить моей матери, которую до сих пор день и ночь умолял помешать мне сжечь все мосты между нами.
Его место в моей жизни занял Юрий. Он дал мне сил порвать с Г. и противостоять его яростным попыткам заставить меня передумать. Мне исполнилось шестнадцать, и я уже перебралась к Юрию, который все еще жил с мамой в скромной квартирке. Моя мать этому не противилась. У нас с ней были довольно напряженные отношения. Я часто упрекала ее в том, что она недостаточно защищала меня. Она отвечала, что моя обида несправедлива, она всего лишь уважала мой выбор и позволила мне жить своей жизнью так, как я считала нужным.
– С ним спала ты, а извиняться должна я? – сказала она мне однажды.
– А то, что я практически не училась, несколько раз чудом избежала отчисления из коллежа – это тебя не насторожило? Ты могла бы заметить, что не все так гладко в этом лучшем из миров, а?
Но диалог был невозможен. По ее логике, она приняла наши отношения с Г. только потому, что считала меня достаточно взрослой для этого. Соответственно, только я сама и несла ответственность за свой выбор.
Отныне единственным моим желанием было вернуться к нормальной жизни, жизни подростка моих лет, не выделяться, быть как все. Теперь все должно было быть гораздо проще. Я уже перешла в лицей. Вернулась к занятиям, не обращала внимания на косые взгляды некоторых учеников, плевала на слухи, ходившие среди учителей: «Глянь-ка, вон девушка вошла. Кажется, это ее Г. М. встречал каждый день у выхода из корпуса, это мне коллеги Превера сказали… Представляешь, и родители это позволили!» Однажды я пила кофе у стойки кафе, где ученики коротали время между уроками. Ко мне присоединился один из учителей. Он сказал, что в учительской только об мне и говорят. «Это ты была девушкой Г. М.? Я прочитал все его книги. Я его поклонник».
Как было бы здорово ответить ему: «Да что вы? Значит, вы грязный извращенец…» Но нет, теперь мне следовало быть более осторожной. Я вежливо улыбнулась, расплатилась и ушла, постаравшись забыть о его похотливом взгляде на моей груди.
Снова стать непорочной не так-то просто.
В другой раз в переулке недалеко от лицея меня остановил некий субъект. Он знал мое имя. Сказал, что пару месяцев назад частенько встречал меня с Г. в этом районе. Вылил на меня ушат непристойностей, нафантазировал кучу подробностей о том, что я должна уметь делать в постели благодаря Г. Настоящая героиня маркиза де Сада!
Ничто так не возбуждает престарелых господ, как мысль о распущенной юной деве.
Пришлось спасаться бегством, и в класс я зашла заплаканной.
Юрий делал все, что было в его силах, чтобы развеять мои приступы грусти, которые уже начали его тяготить, более того, он считал их безосновательными. «Но посмотри наконец вокруг. Ты молода, вся жизнь впереди. Улыбнись!» На самом же деле я была не более чем комком ярости, хоть и делала вид, что все в порядке, вводя всех в заблуждение. Эту злость я старалась подавить, скрывала ее, направляя на саму себя. Это я виновна. Конченый человек, шлюха, потаскуха, сообщница педофила. Влюбленная девчонка, чьи письма способствовали отправлению в Манилу чартерных рейсов с мастурбирующими на фотографии бойскаутов ублюдками на борту. И когда скрывать весь этот ужас уже не было сил, я погружалась в депрессивное состояние с единственным желанием исчезнуть с лица земли.
Юрий, пожалуй, был единственным, кто это замечал. Он любил меня со всей пылкостью своих двадцати двух лет, но, кроме этого, больше всего на свете он обожал заниматься любовью. Разве можно его в этом упрекать?