– Скорее всего, эфебофил[10]. (Изучая языкознание, я наткнулась, не помню, у какого автора, на это слово, чем очень гордилась.) На самом деле он по-настоящему любит только возраст полового созревания, в котором он, несомненно, сам и застрял. Хоть он и страшно умен, но его психическое развитие остановилось на уровне подростка. Понимаешь, когда он находится рядом с совсем юными девочками, он сам чувствует себя тоже четырнадцатилетним мальчишкой, именно поэтому он абсолютно не осознает, что делает что-то плохое.
Натали снова захохотала.
– Да, ты права, мне так проще о нем думать. Иногда я чувствую себя такой грязной. Будто это я спала с одиннадцатилетними мальчиками на Филиппинах.
– Нет, это не ты, Натали. Мы тут ни при чем. Мы сами как эти мальчишки. Нас некому было тогда защитить. Мы думали, что живы только благодаря ему. На самом же деле он нас использовал, возможно, неосознанно. Впрочем, это характерно для его патологии.
– Мы хотя бы можем спать с теми, с кем хотим, не только со стариками! – прыснула со смеху Натали.
Теперь у меня было доказательство, что я не одна несла тяжкое бремя встречи с Г. И вопреки написанному в его книгах он оставлял у своих любовниц не только светлые воспоминания о себе.
Мы не обменялись ни телефонами, ни чем-то другим, что помогло бы нам встретиться в будущем. Это было не нужно. Мы крепко обнялись и пожелали друг другу счастливого пути.
Что стало с Натали? Надеюсь, она встретила парня своего возраста, который полюбил ее со всеми ее страданиями и избавил от чувства стыда. Надеюсь, она победила в этой битве. Но сколько их таких еще, крадущихся по стеночке, как она в тот день, с искаженным, изможденным лицом, с таким жгучим желанием быть услышанной?
Это невероятно. Я никогда бы не подумала, что такое возможно. После стольких провалов в личной жизни, стольких тщетных попыток поверить в любовь мужчина, который сейчас находится рядом со мной, сумел излечить большинство моих ран. У нас растет сын, и он сейчас входит в подростковый возраст. Сын, который помогает мне взрослеть. Ведь для того, чтобы стать матерью, сначала пришлось перестать быть вечно четырнадцатилетней девочкой. Он красивый, с очень нежным взглядом с небольшой поволокой. К счастью, он почти не задает мне вопросов про мою юность. И это очень хорошо. Довольно долгое время мы существуем для наших детей только с момента их рождения. А возможно, он тоже интуитивно чувствует, что есть некая сумеречная зона, в которую лучше не заходить.
Когда у меня случаются депрессивное состояние и панические атаки, я часто предъявляю это своей матери. Я постоянно пытаюсь добиться от нее хоть какого-то подобия извинений, малейшего признака раскаяния. Я усложняю ее жизнь. А она никогда не уступает, не сдает своих позиций. Когда я пытаюсь заставить ее передумать и обращаю ее внимание на окружающих нас подростков: «Смотри, неужели ты не видишь, что в четырнадцать лет они совсем еще дети?» – она отвечает: «Ничего общего. Ты была гораздо более зрелой в этом возрасте».
К тому же в тот день, когда я дала ей прочитать этот текст, а именно ее реакции я боялась больше всего, она написала мне: «Это ничего не меняет. Это твоя история».
Г. сейчас уже в почтенном возрасте, ему восемьдесят три года. Наши отношения – это уже дела давно минувших дней. И настал тот момент – да будет благословенно течение времени, – когда его слава померкла, а самые провокационные книги постепенно канули в Лету.
Мне потребовалось много лет, чтобы решиться написать этот текст, и еще больше, чтобы согласиться на его публикацию. До сих пор я не была готова. Препятствия казались непреодолимыми. Поначалу я боялась последствий настолько подробного описания этих событий для моего семейного и профессионального окружения, масштаб которых всегда сложно предугадать.
К тому же нужно было преодолеть страх перед узким кругом потенциальных защитников Г. Это немаловажно. В случае выхода этой книги я бы могла подвергнуться нападкам со стороны не только его почитателей, но и бывших приверженцев идеалов 1968 года, заподозривших, что их призывают к ответственности за подписание того нашумевшего открытого письма, чьим автором был Г. Возможно, даже некоторых женщин, выступающих против «добродетельных» рассуждений о сексуальности, словом, всех противников возвращения нравственного порядка.
Чтобы придать себе смелости, я в итоге вооружилась следующими аргументами: если я хочу раз и навсегда усмирить свой гнев и переосмыслить эту главу своей жизни, писательство может стать для меня самым лучшим лекарством. За прошедшие годы многие люди неоднократно предлагали мне написать об этом. Другие, напротив, пытались отговорить, в моих же интересах.
Окончательно укрепил меня в этой мысли мой любимый мужчина. Потому что писать – значит снова стать субъектом своей собственной истории. Истории, которую у меня отняли на слишком долгий срок.
Честно говоря, меня удивляет, что ни одна женщина, юная девушка в то время, не опередила меня и не написала нечто подобное, чтобы попытаться прервать бесконечную череду чудесных обрядов сексуального посвящения, которую Г. развернул в своих книгах. Я была бы рада, если бы какая-нибудь другая женщина сделала это за меня. Возможно, более талантливая, искусная и даже более раскрепощенная. И это, без сомнений, сняло бы тяжкий груз с моих плеч. Наше молчание словно подтверждало слова Г., доказывало, что ни одна девочка-подросток никогда не жаловалась на встречу с ним.
Я не верю, что это может быть правдой. Точнее, я думаю, что невероятно трудно вырваться из этих клещей даже десять, двадцать или тридцать лет спустя. Двоякое ощущение собственной сопричастности к этой любви, которую, безусловно, сама чувствовала, этой привязанности, творцом которой тоже была сама, связывает нам руки сильнее, чем малое количество почитателей Г., которое еще осталось в литературных кругах.
Выбирая юных девочек, одиноких, незащищенных, чьи родители слишком заняты или самоустранились, Г. прекрасно понимал, что они никогда не будут угрожать его репутации. Молчание – знак согласия.
Но насколько мне известно, ни одна из этих бесчисленных любовниц так и не решилась засвидетельствовать историю своих восхитительных отношений с Г. в книге.
Может, это знак?
Основная перемена, произошедшая в наши дни, на которую сетуют такие ярые порицатели пуританства, как он и его защитники, – это то, что вслед за свободой нравов наступает время свободы слова жертв.
Недавно мне захотелось посетить престижный Институт архивных фондов современного издательского дела. Он располагается в старинном, прекрасно отреставрированном аббатстве в городе Кан. Там по предварительной записи можно получить доступ ко множеству сокровищ, включая рукописи Марселя Пруста или Маргерит Дюрас. Прежде чем отправиться туда, я пробежалась в интернете по списку авторов, чьи произведения хранятся в их архивах, и с изумлением обнаружила там имя Г. М. Несколькими месяцами ранее он передал этому почтенному учреждению в дар полное собрание своих сочинений, включая любовную переписку. Потомки могут быть спокойны. Его творчество вошло в историю.
На данный момент я отказалась от планов посетить этот институт. Я не смогу сидеть в его большом читальном зале в торжественной тишине, расшифровывать каракули одного из обожаемых мною авторов и думать, что человек рядом со мной, может быть, в этот момент читает письма, которые я написала в свои четырнадцать лет. А еще я представила, как запрашиваю разрешение на доступ к этим письмам. Для этого мне, вероятно, пришлось бы выдумать несуществующую диссертацию о беспутствах в художественной литературе XX века или доклад о творчестве Г. М. Нужно ли сначала направить мой запрос ему? Его согласие необходимо? Какая ирония – пойти на такие ухищрения, чтобы получить право перечитать мои собственные письма.
А пока, несмотря на то что аутодафе всегда вызывало во мне панический ужас, я бы не отказалась от грандиозного фейерверка из конфетти. Из подписанных Г. книг и его писем, которые я недавно вытащила из ящика, все эти годы стоявшего у моей матери. Я разложу их вокруг, возьму хорошие ножницы и тщательно разрежу на малюсенькие кусочки, которые в один прекрасный ветреный день развею в каком-нибудь потаенном уголке Люксембургского сада.
И это именно то, чего никогда не получат потомки.
Постскриптум
Предостережение читателю.
Между строк, а иногда и прямолинейно и неприкрыто, на некоторых страницах книг Г. М. пропагандируются действия сексуального характера в отношении несовершеннолетних. Литература выше нравственности, но мы, издатели, обязаны помнить, что сексуальные отношения взрослого человека с лицом, не достигшим возраста сексуального согласия, – это противоправные, уголовно наказуемые деяния.
Ну что ж – это не так сложно, даже я смогла написать эти слова.
Благодарность
Спасибо Клэр Лё О-Девьян, первой «беспристрастной» читательнице этого произведения, за ее бесценные замечания и подбадривания.
Спасибо Оливье Нора, который без колебаний согласился его опубликовать, за его доверие и вовлеченность.
И, наконец, спасибо Жюльетт Йост за ее деликатность и умелую поддержку.